Привелось осударю и в наших местах побывать. О ту пору он у моего падеда (предка) дитя крестил. Был мой падед человек куда бедный: ни мучицы в рыбницу посыпать, ни винца выпить нету. Родился у него сын, и стал падед обивать пороги да кланяться, чтобы кума разыскать, да никто к нему в кумовья идти не зарится, а ещё и с ругом со двора гонит. О ту пору и пришёл осударь в наш погост.

– Ты что, старик, бродишь? Иль что потерял?

– Так и так, – говорит дед.

– Возьми меня, старик, кумом! Люб ли я тебе? – спрашивает. – Только вот что: не бери ты куму богатую, – зачем они к тебе добром не шли, – а найди ты мне таку ледащую какую ни на есть бабёнку, и я с нею у тебя крестить буду.

И та, и другая богачки просят теперь деда их в кумы взять, а падед разыскал самую что ни есть ледащую бабёнку, что ходила по погосту и питалась именем Христовым, и привёл её к осударю.

Справили крестины истово.

– Ну, чем же ты, старик, угощать нас с кумою будешь?

Сунулся было падед и в рундук, и в печь – да нет в доме ничего ровно.

– Видно, – говорит осударь, – моя анисовка ныне в почёте будет.

Взял свою фляжечку, что у него на ремне, на боку всегда висела, налил себе, выкушал, а там попотчевал и куму, и падеда, и рожаницу, и новокрещённому младенцу в роток капельку влил, – пусть-де приучается, – молвил, – от людей ему того горше будет.

Стаканчик отдал падеду – ишь под божницей-то стоит.

Майнов В. Петр на Олонце // «Дело». 1883, №6

Пётр Великий, основав Петербург, всеми силами старался развить в нём торговлю и завести фабрики. Богатый московский купец Сорокин начал строить огромную суконную фабрику. Пётр часто посещал постройку. Однажды он сказал хозяину:

– А ну-ка, братец, угости меня водочкою.

– С величайшим удовольствием. Пожалуйте в дом.

Пришли. Жена Сорокина поставила на поднос анисовку и закуску, сама внесла в столовую и просила царя закусить.

Царь налил водки, пожелал хозяевам здоровья и выпил.

– А что, Сорокин, кажется, твоя жена беременна?

– Есть маленечко, ваше величество.

– Ну, если Бог благословит, возьми меня кумом.

– Очень рад, государь.

Через месяц после этого Сорокин явился к Петру и стал просить окрестить новорождённого сына.

– Когда? – спросил Пётр.

– Завтра в двенадцатом часу.

– Буду непременно.

На другой день, в 12 часов, Пётр приехал к Сорокину с Меншиковым.

– Ну, кум, – сказал царь, – не задержи меня!

– Все готово, ваше величество, только что-то попа нет: посылал – нет дома.

– Меншиков, пошли за Феофаном.

Через час Феофан (Прокопович) явился. Окрестили, выпили и закусили.

– Слушай, Меншиков, поезжай к попу и скажи ему, чтобы в воскресенье, в одиннадцать часов, он явился ко мне. Я ему покажу, как надо исполнять требы.

И государь уехал. Поп очень струсил.

– Пропал, матка, – сказал он жене.

– А то-то, поменьше бы бражничал!

– Да я думал, что Сорокин врёт, что царь будет кумом.

– Ну. Да что будет, то будет! А надо идти.

– Ещё бы!

В воскресенье поп явился к царю.

– Ты отчего не явился к Сорокину крестить ребёнка? – сказал царь грозно! – А?

– Занят был.

– Врёшь! – вскричал Пётр громовым голосом. – Пьянствовал! Меншиков, отправить его в Соловки! Напиши об этом патриарху!

Поп упал на колени.

– Ваше величество, помилуйте: жена, дети!

– А! Помилуйте – жена, дети – то-то! Ну, слушай: ступай домой, а в следующее воскресенье приди и отгадай мне три загадки: сколько верст от земли до неба? Чего я стою? Что думаю? Марш! Не отгадаешь, помилования не будет, отгадаешь – прощу!

В воскресенье поп Семён явился во дворец. Прежде надо сказать, что священник обращался ко всем знакомым, чтобы разгадали загадки, но никто не отгадал. Наконец, поп обратился к своему брату, дьякону Каллистрату. Тот подумал немного и сказал:

– Послушай, брат, когда тебе идти к царю?

– В воскресенье, сегодня.

– В какой рясе ты был у царя?

– В новой голубой, атласной.

– Давай её!

Поп достал, дьякон надел её.

– Что ты делаешь?

– Иду к царю вместо тебя. Ты знаешь, что мы похожи друг на друга. Он примет меня за тебя.

И дьякон отправился. Является к царю, который, по случаю праздничного дня, был окружён всеми придворными.

– А! – сказал Пётр. – Отгадал?

– Точно так, ваше величество.

– Ну, сколько верст от земли до неба?

– Двести сорок миллионов вёрст.

– Врёшь!

– Никак нет, велите проверить.

– Ну, хорошо, велю. А чего я стою?

– Двадцать девять серебряников.

– Так мало?

– Больше не стоите, ваше величество. Спаситель, Царь небесный, был продан за тридцать серебряников, а вы, царь земной, одним серебряником меньше.

– Верно, – сказал Пётр смеясь. – А что я думаю, того не отгадаешь.

– Нет, отгадаю. Вы думаете, что я поп Семён, а я дьякон Каллистрат, его родной брат.

– Ну, молодец Каллистратушка! Напишите владыке, что я прошу его сейчас же посвятить Каллистрата во священники и назначить в дворцовую церковь.

Исторические анекдоты из жизни государей, государственных и общественных деятелей прошлого и настоящего. Составлено под редакцией М. Шевлякова. СПб., 1897. С. 9-12

Флотского лейтенанта Мишукова Пётр очень любил и ценил за знание морского дела и ему первому из русских доверил целый фрегат. Раз – это было ещё до дела царевича Алексея – на пиру в Кронштадте, сидя за столом возле государя, Мишуков, уже порядочно выпивший, задумался и вдруг заплакал. Удивлённый государь с участием спросил, что с ним. Мишуков откровенно и во всеуслышание объяснил причину своих слёз: место, где сидят они, новая столица, около него построенная, балтийский флот, множество русских моряков, наконец, сам он, лейтенант Мишуков, командир фрегата, чувствующий, глубоко чувствующий на себе милости государя, – все это – создание его, государевых рук; как вспомнил он всё это да подумал, что здоровье его, государя, всё слабеет, так и не мог удержаться от слёз. «На кого ты нас покинешь?» – добавил он. – «Как на кого?» – возразил Пётр, – «у меня есть наследник-царевич». – «Ох, да ведь он глуп, всё расстроит». Петру понравилась звучавшая горькой правдой откровенность моряка; но грубоватость выражения и неуместность неосторожного признания подлежали взысканию. «Дурак! – заметил ему Петр с усмешкой, треснув его по голове, – этого при всех не говорят».

Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. Т. IV. С. 32

Пётр никогда не показывал своего величия, что можно видеть из всей его жизни. Наружное великолепие почитал он себе за тягость и суетность, без которой легко обойтиться можно. По своему образу жизни и обычаю, и при самых знатнейших дворах, издержки для наружной пышности, считал он злом и обыкновенно говаривал: «Всякому государству такие излишние издержки надлежит употреблять на пользу подданных». Правило это он ни от кого не скрывал, даже от иностранных дворов, во время своего путешествия. У короля Виллиама его спросили: как ему показался Лондон? Он при всех отвечал, что в нём весьма многое ему нравится, особливо же тем, что нет наружного великолепия, и что, богатые люди ходят там просто и опрятно.

Напротив того, Фридрих I, король Пруссии, был великий церемониймейстер; внук его, Фридерик II, пишет, что он о смерти супруги своей менее печалился, нежели радовался, потому что чрез это получил случай удовольствовать свою склонность к великолепию и церемониям, приготовлением пышных похорон. Когда он узнал, что император Пётр предпринимает путешествие в Голландию и Францию, то приказал пребывающему в Петербурге своему министру торжественно просить направить дорогу чрез Берлин и удостоить короля своим посещением.

С того времени приказал уже король делать приготовления к великолепному приёму государя и пышным торжествам для великого гостя. При всём том, что Пётр дал согласие ехать чрез Берлин, отказываясь именно от всякого великолепия и церемоний, король прусский никак не оставил своих приготовлений. Государь расположил путь свой так, что въехал в Берлин поздно вечером и остановился у своего посланника: как скоро узнал о сём король, то, не взирая, что была уже ночь, прислал обер-церемониймейстера и двух знатных придворных кавалеров поздравить его с прибытием. Пётр дал им знать, что едва ли он пробудет в Берлине дня два, и если королю угодно, то намерен он завтра, около полудня, сделать ему посещение. В девять часов утра явилась весьма великолепная карета, заложенная шестью прекрасными лошадями: при государе были находившиеся в Берлине для учения: князь Куракин, бывший после обер-шталмейстером, Бестужев, после граф и канцлер, и молодой граф Головкин, сын тогдашнего канцлера: они должны были ехать с ним к королю. Великолепный придворный экипаж ожидал государя и его свиту до полудня, как вдруг послано им сказать, что император давно уже у короля, ибо в одиннадцать часов тайно вышел из дома чрез заднее крыльцо, и прошёл пешком в королевской дворец с своею свитою, без всяких великолепных церемоний.

По дружеском приёме, король спросил его с удивлением: подлинно ли его величество изволил придти пешком, и не принял присланных для него экипажей, которые за несколько часов уже стояли у квартиры? Государь, поблагодарив короля за все его приготовления, сказал:

– Всем известно, что я к пышности не привык, пешком же иной день хожу в десять раз

более нынешнего.

Анекдоты, касающиеся до государя императора Петра Великого, собранные Иваном Голиковым. Изд. третье, исправленное, дополненное и умноженное. М., 1807. С. 78

Прежние цари строже наблюдали дворские обычаи: они, никого не допуская к своему столу, одни обедали и только для изъявления особенной милости некоторым боярам обыкновенно посылали им некоторые кушанья со своего стола. Но нынешний царь считает немалой обидой для царей лишать их приятности общества с частными людьми. Он говорит: «С какой стати одних только царей подчинять варварскому, бесчеловечному закону: ни с кем не быть в сношениях!». Поэтому, часто отступая от правил гордости, царь обедает не один, но кушает и беседует со своими советниками, с немецкими офицерами, с купцами и даже с посланниками иностранных государей. Это весьма не нравится москвитянам, но и они, хотя их лбы частенько-таки невольно морщатся, подражают царю и с умилением в лице беседуют со своими сотоварищами, так как они должны повиноваться царю.

Корб И.-Г. Дневник поездки в Московское государство Игнатия Христофора Гвариента. Цит. по: Рождение империи. М. Фонд Сергея Дубова. 1997. С. 205