По кончине первого любимца генерала-адмирала Лефорта место его заступил у царя Петра Алексеевича граф Фёдор Алексеевич Головин, а по особливой милости – Меншиков, но он беспокоился ещё тем, что видел себе противуборницу свою при его величестве Анну Ивановну Монс, которую тогда государь любил и которая казалась быть владычицею сердца младого монарха. Сего ради Меншиков предприял, всячески стараяся о том, каким бы образом её привесть в немилость и совершенно разлучить. Анна Ивановна Монс была дочь лифляндского купца, торговавшего винами, чрезвычайная красавица, приятного вида, ласкового обхождения, однако посредственной остроты и разума, что последующее происхождение доказывает.

Несмотря на то, что государь несколько лет её при себе имел и безмерно обогатил, начала она такую глупость, которая ей служила пагубою. Она поползнулась принять любовное предложение бранденбургского посланника Кейзерлинга и согласилась идти за него замуж, если только царское на то будет благословение. Представьте себе: не сумашествие ли это? Предпочесть двадцатисемилетнему, разумом одарённому и видному государю чужестранца, ни тем, ни другим не блистающего! Здесь скажут мне, что любовь слепа – подлинно так, ибо она на самом верху благополучия девицу сию нелепой и необузданной страсти покорила. Ко исполнению такого намерения положила она посоветовать о том с Меншиковым и просить его, чтоб он у государя им споспешествовал.

Кейзерлинг нашёл случай говорить о том с любимцем царским, который внутренне сему радовался, из лукавства оказывал ему своё доброхотство, в таком предприятии более ещё его подкреплял, изъясняя ему, что государю, конечно, не будет сие противно, если только она склонна.

Но прежде, нежели будет он о сём деле его величеству говорить, надлежит ему самому слышать сие от неё и письменно показать, что она желает вступить в брак с Кейзерлингом. Для сего послал он к ней верную её подругу Вейдиль, чтоб она с нею обо всём переговорила, которой призналась Монс чистосердечно, что лучше бы хотела выйти за Кейзерлинга, которого любит, нежели за иного, когда государь позволит. Меншиков, получив такую ведомость, не упустил сам видеться с сею девицею и отобрать подлинно не только устно мысли её, но и письменно. Сколь скоро получил он такое от неё прошение, немедленно пошёл к государю и хитрым образом сказывал ему так: «Ну, всемилостивейший государь, ваше величество всегда изволили думать, что госпожа Монс вас паче всего на свете любит. Но что скажете теперь, когда я вам противное доложу?» – «Перестань, Александр, врать, – отвечал государь, – я знаю верно, что она одного меня любит, и никто инако меня не уверит, разве скажет она то мне сама». При сём Меншиков вынул из кармана своеручное её письмо и поднёс государю. Монарх, увидя во оном такую не ожидаемую переписку, хотя и прогневался, однако не совсем по отличной к ней милости сему верил. А дабы вящше в деле сём удостовериться, то его величество, посетив её в тот же день, рассказывал ей без сердца о той вести, какую ему Меншиков от неё принёс. Она в том не отрицалась. И так государь, изобличив её неверностию и дурачеством, взял от неё алмазами украшенный свой портрет, который она носила, и при том сказал: «Любить царя – надлежало иметь царя в голове, которого у тебя не было. И когда ты обо мне мало думала и неверною стала, так не для чего уже иметь тебе мой портрет». Но был так великодушен, что дал уборы, драгоценные вещи и всё пожалованное оставил ей для того, чтоб она, пользуясь оными, со временем почувствовала угрызение совести, колико она против него была неблагодарна. Вскоре после того вышла она замуж за Кейзерлинга, но, опомнясь о неоценённой потере, раскаивалась, плакала, терзалась и крушилась ежедневно так, что получила тектоническую(?) болезнь, от которой в том же году умерла.

Такою-то хитростию и лукавством генерал-майор Меншиков, свергнув с себя опасное иго, сделался потом игралищем всякого счастия и был первым государским любимцем, ибо при ней таковым ещё не был. После сего приключения государь Пётр Великий никакой уже прямой любовницы не имел, а избрал своею супругою Екатерину Алексеевну, которую за отличные душевные дарования и за оказанные его особе и Отечеству заслуги при жизни своей короновал.

Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. С. 438

Верно, однако, то, что щеголять великодушием Пётр и не думал: Анна Ивановна и её сестра (вероятно, способствовавшая интриге) были заперты в собственном доме и отданы под строгий надзор князя-кесаря Фёдора Юрьевича Ромодановского с запрещением посещать даже кирку.

Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. С. 448

Люблин, 1707 года, 11-го июля н. ст. Георг И. фон-Кайзерлинг – прусскому королю:

Вседержавнейший великий король, августейший государь и повелитель! Всеподданнейше и всенижайше повергаю к стопам вашего королевского величества донесение о происходившей вчера попойке; обыкновенно сопряженная со многими несчастными происшествиями, она вчера имела для меня весьма пагубные последствия.

Ваше королевское величество соблаговолит припомнить то, что почти всюду рассказывали в искажённом виде обо мне и некоей девице Монс, из Москвы – говорят, что она любовница царя. Эта девица Монс, её мать и сестра, лишённые почти всего, что имели, содержатся уже четыре года под постоянным арестом, а её трём братьям преграждена всякая возможность поступить на царскую службу, а также им запрещён выезд из государства. Я, по несчастию, хотя невинным образом, вовлечённый в их роковую судьбу, считал себя обязанным, столько же из сострадания, сколько по чувству чести, заступиться за них, и потому, заручившись сперва согласием Шафирова и князя Меншикова, я взял с собою одного из братьев (Монс), представил его царю и Меншикову, и был ими благосклонно принят.

Вчера же, перед началом попойки, я, в разговоре с князем Меншиковым, намекнул, что обыкновенно день веселья бывает – днем милости и прощения, и потому нельзя-ли будет склонить его царское величество к принятию в военную службу мною привезённого Монса. Кн. Меншиков отвечал мне, что сам он не решится говорить об этом его царскому величеству, но советовал воспользоваться удобной минутой и в его присутствии обратиться с просьбой к царю, обещая своё содействие и не сомневаясь в успешном исходе… Когда же я обратился к царю с моей просьбой, царь, лукавым образом предупреждённый князем Меншиковым, отвечал сам, что он воспитывал девицу Монс для себя, с искренним намерением жениться на ней, но так как она мною прельщена и развращена, то он ни о ней, ни о её родственниках ничего ни слышать, ни знать не хочет.

Я возражал с подобающим смирением, что его царское величество напрасно негодует на девицу Монс и на меня, что если она виновата, то лишь в том, что, по совету самого же князя Меншикова, обратилась к его посредничеству, исходатайствовать у его царского величества всемилостивейшее разрешение на бракосочетание со мной; но ни она, ни я, мы никогда не осмелились бы предпринять что-либо противное желанию его царского величества, что я готов подтвердить моей честью и жизнью. Князь Меншиков вдруг неожиданно выразил своё мнение, что девица Монс действительно подлая, публичная женщина, с которой он сам развратничал столько же, сколько и я (canaille und Hure, das er sie sowohl als ich debauchirit hatte).

Ha это я возразил, что предоставляю ему самому судить, справедливо-ли то, что он о себе говорит, что же касается до меня, то никакой честный, правдивый человек не обличит, тем менее не докажет справедливости возведённого на меня обвинения. Тут царь удалился в другую комнату, князь же Меншиков не переставал забрасывать меня по этому поводу колкими, язвительными насмешками, которых наконец не в силах был более вынести. Я оттолкнул его от себя, сказав: «Будь мы в другом месте, я доказал бы ему, что он поступает со мной не как честный человек, а как…», и проч. и проч. Тут я, вероятно, выхватил бы свою шпагу, но у меня её отняли незаметно в толпе, а также удалили мою прислугу; это меня взбесило и послужило поводом к сильнейшей перебранке с князем Меншиковым. Вслед затем, я хотел-было уйти, но находившаяся у дверей стража, ни под каким предлогом не выпускавшая никого из гостей, не пропустила и меня. Затем вошёл его царское величество; за ним посылал князь Меншиков. Оба они, несмотря на то, что Шафиров бросился к ним и именем Бога умолял не оскорблять меня, напали с самыми жёсткими словами, и вытолкнули меня не только из комнаты, но даже вниз по лестнице, через всю площадь. Я принужден был вернуться домой на кляче моего лакея, – свою карету я уступил перед обедом посланнику датского короля, рассчитывая вернуться в его экипаже, который ещё не приезжал… Я не прошу о мести. Ваше королевское величество, как доблестный рыцарь, сами взвесите этот вопрос, но я слёзно и всенижайше умоляю ваше королевское величество, как о великой милости, уволить меня, чем скорее, тем лучше, от должности при таком дворе, где участь почти всех иностранных министров одинаково неприятна и отвратительна.

Обида прусского посла. Георг Иоганн фон Кейзерлинг // Русская старина. Том 5, 1872. С. 805-809

Варшава, 1707 г. 13-го июля. Секретарь польского посольства Г.Ф. фон-Лёшёффель – прусскому королю. Сию минуту привёз мне курьер прилагаемое всеподданнейшее донесение о случившемся с ним бедствии и ужасных оскорблениях, которым он подвергся, умоляя переслать донесение безотлагательно. Упомянутый курьер рассказывает, что и датский посланник должен был, несколько дней тому назад, проглотить горькие пилюли: царь, получив от него в подарок собаку, на ошейнике которой было вырезано имя блаженной памяти покойного короля Датского, воспользовался этим случаем, чтобы дать понять посланнику, что насколько хороши были прежние государи его нации, настолько ныне царствующий король никуда не годится; таким образом, названный посланник едва не подвергся тому же бедствию, в какое попал, ради интересов вашего королевского величества, Кейзерлинг, содержащийся, по повелению царя, под арестом и бдительной стражей. Один Бог может постичь существование такого народа, где не уважается ни величие коронованных лиц, ни международное право и где с иностранными сановниками обращаются, как с своими рабами.

Обида прусского посла. Георг Иоганн фон Кейзерлинг // Русская старина. Том 5, 1872. С. 812

Люблин, 1707 года, 16-го июля н. ст. Георг И. фон-Кайзерлинг – прусскому королю. [В дополнение к сказанному] надлежит обратить внимание на следующия упущенные в этом деле обстоятельства и подробности: во-первых, князь Меншиков первый начал грубить мне непристойными словами, вследствие чего его императорское величество в негодовании удалился, тогда как я только возразил, что благородный человек не упрекнёт меня в безчестном поступке, и тем менее никогда не докажет того; но когда князь Меншиков не переставал обращаться со мною с насмешкой и презрением и даже подвигался всё ближе и ближе ко мне, я, зная его всему миру известное коварство и безрассудство, начал опасаться его намерения, по московскому обычаю ударом «под ножку» сбить меня с ног – искусством этим он упражнялся, когда разносил по улицам лепёшки на постном масле, и когда впоследствии был конюхом… Я, вытянутой рукой, хотел отстранить его от себя, заявив ему, что скорее лишусь жизни, нежели позволю себя оскорбить, и не считаю доблестным человеком того, кто осмелится меня позорить. Князь Меншиков собственноручно вытолкнул из комнаты и вдоль лестницы при мне находившихся лакея и пажа (прочая прислуга отправилась домой с экипажем). Потом, вернувшись, спросил меня, зачем я хочу с ним ссориться? На что я отвечал, что я не начинал ссору и никогда не начну её, но не позволю никому на свете оскорблять меня. Тогда он сказал, что если я не считаю его благородным человеком, то и он меня таковым не считает, что как я первый позволил себе его толкнуть, то и он может меня толкать, что действительно он тут же и исполнил, ударив меня кулаком в грудь и желая вывернуть мне руку; но я успел дать ему затрещину и выругал его особливым словом.

Тут мы схватились-было за шпаги, но у меня её отняли в толпе, как легко можно догадаться, по его же наущению… Вслед за сим его царское величество в ярости подошёл ко мне и спросил, что я затеваю и не намерен ли я драться? Я отвечал, что сам я ничего не затеваю и драться не могу, потому что у меня отняли шпагу, но что если я не получу желаемого удовлетворения от его царского величества, то готов, во всяком другом месте, драться с кн. Меншиковым.