От 5 числа сего-же Марта к Князю Петру Михайловичу Голицыну помещается подлинником-же: «Писали мы к Герцогу (Мекленбургскому) с сим посланным курьером, дабы он дал вам позволение около Ростока, или где в других местах не далеко от Ростока, накопать буковых молодых деревьев с кореньями для посылки в Петербург, о чём проси и ты, дабы отвели вам места немедленно; и как вам отведут места, где копать, то велите накопать деревьев молодых буковых, которыя-б были вышиною футов по семи и по осьми, отрубя верхушки, а толщиною против приложеннаго при сёмь рисунка, тысяч пять; да сверх того велите накопать буковых-же кустов до тысячи, и для того сыщи на то время какова нибудь садовника, которой-бы мог указать как лучше те деревья из земли выкопать и обрубать верхушки. Между-же-тем старайся, чтоб для посылки тех деревьев до Петербурга нанять тебе в Любеке или в Ростоке галиот, или другое какое морское судно побольше, на которое-бы могли те деревья уложиться, а за провоз уговаривайся Шипору заплатить в Петербурге товарами, какими он хочет, кроме только двух, юфти и смолы».

Что за хозяйство!

На другой сего день писал Монарх к Графу Шереметеву, чтоб исполнял по первым указам в разсуждении его походу, и что по прошению его человек его, записавшийся у г. Ушакова в службу, будет уволен, заключая сие письмо сими словами: «Понеже писал к нам из Гданска Павел Готовцов, что хотел он вскоре отпускать оттоль с некоторыми покупными нашими деревьями корабль; и для того, когда будете вы у Гданска, тогда велите нарубить в Жулавах в пристойных местах близь моря ветловых кольев тысячи три или больше, и отдайте оные ему Готовцову, которые он может отправить в Петербург на том корабле с другими деревьями». Сии ветловыя деревья сей Великий Хозяин повелел посадить на приморских местах в окрестностях Петергофа.

Голиков И.И. (1). Том седьмой. С. 206-208

Показание служителя царевичева Якова Носова: «До побегу царевича, о намерении его не ведал; а как приехали в Вену, он пошёл в город, а меня послал к Шонборну (вице-канцлер австрийский) сказать о cе6е, чтоб его ожидал; потом ходил к Шонборну, и говорили между собою тайно…».

Устрялов Н. (1). Т. VI. С. 236

В Вене 21 ноября (по стар, стил.), после десяти часов вечера, офицер, выходя с письмами, следуемыми для отправки на почту, из квартиры вице-канцлера Шенборна, находившейся при дворце, наткнулся на неизвестного человека, шедшего по лестнице в больших сапогах. Незнакомец на ломаном немецко-французском языке требовал немедленного допущения к вице-канцлеру. Ему сказали, что если дело, то он может явиться утром в 7 часов, в канцелярию, потому что вице-канцлер теперь хочет спать. Незнакомец ломился в дверь и требовал немедленного свидания, говорил, что должен сообщить нечто такое, о чём нужно будет известить тотчас же его величество! Вице-канцлер велел допустить его, принял в ночном халате; незнакомец объявил, что прибыл русский царевич, оставил свой багаж и прислугу в Леопольдштадте, а сам находится на площади в трактире bey Klapperer и хочет представиться вице-канцлеру, так как наслышался о нём много доброго. Вице-канцлер сказал, что оденется и пойдёт к нему сам, а незнакомец объявил, что царевич недалеко и немедля явится к вице-канцлеру, как только пошлют к нему офицера. Не успел вице-канцлер одеться, как царевич был уже перед ним.

Костомаров Н.И. (2). С. 18

Из донесения имперского вице-канцлера графа Шёнборна императору Карлу VI о первой встрече с Царевичем Алексеем: «…Первым словом его было учтивое изъявление особенной доверенности к вице-канцлеру и желание переговорить с ним наедине. Как скоро посторонния лица удалились, он сказал в сильном волнении следующее: «Я пришёл сюда просить императора, моего шурина, о покровительстве, о спасении самой жизни моей. Меня хотят погубить, меня и бедных детей моих хотят лишить престола». Произнося сии слова, царевич с ужасом озирался и бегал по комнате. Вице-канцлер, при внимательном наблюдении удостоверясь по описаниям, что это точно царевич, и принимая в соображение, что другой человек не дерзнул бы так положительно выдавать себя за принца, старался успокоить и утешить его, уверяя, что здесь он в совершенной безопасности; причём спрашивал, чего желает? Царевич отвечал: “Император должен спасти мою жизнь, обезпечить мои и детей моих права на престол. Отец хочет лишить меня и жизни и короны. Я ни в чём пред ним не виноват; я ничего не сделал моему отцу. Согласен, что я слабый человек; но так воспитал меня Меншиков. Здоровье моё с намерением разстроили пьянством. Теперь говорит мой отец, что я не гожусь ни для войны, ни для правления; у меня, однакож, довольно ума, чтоб царствовать. Бог даёт царства и назначает наследников престола; но меня хотят постричь и заключить в монастырь, чтобы лишить прав и жизни. Я не хочу в монастырь. Император должен спасти меня”. Говоря это, царевич был вне себя от волнения, упал на стул и кричал: “Ведите меня к императору!”. Потом потребовал пива; а как пива не было, то стакан мозельвейну».

Вице-канцлер успокоивал его и говорил, что здесь он в совершенной безопасности; но доступ к императору во всякое время труден, теперь же за поздним временем решительно не возможен, и царевич должен сперва открыть всю истину, ничего не умалчивая и не скрывая, чтобы можно было представить его величеству самым основательным образом столь важное и столь трогающее царевича дело, ибо здесь ничего подобнаго до сих пор не слыхали, да и трудно ожидать таких поступков от отца, тем менее от столь разумнаго Государя, как его царское величество.

Царевич сказал: “Я не виноват пред отцом; я всегда был ему послушен, ни во что не вмешивался; я ослабел духом от гонения и смертельнаго пьянства. Впрочем, отец был ко мне добр; но с тех пор, как пошли у жены моей дети, всё сделалось хуже, особенно когда явилась новая царица и сама родила сына. Она и Меншиков постоянно вооружали против меня отца; оба они исполнены злости, не знают ни Бога, ни совести”. Потом снова повторял, что он отцу ничего не сделал, ни в чём против него не погрешил, любит и чтит его по предписанию 10 заповедей; но не может согласиться на пострижение и лишить права своих бедных детей; царица же и Меншиков ищут или постричь его или погубить.

Когда царевич несколько успокоился, вице-канцлер, для основательнейшаго узнания дела, расспрашивал его о разных подробностях. Царевич разсказал всю жизнь свою, сознаваясь, что к войне он никогда охоты не имел. За несколько лет пред тем, отец поручил ему управление государством, и всё шло хорошо: Царь был им доволен. Но с тех пор, как пошли у него дети и жена его умерла, а царица также родила сына, то вздумали запоить его вином до смерти; он не выходил из своих комнат. За год пред сим отец принудил его отказаться от престола и жить частным человеком, или постричься в монахи; а в последнее время курьер привёз повеление либо ехать к отцу, либо заключиться в монастырь: исполнить первое значило погубить себя озлоблениями и пьянством; исполнить второе, потерять тело и душу. Между тем ему дали знать, чтобы он берёгся отцовскаго гнева, тем более царицы и Меншикова, которые хотят отравить его. Он притворился, будто едет к отцу, и по совету добрых друзей отправился к императору, своему шурину, государю сильному, великодушному, к которому отец его имеет великое уважение и доверенность: только он один может спасти его. Покровительства же Франции или Швеции он не искал, потому что та и другая во вражде с его отцом, котораго раздражать он не хочет. Причём, заливаясь слезами, сетовал об оставленных детях и снова требовал видеть императора, чтобы просить его за свою жизнь.

“Я знаю” говорил царевич, “что императору донесено, будто я дурно поступал с сестрою императрицы: Богу известно, что не я, а отец мой и царица так обходились с моею женою, заставляя её служить, как девку, к чему она, по своему воспитанию, не привыкла, следовательно, очень огорчалась; к тому же я и жена моя терпели всякий недостаток. Особенно дурно с нами обращались, когда кронпринцесса стала рождать детей». Новое повторение просьбы видеть императора. “Он бедных детей моих не оставит и отцу меня не выдаст. Отец мой окружён злыми людьми, до крайности жестокосерд и кровожаден; думает, что он, как Бог, имеет право на жизнь человека, много пролил невинной крови, даже часто сам налагал руку на несчастных страдальцев; к тому же неимоверно гневен и мстителен, не щадит никакого человека, и если император выдаст меня отцу, то всё равно что лишит меня жизни. Если бы отец и пощадил, то мачиха и Меншиков до тех пор не успокоятся, пока не запоят или не отравят меня”.

Царевич был в таком безпокойстве и страхе, что хотел насильно итти к императору и императрице. Вице-канцлер снова удержал его, представив позднее время, и старался внушить ему, что в настоящем положении дела, при высоком сане отца и сына, при строгом incognito царевича, лучше всего не говорить ему с самим императором, а оставаться в непроницаемой тайне и предоставить Венскому двору явно или скрытно подать ему помощь; даже может быть найдётся средство примирить его с отцом. Царевич, отвергая всякую надежду на примирение, с горькими слезами просил принять его при цесарском дворе открыто и оказать покровительство, повторяя, что император великий государь и ему шурин. Напоследок убедился, что лучше всего держать себя тайно и ждать ответа императора. После того с надлежащею предосторожностию возвратился в свою квартиру».

Устрялов Н. (1). Т. VI. С. 64-69

Алексей намеревался на время укрыться за границей во владениях императора. По смерти отца он предполагал возвратиться в Россию, где рассчитывал на расположение к нему некоторых сенаторов, архиереев и военачальников; впоследствии он объявил, что предполагал довольствоваться лишь регентством во время малолетства брата, Петра Петровича, в сущности, не претендуя на корону… Нельзя не заметить, что, если бы надежда царевича на скорую кончину царя исполнилась, его прочие предположения едва ли бы обманули его. Меншиков был ненавидим многими; Екатерина между вельможами имела лишь весьма немногих приверженцев; первое место возле юного императора Петра Петровича легко могло бы принадлежать Алексею.

Брикнер А. Г. (1). Т. 1. C.334-335

Из донесения имперского вице-канцлера графа Шёнборна императору Карлу VI о первой встрече с Царевичем Алексеем: «Царевич призывал Бога в свидетели, что никогда ничего не сделал отцу или его правлению противнаго долгу сына и верноподданнаго, никогда не думал о возмущении народа, хотя это не трудно было бы сделать, потому что народ его, царевича, любит, а отца ненавидит, за его недостойную царицу, за злых любимцев, за уничтожение старых добрых обычаев и за введение всего дурнаго, также за то, что отец, не щадя ни крови, ни денег, есть тиран и враг своего народа; посему не без опасения, что подданные его погубят и Бог его накажет. Причём разсказал многие подробности о царской армии, о министрах и боярах, присовокупляя, что многие из них, в особенности Меншиков и лейб-медик, самые низкие льстецы и злые люди, наводящие Царя на сотни дурных дел, чему доказательством служит фантазия его о титуле императорском. Искательство этого титула причинило одне досады и ничего существеннаго не принесло… Он продолжал разсказывать о своём деле, говоря, что всё предоставляет Богу, который один царствует во вселенной и своею святою волею назначает кому принадлежат престолы Mиpa сего. Сердце отца добро и справедливо, если оставить его самому себе; но он легко воспламеняется гневом и делается жестокосердым. Впрочем, никакого зла отцу своему не желает, любит и чтит его; только возвратиться к нему не хочет и умоляет императора не выдавать его и спасти бедную жизнь, также пощадить невинную кровь бедных детей. – При этом он горько плакал и сокрушался…».

Устрялов Н. (1). Т. VI. С. 73