– Я его возьму! – поспешно воскликнул де Регилль, опрометью выскакивая с полигона. – Я! Позвольте мне! За рыжим должок!

– А справишься? – хищно улыбнулся один из старших. – Тогда давай. А мы поохотимся на темного. Чтобы какой-то зарвавшийся упырь поднимал руку на светлого?

– Ты ничего не видел, – с такой же хищной усмешкой обернулся второй шестикурсник к дежурному. – Здесь никого, кроме нас, не было до самой ночи. Усек?

Дежурный искривил губы и отвернулся к управляющему шару, демонстративно занявшись перенастройкой защитного купола.

– Молодец, – похвалил его старший. – За это одно штрафное очко с тебя спишем. Лично замолвлю словечко перед Рухом. Если кто спросит, почему мы ушли, скажешь, что нам стало скучно. И нам тут действительно скучно… особенно когда поблизости царит такое веселье. Верно, Кон?

– А то! – ухмыльнулся его приятель и поспешил на слабые отзвуки недавно творимой магии. – Давай в темпе. Они не должны далеко уйти.

– Эй! А как же мы?! – вскрикнули приятели молодого графа. – Нам-то что делать?!

– Продолжайте тренировку. Мы застолбили полигон до отбоя, вот и докажите, что не зря. Зег, ты со мной?

– Впереди тебя бегу, не видишь? – расхохотался Зег, на ходу встряхивая руки, с которых уже слетело несколько оранжевых искр. – Не поверишь, я так хочу пообщаться с нашим темным другом, что от нетерпения аж весь горю!

Дежурный проводил их хмурым взором и с удвоенным вниманием занялся управляющим шаром. А что? Его дело маленькое – стоять в сторонке и не лезть куда не просят. Тем более что с шестым курсом на его жалком четвертом особенно не поспоришь. Да и вступаться за темного он всяко не станет. А что касается Невзуна… не стоило ему ссориться с де Региллем. После такого никто не удивится, если в процессе охоты у барончика случайно образуется пара лишних синяков. А если и будет их немного больше, то все без сомнений спишут на Алеса. Пятеро свидетелей охотно подтвердят, что он напал на беззащитного. И никто потом не посмеет сказать, что у светлых не было морального права заступиться за коллегу.

Глава 4

Больше всего на свете я не люблю промахиваться…

Палач

Когда я вошел, оба шестикурсника уже пришли в себя и, мелодично позвякивая цепями, пытались приподняться с секционных столов. Обнаженные по пояс, босые, но пока не понимающие, что происходит.

Испуга на их лицах не было – проверить резервы они еще не догадались, – а вот злости и непонимания хватило бы на целый курс. Причем, судя по шальным взглядам, кидаемым на увешанные всевозможными инструментами стены и жарко пылающий в углу очаг, больше всего их интересовало, каким образом и, главное, когда они успели переместиться из окрестностей полигона в это неуютное помещение.

На звук открываемой двери оба отреагировали ожидаемо: напряглись, приподняв головы, разглядев, кто зашел, слаженно дернулись, а затем так же наперебой заорали:

– Ты труп, Невзун!

– Я тебе сердце вырежу!

– Ты у меня сдохнешь так, что темные будут рыдать от зависти!

Пригладив мокрые волосы и наложив на крикунов простенькое заклятие молчания, я закрыл за собой дверь, неторопливо прошел к пылающему очагу, поворошил заалевшие угли и принялся так же неторопливо разоблачаться. А затем снял с крюка кожаный фартук и все так же неспешно его надел, придирчиво проследив, чтобы на поясе не образовалось ни единой складочки.

Затем, упорно игнорируя изменившуюся тональность воплей, подошел к стоящим рядышком столам и, придирчиво осмотрев бьющиеся в припадке жертвы, точным ударом в висок заставил одного из пленных безвольно обмякнуть. Второй от неожиданности замер, но потом задергался еще яростнее, замычал с удвоенной силой и зазвенел цепями так, что я мечтательно улыбнулся: ах, эта чарующая музыка… как давно я ее не слышал!

Убедившись, что ненужный мне светлый надолго потерял осознание, я подошел к его извивающемуся приятелю и, деловито оглядев подготовленное к работе тело, успокаивающе заметил:

– Он живой, не волнуйся. Просто я предпочитаю работать с материалом по очереди. И начну, пожалуй, с тебя.

– М-м-м! – На шее бьющегося на столе парня безобразно вздулись жилы. Он дернулся в очередной раз, едва не порвав сухожилия, заколотил ногами по столу, забился что было сил…

Я укоризненно покачал головой.

– А вот этого не нужно. Нам с тобой еще о многом предстоит поговорить. А я не хочу, чтобы ты в самый ответственный момент потерял способность осмысленно отвечать на мои вопросы. Поэтому сделаем так: ты будешь говорить лишь тогда, когда я разрешу. Вертеть головой я тебе тоже позволю. Надеюсь, шею ты себе самостоятельно не свернешь. Но если потратишь выделенное мною время на пустые угрозы, я разочаруюсь и вплотную займусь твоим другом. Договорились?

Светлый в ответ только выпучил глаза и отчаянно замотал головой.

– Вот и отлично, – улыбнулся я, отходя к стене и со знанием дела изучая развешенные там инструменты. – Что ж, приступим…

Нагнетая обстановку и доводя светлого до нужной кондиции, я по одной перебрал приглянувшиеся мне железки: скальпели, разделочные ножи, изогнутые особенным образом клещи… Особое внимание уделил проволочной пиле, не забыв рассказать о ее предназначении внезапно затихшему пленнику. Повертев в руках короткие щипцы и вполголоса замурлыкав песенку о злобной зубной фее, с сожалением отложил их обратно. Любовно погладил ампутационный нож, предварительно примерив его длину к суставам предполагаемой жертвы. Выложил в изголовье пленника целый набор ножниц, предварительно пощелкав каждыми из них возле его лица. Наконец с особым удовольствием снял с подставки дуговую пилу и, держа ее, будто любимое чадо, расположил аккурат возле побелевшего уха старшекурсника, ненароком царапнув мочку.

Тот дернулся, почувствовав боль, а я огорченно поджал губы.

– Знаешь, я передумал – подвижность тебе не нужна. Работа палача – вещь тонкая, требующая не только хорошей фантазии, но и точности. Поэтому, чтобы ты не испортил мне эксперимент, пожалуй, лучше полностью тебя обездвижить.

С этими словами на повлажневший лоб старшекурсника легла моя ладонь, а еще через мгновение он и правда превратился в неподвижную колоду, на которой жили только тревожно бегающие, расширенные от беспокойства глаза.

– Что-то хочешь сказать? – ласково спросил я.

– Ты… не посмеешь! – хрипло выдохнул светлый, едва ослабли чары. – Кишка тонка, сопляк!

Я тихо рассмеялся.

– Что ты знаешь обо мне, мальчик? И что тебе известно о месте, в которое я тебя принес? Неужели ты думаешь, что ученический перстень тебе поможет? Забудь – в данный момент он исправно подает сигналы, по которым любой проверяющий будет искать тебя в первую очередь возле полигона, где осталось несколько капель твоей крови.

– Я тебя уничтожу!

– Чем? – снова рассмеялся я, с удовлетворением отметив, как ярость в глазах жертвы уступает место неуверенности. – Черная башня не жалует светлых магов. Эти стены хорошо экранированы и прекрасно гасят любые звуки. Так что не переживай: нас с тобой никто не услышит. А если учесть, что мы находимся не в обычном подземелье, а в старом секторе, куда уже полвека никто не заглядывал… о, я вижу, у тебя созрел первый вопрос?

– Что ты со мной сделал?! – взвыл пленник, запоздало обнаружив, что у него больше нет возможности обращаться к дару.

– Ты все-таки заметил… ничего страшного: обычное заклятие рассеивания, которое я повесил возле полигона и в которое вы с другом так неосмотрительно влипли, оставив мне в дар три полнехоньких резерва.

– Врешь! У него строго направленное действие!

– Кто тебе сказал? – удивился я. – Так в учебнике написано? Спешу тебя огорчить – есть способы растянуть это заклинание по площади. Правда, это требует большего количества энергии, но при наличии накопителя нет ничего невозможного. Кстати, не рассчитывай восстановить резервы – под столом расположен темный алтарь, который мигом съедает все появившиеся излишки. А если я продержу тебя над ним чуть дольше, чем это допускают правила приличия, от твоего дара останется перегоревшая головешка, в которую сам ректор не сумеет потом вдохнуть жизнь.

– Ты не посмеешь… нас все равно найдут!

– А разве кому-то придет в голову вас искать? До утра, можешь мне поверить, вас никто не хватится. Твои приятели, оставшиеся на полигоне, твердо уверены, что ты сейчас занят с одним сопляком-первогодкой и его темным дружком… собственно, так оно и есть, с одним только ма-а-аленьким уточнением.

– Тварь! Когда я вернусь, ты пожалеешь!

– А кто сказал, что ты вернешься? – несказанно удивился я, потянувшись за скальпелем. – Разве я обещал, что к рассвету ты останешься вменяемым? Напомнить тебе, во что превратились четверо твоих подельников, устроивших большой бум в старом святилище?

Вот теперь светлый тревожно замер.

Конечно, про тех идиотов и Оракула он был в курсе: их пропажу академия обсуждала на протяжении целой недели. Ректор прилюдно объявил об отчислении четырех отпрысков довольно знатных семейств, но причин, ясное дело, не пояснял – обошелся расплывчатой формулировкой: «из-за несоответствия потребностей обучаемых и возможностей академии». Однако разговоры все равно были: чтобы успешных молодых магов так неожиданно выдворяли за ворота, да еще по такой непонятной причине… естественно, народ сомневался.

– Откуда ты знаешь про святилище?!

Я ласково улыбнулся.

– А откуда я знаю про твоих друзей, которые сейчас двух слов связать не могут?

– Ты блефуешь…

– Разве? – Я наклонился к его лицу, на котором выступила холодная испарина, и внимательно всмотрелся в темные, расширенные в панике зрачки. – Ты действительно хочешь это узнать?

В его глазах мелькнул и пропал мимолетный страх, а затем на бледных губах появилась вызывающая ухмылка.

– Ты точно блефуешь! Ты светлый, Невзун! У тебя рука не поднимется!

Я пожал плечами и быстро провел кончиком скальпеля по непроизвольно напрягшемуся животу пленника. Видеть происходящее он не мог – мешало обездвиживающее заклинание. Увернуться или как-то повлиять на меня – тоже. А вот подключить воображение и фантазировать в свое удовольствие – сколько угодно. И он, судя по исказившемуся лицу, отлично с этим справлялся.

– Боль я тебе отключил, – скучным голосом обронил я, проводя по животу второй раз и чуть отводя голову от брызнувшей вверх струйки крови. – Поэтому сойти с ума ты не сможешь. Но легкую чувствительность вернул, чтобы ты осознавал происходящее. Рот, извини, снова заткну, чтобы ты не вопил мне под руку – потом поделишься впечатлениями. А я, с твоего позволения, займусь твоим убеждением…

Пока мои руки порхали над неподвижным телом, на мое лицо легла печать безмятежности. Дело было привычным, знакомым до последнего движения. Два продольных разреза, отвратительный звук расходящейся под ножом кожи, стекающая по бокам вязкая жидкость, легонько щекочущая намокшие волоски… затем развести края получившихся ран, с равнодушным видом вытащить из одной склизкую петлю – так, чтобы ее было хорошо видно тяжело дышащему шестикурснику. Затем с чавкающим звуком бросить ее ему на живот, демонстративно не заметив, как недавняя уверенность в глазах дурака сменяется животным ужасом. Игнорируя его распахнутый в беззвучном крике рот, достать из второй раны еще одну петлю, придирчиво рассматривая ее цвет и подчеркнуто не реагируя на запах…

Я был настолько убедителен, насколько вообще мог себе позволить, несмотря на то, что держать столь подробную иллюзию перед глазами стремительно сереющего мальчишки оказалось довольно трудоемким делом. Кровь, стекающая по моим рукам, должна была выглядеть настоящей. Лежащие перед самым его носом кишки – и того больше. Он должен был чувствовать, что они там есть. Обонять не самые приятные в мире ароматы. Не видя всех подробностей, догадываться, что я творю с его беспомощным телом. Но, главное, он должен был верить в то, что это с ним действительно происходит.