Иногда прибывали богатые караваны – охотники из других селений, пронюхав о сфинксе, приходили с дарами, но ни ковры, ни драгоценности, ни оружие не могли пошатнуть уверенность охотников Вах-Нахима. Рауф сказал, что сфинкса они ни на что не променяют, и Вах-Нахим оставался таким же нищим. Караваны уходили обратно, а сфинкс… Сфинкс молчал.

Словно разговаривали они с самой пустыней.

Каждый день Инсар проходил мимо клетки, и всякий раз он чувствовал на себе внимательный, острый взгляд.

В один день он не выдержал, остановился поблизости. Рядом никого не было, но крик о помощи точно кто-нибудь услышит – так успокаивал себя Инсар, нервно сглатывая.

Опустив подбородок на сложенные лапы, монстр спал.

Но когда Инсар замер перед клеткой, сфинкс приподнял голову, и мальчик вспомнил: Сешафи. Красивое шелестящее имя, приносимое ветрами из сердца пустыни.

Черты ее лица были мягкими и плавными, как линии барханов, а взгляд глаз, так напоминающих винный камень, пронизывал насквозь. В этих глазах не читалось ни злости, ни обиды, ни страха – только гордое спокойствие. Казалось, будто Сешафи чего-то ждала.

Инсар чудом заставил себя выдержать взгляд сфинкса и не отвернуться.

– С-скажи нам, где вода. – Голос дрогнул, но Инсар крепче сжал кулаки и все-таки добавил: – Пожалуйста…

Сешафи наклонила голову, вскинула тонкие брови, и Инсар затаил дыхание.

Он думал, что выглядит храбро, что Касим гордился бы им и наверняка похвалил, но сфинкс лишь молча улыбнулась и снова прикрыла аметистовые глаза.

Помнится, все истории Азры были про пустыню. Это часто надоедало, но Инсар напоминал себе, что больше рассказывать не о чем, и обида, ворча, уходила.

Казалось, никто лучше Азры не знал пустыню, ее секреты и коварства, но это было не так.

– Говорят… – Когда старейшина вспоминала эту историю, взгляд ее туманился и уходил куда-то в пустоту. Это означало, что она вспоминает. – Говорят, там, в сердце пустыни, живут сфинксы. Дети песков с телом льва, крыльями сокола и головой человека… Страшные, сильные. Они все вымерли, сфинксов сейчас не встретишь, будто… Будто и не было их никогда.

Азра запиналась, хмурилась, и морщины глубоко прорезали ее лицо. Но потом взгляд прояснялся, морщины разглаживались, и старейшина вскидывала подбородок.

– Нет, они были, я точно это знаю, – твердо говорила она самой себе. – Я встречала сфинкса. Давно это было, в пору моей молодости…

Я родилась на юге пустыни, в селении Рохн-Хеп, тихом и в меру счастливом – потому что быть слишком счастливым в пустыне невозможно. Мой дом разорило дикое племя, думая, что мы прячем воду, и сейчас о Рохн-Хепе все забыли… Я, мои родители и братья чудом выжили в той бойне, и отец долгие дни вел нас на восток, в поисках покоя и воды. Отец был храбрым, мудрым и очень нас любил…

От ран и бесконечного пути мы потеряли все силы, когда повстречали Ясноликого – это было благородное существо, старше меня, моего отца, его отца и, наверное, всего мира. Отец бросился защищать нас, но сфинкс не напал. Он мягко улыбнулся, посмотрел на нас своими чистыми, честными глазами и спросил: «Что вы ищете?» И отец, не опуская лука, ответил то, что отвечали до него тысячи таких же кочевников: «Воду». И Ясноликий – так потом отец назвал этого сфинкса – ткнул когтем в сумеречное небо, указал на Двенадцатую Белую Звезду и сказал: «Когда на третий день северного пути эта звезда потеряет вас из виду, вспомните про нее, вновь двиньтесь на восток, и под первым ее взглядом вы найдете источник».

Сфинкс улетел, оставив нам на прощание ужас, восхищение и непонятные слова. Правда, непонятными они были лишь для меня, обессиленной пятилетней девочки на горбу старшего брата, а отец все понял. Неизвестно, откуда появились силы; мы взяли путь на север, и через три дня Двенадцатая Белая Звезда исчезла. Мы свернули на восток, откуда поднимается по утрам солнце, и шли, оставляя на песке и раскаленных камнях кровавые следы. Шли долго, и лишь боги знают, как мы остались живы, когда Двенадцатая Звезда снова показалась в небе и послышался звон воды.

Мы пили воду и смеялись, как сумасшедшие. Позабыли про исцарапанные ноги, сожженный Рохн-Хеп, голод и усталость. Никогда еще жизнь не казалась настолько прекрасной, и мы молились богам за счастливую жизнь Ясноликого.

На следующий день источник иссяк. А через месяц, бродя по пустыне, мы нашли отрубленную голову Ясноликого; его чистый и честный взгляд отражал царственное спокойствие и Двенадцатую Белую Звезду.

Каждый раз к концу истории Азра надолго замолкала, а потом, будто пробуждаясь ото сна, пыталась улыбнуться.

– И тогда я поняла… – Она обводила притихших детей лукавым взглядом. – Что лишь сфинксам доступна великая тайна.

– Тайна? Какая тайна? – оживлялись все, подсаживаясь ближе. Сказку о Ясноликом каждый слышал не раз, и все знали, о чем говорит Азра, но как приятно вновь почувствовать, что тебе вот-вот откроют что-то секретное, не всем ведомое…

Горький аромат жареных кофейных зерен, шелест песков за пологом шатра, тепло костра и черные одеяния Азры – все становилось таким отчетливо ярким, таким режущим, пронзительным и оглушающим, что голова начинала кружиться, а слова расползались, как песчаные золотистые змеи, оставляющие размытый след на дюнах.

Тайна… Эта тайна всегда заставляла сердце Инсара биться отчаяннее.

Азра улыбалась и еле слышно говорила:

– Сфинксы знают, где запрятана вода.

Охотники злились. Чаще ругались на шумных детей и непослушных псов, реже улыбались, и скоро Инсар заметил, как окаменели их лица – совсем как у Рауфа. Во всем была виновата Сешафи, молчавшая уже неделю: за это время она исхудала, а волосы цвета пыли потемнели и обвисли. При свете дня синяки на ее теле были особенно заметны, и теперь величественный сфинкс казался облезлой кошкой.

Каждый раз Инсар украдкой косился на клетку, проходя мимо. Иногда ему казалось, что Сешафи наблюдает за ним, и этот взгляд прожигал спину сильнее солнца. В один день Инсар все-таки подошел к клетке, когда поблизости никого не было, но сфинкс даже не пошевельнулся.

– Почему ты молчишь? – тихо спросил Инсар.

Руки оттягивал чан с костями – его велели отнести своре, и с этим хотелось покончить как можно скорее. Сешафи, лениво водя кисточкой хвоста по земле, не ответила. Голод, синяки и гниющая рана наверняка не давали ей спать, и тут сердце непривычно кольнуло.

Воровато оглядевшись, Инсар просунул большую кость в клетку и тут же отскочил, опомнившись. Зачем он это делает? Для чего? Нет, он не знал ответы, но почему-то чувствовал, что так – именно так – и должен поступать достойный человек Вах-Нахима.

Когда он вернулся, Сешафи лежала там же, где и раньше, но кость исчезла. Услышав шаги, Сешафи обернулась, окинула мальчика потухшим взглядом и наконец произнесла:

– Глупый детеныш… Твой жалкий народ думает, что сможет силой забрать мое последнее сокровище, но никогда люди еще так не ошибались. Я не открою тайну, которой вы недостойны. Наивные…

Ее голос был хрипловатым, как гул древней раковины, прижатой к уху. Сешафи смотрела на Инсара открыто и беззлобно, с серьезностью покойной матери, и ему вдруг стало стыдно.

– Нам всего лишь нужно немного воды, – тихо ответил он. – Совсем… чуть-чуть.

Разводы жира в опустевшем чане тускло блестели на свету, и он принялся рассматривать их, боясь поднять глаза. Глядеть на Сешафи не хватало смелости.

– А когда воды было много, вам не хватало всего мира, – пробормотала та, отворачиваясь и лапой поигрывая обглоданной костью. – Когда до горизонта тянулся океан, вы и подумать не могли, что однажды и он пересохнет. Вы не знали, каково это – беречь мир, который мы так трепетно растили. Теперь платите за это.

Сешафи легла в тень, плотнее сложив крылья, будто говоря: ты свободен, мальчишка, больше я ничего не расскажу. Инсар что-то буркнул под нос, пошел прочь, перехватив чан, а потом все-таки обернулся и спросил, не надеясь услышать ответ:

– Океан… Что такое океан?

Тонкие губы Сешафи растянулись в мечтательной улыбке, и она приоткрыла глаза. На миг показалось, что в лиловых глазах сфинкса отразилось что-то очень… знакомое.

– Это бесконечная вода, которая тянулась до края земли.

С того дня Инсар каждый день приходил к клетке и тихонько подкладывал сфинксу кости и кусочки мяса, блестящие от жира и масла. Он не знал, зачем это делает, – он даже боялся представить, к чему это приведет, – но одинокий сфинкс, запертый в клетке и хранящий тайну, будто звал его.

Сначала было страшно – страшно до безумия и дрожи в руках. Он крался в тени шатров, озираясь и подскакивая от каждого шороха, чтобы сесть у клетки, угостить Сешафи и боязливо сгорбиться под ее пронзительным взглядом. О тайне он больше не спрашивал – нет, сердце Инсара волновали истории.

– Расскажи мне что-нибудь, – каждый раз просил он звенящим шепотом, вытирая с лица липкий и горячий пот.

– Глупый ребенок, – вздыхала Сешафи. – Неужели сказки прошлого стоят ошибок настоящего?

Она была помешана на загадках, но Инсар к этому быстро привык.

Привык он и к своим вылазкам, и страх пропал, не успев пустить колючие корни. Никогда еще Инсар не чувствовал себя настолько отчаянным и храбрым. Правда, за такую храбрость Касим вряд ли бы его похвалил…

Особенно хорошо было на закате, когда белое солнце становилось янтарным, пряталось за горизонт, и раскаленная земля вместе со знойным небом медленно окутывались прохладным сумраком. Тени удлинялись, ветры успокаивались, и песок замирал, чтобы в полночь продолжить свой вихревый танец. Когда поблизости кто-то появлялся, Инсар заползал под полог соседнего шатра, а Сешафи отворачивалась. Похоже, больше ни с кем она не разговаривала. Только с ним, с Инсаром.

Инсар приходил, чтобы услышать что-нибудь еще об океане, но Сешафи говорила только то, что хотела, – такими уж были эти гордые, своенравные сфинксы.

– Я последний сфинкс этой бесконечной пустыни, – иногда бормотала Сешафи, задумчиво глядя вдаль. – Мои предки и потомки были растерзаны людьми ради нескольких глотков воды.

Она хмурилась, и ее неровные желтые зубы со скрипом смыкались. Хвост яростно взметал пыль, но потом Сешафи ловила на себе робкий взгляд Инсара, и привычная тонкая улыбка возвращалась на обветренное лицо. Взгляд ее глаз теплел, и она начинала рассказывать истории. Ее истории были не такими, как пыльные и скрипучие от старости рассказы покойной Азры: в сказках сфинкса чувствовалась пульсирующая и кипящая сила жизни, и Инсар мог до ночи просидеть у клетки, бок о бок с Сешафи, слушая ее хриплый, «ракушечный» голос.

– До исчезновения влаги мир был зеленым. Ты не знаешь, как это, маленький человеческий детеныш, ведь зеленый – это цвет растений и воды…

– А мне говорили, что у воды нет цвета, – перебил ее однажды Инсар, за что получил укоряющий взгляд в ответ.

– Так говорят лишь те, кто никогда не видел моря. Море – оно как океан, но поменьше. Но его все равно очень много. Не охватишь ни руками, ни взглядом, ни мыслью… Твоим людям жизни бы не хватило, чтобы выпить море. Даже будь они самыми жадными людьми мира. Даже если бы пили каждый день… Впрочем, – губы сфинкса тут же растягивались в насмешливой улыбке, – недолго бы вы пили воду, полную соли.

Инсар хотел спросить, зачем вообще нужна соленая вода, которой невозможно напиться, но больше перебивать Сешафи не решился, и она продолжила:

– Помню, в морях плавали рыбы… Они как звери, только скользкие, безногие и с плоскими хвостами. Странные существа… Рыбы не могли жить без воды, потому что воздух сушил их нежную кожу и блестящую чешую. И люди тоже не могли жить без воды. Раньше от жажды люди умирали медленно и мучительно, теперь же весь мир может обходиться без влаги – но какой ценой… Вы, люди, совсем разучились плакать.

– Слезы – это вода из глаз, – тут же вспомнил Инсар, радуясь, что хоть что-то знает, но сфинкс помолчал, а потом поправил:

– Слезы – это доказательство того, что у человека есть душа.