«Лекарство за пять копеек могло бы вылечить его…»

Один из «славнейших тогда в Европе докторов», профессор Герман Боергав, находившийся в Лейдене, получил от Блументроста описание болезни Петра Великого. Боергав, прочитавши сие письмо, вскричал с огорчением:

– Боже мой! Возможно ли, что этого великого мужа допустили умереть, когда можно было вылечить его таким лекарством, которое стоило бы пяти копеек!

(…) Он уверял, что вылечил бы совершенно великого императора, если б заблаговременно уведомили его о сей болезни и потребовали его совета. От Германа Кауи-Боергава, племянника славного Боергава и лейб-медика императрицы Елизавет Петровны.

Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. С. 32

Боергавен смеялся над Петербургскими докторами, говоря, что Царя можно было спасти лекарством на пять копеек, и находил особенно странным, что за советом к нему обратились уже тогда, когда никакая помощь была невозможна. Русские медики, понимая всю справедливость мнения Боергавена, свалили причину смерти царя на шарлатана Брабансона, к которому яко бы Пётр имел слепое доверие, и на собственную неосторожность больнаго. Брабансон, напуганный этим, исчез и неизвестно что с ним сталось.

Анекдоты прошлого столетия. [Извлечение из книг Шерера] // Русский архив, 1877. – Кн. 3. – Вып. 9. – С. 169

По вскрытии тела Императора найдено, что части около мочеваго пузыря были объяты антоновым огнём, и некоторые столь отвердели, что их было трудно резать анатомическим ножом.

Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. С. 32

Разсматривая глазами врача безпристрастно ход, периодическое возвращение и окончание смертельной болезни Императора, оказывается без всякаго сомнения, что, кроме обыкновеннаго разположения Его к затруднению мочи в последних годах жизни, простуда при Лахте в октябре, которая возобновилась ещё 6 января была особенною причиною последней болезни императора. Сначала была она обыкновенным затруднением мочи (stranguria), потом изменилась в воспалительное задержание (ischuria inflammatoria) и напоследок имела следствием своим местное разстройство около мочеваго пузыря. Ибо при разсечении (вскрытии) найденная затверделость и уничтожение чрез Антонов огонь сих частей должны быть непосредственным действием долго задержаннаго и, по разным случаям возобновлённаго воспаления, и не могли быть первоначальною причиною болезни. Может быть, что и катетеризм, с великою болию и почти без всякой пользы поставляемый, произвёл сие воспаление. Натура, и изыскание причины (aethiologia) сего страннаго и болезненнаго недуга, положившего предел жизни Монарха, величайшаго в мире, так ясно сами собою изображаются, что совсем нет никакой нужды для объяснения оных прибегать к другим, мнимым причинами, как-то: к болезни каменной, сифилитической, воспалению мочеваго пузыря или к яду.

История медицины в России, сочиненная Вильгельмом Рихтером, дворца его Императорскаго Величества лейб-медиком… Часть третья. Москва. 1820. С. 38

Разговаривая с г. Паульсоном, от которого узнал я сии обстоятельства последней болезни Петра Великого, сказал я ему, шутя, что славный Боергав говорил, что государя можно было вылечить таким лекарством, которое стоило бы не более пяти копеек.

– Да, – отвечал он, – и мы это знали и верно бы вылечили государя, если б он сначала не скрывал так долго своей болезни и если б в ноябре не соскочил в воду. – Сей великий муж, – примолвил он, – будучи крепкого и здорового сложения и столь трудолюбив, мог бы, не переменяя обыкновенного своего образа жизни, ещё лет сорок прожить, если б в болезни поступали с ним, как надобно было.

От надворнаго советника Паулсона, придворнаго лекаря 80 лет умершаго в 1780 году.

Подлинные анекдоты о Петре Великом, собранные Яковом Штелиным. С. 33

Предоставляю судить читателям, справедливы ли Штелиновы известия о Боергаве, или нет. Штелин утверждает, что он слышал от племянника его Германа Каау-Боергаве, в Петербурге, будто когда Великий Герман Боергаве услышал о смерти Петра I то вскричал: возможно ли! допустили умереть столь великаго мужа, когда можно было бы излечить его пятикопеешным лекарством! Можно однако сомневаться, чтобы сей великий медик, при всей скромности своей, произнёс такия выражения, особенно по тому, что он в болезнь принцессы Натальи Алексеевны, с свойственною ему скромностию, отдаёт в ответе своём петербургским врачам всю возможную справедливость их знаниям.

История медицины в России, сочиненная Вильгельмом Рихтером, дворца его Императорскаго Величества лейб-медиком… Часть третья. Москва. 1820 . С. 38-39

Французский посол Кампредон – министру иностранных дел Франции графу Морвито.10-го февраля н. ст. 1725 года: «Ваше Сиятельство. Из прежних писем моих вам известен весь изменчивый ход болезни Царя. В письме от 3-го числа я имел честь сообщить в. с. что есть некоторая надежда (т.е. на выздоровление Петра). 6-го я доносил о постигшем Монарха повторительном припадке и об опасности, коей подвергается его жизнь. 8-го послал дубликат этого донесения, вместе с донесением о последовавшей в 5 ч. утра того дня кончине Царя. Это письмо послано мною чрез Стокгольм, так как Шведский посланник уверял меня, что имеет верный случай отправить курьера через Финляндию, несмотря на бдительный надзор за всеми заставами и на временную приостановку почтового движения. Таким образом, мною сделано всё возможное для скорейшего сообщения в. с. этого печального известия. Но, не будучи уверен, что мои усилия в этом отношении увенчались успехом, беру смелость ещё раз доложить в точности обо всех наиболее интересных событиях, происшедших здесь с той минуты, как болезнь Царя признана была опасной, до сего дня.

Источником болезни послужил, как я уже и сообщал в. с., застарелый и плохо вылеченный сифилис. (Elle provenait, ainsi que j’ai eu l’honneur, monseigneur, de vous marquer, d’un reste de vieux mal venerien mal gueri).

Так как Монарх был столь же нетерпелив, сколько и деятелен, то врачи его, господа Блументросты (messieurs Bloumentrost), при первых припадках, прописывали ему лишь слабые, временно облегчающия средства. Очень возможно, что невежество, в котором нельзя не заподозрить этих врачей, было главной причиной той легкости, с какой Царь сам относился к своей болезни, воображая, будто всегда несколько облегчавшие его минеральные воды могут вполне уничтожить внутренний яд. Между тем, опыт доказал, что они, напротив, приносили вред, особенно потому, что Царь последовательно принимал Олонецкие и Пирмонтские воды зимою, в самые сильные морозы. Вследствие всего этого Монарх всё похварывал с самого возвращения своего из Ладоги; делами он занимался мало, хотя и выходил и выезжал по обыкновению. В ночь с 20-го на 21-е Генваря с ним сделался жестокий припадок задержания мочи (il fut attaque d’une retention d’urine tres-violente). Ему дали обычные употребляемые в таких случаях лекарства и через несколько дней объявили, что всякая опасность прошла. Однако ж призвали на совет нескольких врачей и между прочим некоего весьма сведущего Итальянца, по имени Азарити (nomme Azzariti). Когда ему объяснили причину болезни Царя, он признал её излечимой, если последуют предлагаемому им способу лечения. А именно: извлекут из мочеваго пузыря застоявшуюся и гниющую в нём урину (de degager la vessie de urine), чем предупредится воспаление, а за тем, посредством лекарства, пользу которого врач этот многократно изведал на опыте, примутся за излечение язвочек, покрывающих, по общему мнению врачей, шейку мочевого пузыря. Блументросты отвергли сначала совет, поданный не ими, и продолжали своё пальятивное лечение, так что до утра Субботы, 3-го числа того месяца, положение Царя нисколько не улучшилось. К вечеру этого дня ему стало хуже, а ночью с ним сделались такие судороги, что все думали, он не перенесёт их. За судорогами последовал сильный понос, а в Воскресенье утром заметили, что урина издаёт сильный гнилостный запах.

Итальянский врач обратил на это внимание прочих врачей и снова стал настаивать на необходимости извлечь урину из мочевого пузыря. Тем не менее, это отложили до следующего дня, и только в десять часов утра хирург Англичанин, по имени Горн (Horn), удачно сделал эту операцию. Извлечено было до четырех фунтов урины (de quatre livres), но уже страшно вонючей и с примесью частиц сгнившего мяса и оболочки пузыря. Однако Царь всё же почувствовал облегчение. Он проспал несколько часов, и по городу разнесся слух, что всякая опасность миновала. Ночь с Понедельника на Вторник прошла довольно спокойно, но часов в десять утра, когда Царь попросил поесть и проглотил несколько ложечек поданной ему овсянки, с ним тут же сделался сильный пароксизм лихорадки. Тогда-то все поняли, что у него начался Антонов огонь и что, следовательно, нет более никакой надежды. Ни один из врачей не осмеливался сообщить это известие Царице. Но когда Толстой спросил Азарити, тот сказал ему, что если для блага государства нужно принять какие-нибудь меры, то пора приступить к ним, ибо Царю недолго уже остаётся жить. Действительно, в ночь со Вторника на Среду с ним опять сделались судороги, после чего наступил бред, во время которого он всё говорил, что принёс свою кровь в жертву. В бреду он, несмотря на усилия окружавших его, вскочил с постели и приказывал отворить окно, чтоб впустить свежего воздуха, но тот час же упал в обморок, и его снова уложили в постель. С этой минуты и до самой кончины своей он, можно сказать, не выходил более из состояния агонии. Говорить он почти не мог, не мог сделать и никаких распоряжений. О завещании ему и не напоминали, отчасти, может быть, из боязни обескуражить его этим, как предвещанием близкой кончины, а может быть и потому, что Царица и её друзья, зная и без того желания умирающего Монарха, опасались, как бы слабость духа, подавленного бременем страшных страданий, не побудила его изменить как-нибудь свои прежние намерения…»

Сборник Императорского Русского Исторического Общества. Т. 52. 1886 г., стр. 433-436

…Его тело было выставлено на бархатной, расшитой золотом, постели в дворцовой зале, обитой теми самыми коврами, которые он получил в подарок от Людовика XV во время своего пребывания в Париже.

Костомаров Н. Исторические монографии и исследования. Книга III, том V. С. 245