– Наверное, мне лучше уйти, – шепнул он.

– Или остаться?

– Если ты хочешь.

Нет. И да. Наверное. Проклятье, почему вдруг простые вещи стали такими сложными?

– Хочу.

– Не пожалеешь? – Глеб смотрел снизу вверх, и от взгляда его кружилась голова.

Анна пожала плечами. Откуда ей знать, что будет завтра? В конце концов, не факт, что завтра вообще случится. Так к чему тратить время?

* * *

Тьма улеглась.

Она была жадной. Она желала обнять. Растворить. Поглотить без остатка.

И эту белую кожу, на которой так легко оставались следы. Тьма требовала стереть их. И пропустить через пальцы тонкую прядь, удивляясь тому, до чего она бела. Тьма смотрела в светлые глаза и тянула силу, сама отдавая взамен, и это было невозможно, ибо тьма не способна отдавать.

Или в какой-то момент она просто отступила, позволив Глебу стать собой. Вот только он растерялся, потому что не помнил уже, когда и где был один.

– Все хорошо? – Анна вытянулась на постели, тонкая, длинная, словно сплетенная из шелковых лент.

– Все хорошо.

Она лежала на боку, нисколько не стесняясь своей наготы. И было в этом что-то до невозможности правильное.

– Тогда хорошо, если хорошо…

Ей шла улыбка. И пряди, прилипшие к щеке. И пара шрамов, украсивших спину.

– Откуда? – Глеб дотянулся до ближайшего. Тот начинался под лопаткой и тянулся едва ли не до поясницы.

– Проклятие. – Она легла на спину, скрывая этот шрам. – Еще в самый первый раз, когда проклятие попытались вытащить, получилось… Целитель сказал, что это индивидуальная реакция организма. Сначала были язвочки, потом… – Она прикусила губу.

А у Глеба появилось стойкое желание отыскать самоуверенного мальчишку, который взялся работать с живой плотью, не додумавшись изолировать ее от прямого воздействия. И ведь тьмой оперировал напрямую, если такая реакция.

– Заживало долго, шрамы остались… и открывались, когда… правда, не в последние годы. В последние стало легче. С какой-то стороны.

– А сейчас?

– Сейчас хорошо. – Анна села. – Даже как-то слишком уж хорошо.

И Глеб согласился. Ее правда. Слишком уж…

– Знаешь, – Анна дотянулась до его волос, – это странно, но… я снова чувствую себя живой.

И не только она.

* * *

Домой Глеб вернулся на рассвете. Он остановился, прищурился, глядя, как медленно вываливается налитой алым цветом солнечный шар, как замирает ненадолго, словно опасаясь оторваться от земли, и ползет, ползет по блеклому небосводу. И тот наполняется цветами.

Красиво.

– Доброе утро, – этот голос заставил отвлечься от мыслей, слишком бестолковых для мужчины его лет и положения. – Вижу, вы тоже любите ранние прогулки. – Олег приподнял шляпу и поклонился.

– Доброе утро.

– Красиво, – сказал Олег, указав тростью на солнце. – И каждый раз по-своему… ныне солнце красное. Наша кухарка полагает, что это верный дурной знак, и выставляет на порог ведро с водой, желая отвести беду. Я едва не споткнулся об это ведро. И главное, разговаривать с этой женщиной бесполезно. Кивает, соглашается, а потом делает по-своему.

Солнце поднималось.

Небо наливалось алым, в котором и вправду чудилось что-то донельзя тревожное.

– А вы дурного не видите? – поинтересовался Глеб для поддержания беседы.

– Я вижу лишь интереснейшее атмосферное явление. – Олег опустил руки на трость. – Не желаете ли пройтись? Признаться, мне редко случается встретить кого-то утром. Люди предпочитают спать. Люди вообще в массе своей довольно ленивые и бестолковые создания. И музыку слушать не способны.

– Отчего же?

На нем был светлый костюм для прогулок, с которым несколько дисгармонировали темные, почти черные ботинки. Ботинки поскрипывали. Трость постукивала о камни мостовой, и звук раздражал.

– Не знаю, быть может, так было задумано Господом, желавшим разделить свое стадо на овец и пастырей. Овцам надлежит пастись и жиреть, оттого и не приучены они думать, оттого и сама возможность думать пугает их. И спешат они защититься, выдумывая всякие глупости вроде примет или обрядов, напрочь лишенных здравого смысла. Надеюсь, вас не оскорбляют мои речи?

– Нисколько.

– Один из матушкиных знакомых полагает, будто я чересчур поспешен в своих выводах. И дело отнюдь не в нежелании, но в тех возможностях, которые выпадают на долю каждого. Одному суждено появиться на свет в семье простого крестьянина, другому судьба определяет купеческую стезю, третий же…

Олег остановился у изгороди и ткнул в нее тростью:

– Ваша работа?

– Моя, – не стал отрицать Глеб.

– Интересное плетение… плотное весьма. И полагаю, взломать его непросто?

– Непросто.

– Матушка совершенно обезумела с этими слухами. И вроде бы здравомыслящая женщина, но поди ж ты… наслушалась сплетен, вбила себе в голову, что дом наш плохо защищен.

Олег разглядывал защитный полог с явным интересом.

– Я убеждал ее, что бояться нечего. Кто бы ни был убийца, вряд ли он рискнет сунуться в наше поместье. До этого он явно выбирал жертвы из тех, что попроще… Что и логично.

– Чем же?

Розы отползли от изгороди, а вот плющ обвил тонкие прутья ограды, растянул зеленые плети, спеша укрыть темный металл пышною листвой. И выглядел он довольным этакой близостью к темной силе.

– Тем, что примитивный разум легче обмануть. Втереться в доверие. Или купить. Овцы не способны адекватно оценить опасность. За что и страдают.

Олег попытался коснуться пелены, но плети пришли в движение, наполняясь силой. Надо будет сегодня проверить накопители, что-то подсказывало, что лишним это не будет.

– И вам не жаль тех девушек?

– А вам? – Олег повернулся. – Ходят слухи, что их смерть далеко не случайна…

– И вы…

– Не имею обыкновения верить слухам. Разум подсказывает, что, пожелай вы избавиться от кого-то, этого человека просто-напросто не нашли бы. А весь этот балаган со свечами и снятою кожей…

– Снятой кожей?

– Об этом шепчутся горничные. Впрочем, и они невеликого ума. Стало быть, без кожи?

– Прошу прощения, но…

– Понимаю, следствие идет. И мешать не собираюсь. Что до жалости, то глупо жалеть овец, единственное предназначение которых питать пастырей. Вы, как действующий мастер, должны понимать, что смерть – это вполне естественный итог жизни, и жалеть кого-то лишь потому, что он умер, по меньшей мере странно. Вам нравится Ольга?

– Простите?

Уж больно резкой получилась смена темы.

– Моя сестра. Она несколько легкомысленна, но молода, здорова и хороша собой. Особым умом, правда, не отличается, однако при всем том из нее получится вполне годная супруга.

– Годная для чего?

Пожатие плечами. И трость вновь касается камней, на сей раз нежно, трепетно даже.

– Сами решите. В свое время ей не хватило твердой руки, к сожалению, отец и дед слишком многое ей позволяли, что не могло не остаться вовсе без последствий.

– Ваша сестра мне не интересна.

– К слову, она не испытывает тех предубеждений перед людьми с даром, подобным вашему, которыми страдают большинство половозрелых девиц.

– И жениться я не собираюсь.

Наверное.

Жениться было бы неразумно. И нынешняя ночь никого ни к чему не обязывает. Она просто была, и только. А что тьма дремала, утомленная человеческими страстями, так… случается.

– У нее весьма приличное приданое.

– Нет.

– Жаль, – без тени сомнения произнес Олег. – К слову, вы, как понимаю, преуспели больше моего?

– В чем?

Олег указал тростью на дом, укрытый пледом из листвы:

– Она показалась мне любопытной. Стоящей внимания. Простовата, конечно, и манеры далеки от совершенства. Однако при всем том есть в ней что-то такое… манящее. Признаться, я рассчитывал на небольшой роман.

Захотелось сломать ему нос.

Вот просто так, без предупреждения. Без словесных поединков и благородных дуэлей, исключительно простонародно. И тьма заворочалась. Она не собиралась отдавать то, что уже считала своим.

– Здесь тоскливо. Беда почти всех небольших городков. Заняться совершенно нечем. Пустые люди. Пустые сплетни. Матушка выезжает куда-то, но… все смотрят на тебя, как на диковинку. А уж местные девицы и вовсе спят да видят как бы половчей окрутить тебя. То есть меня. – Олег передернул плечами. – Их ужимки отвратительны. И поэтому я предпочитаю женщин, у которых, скажем так, не возникают в голове матримониальные планы.

Он склонил голову, разглядывая Глеба со своей обыкновенной задумчивостью, будто впервые увидел его. Или же, увидев, сделал неверные выводы, которые ныне переосмысливал.

– Но поскольку вы явно преуспели больше моего, что ж, мне остается уступить.

И уйти.

Лучше, если сейчас, пока тьма сама присматривается к этому недоноску, которого она способна поглотить в один вдох. Или выдох.

И тьма поглотит. Если Глеб позволит. Ему ведь хочется. А улица пустынна. Уж больно ранний час. Стало быть, свидетелей не будет, а Глеб…

Велел тьме успокоиться.

– Был рад встрече, – Олег коснулся пальцами полей шляпы. – И все же подумайте о моей сестре. Интрижка интрижкой, а брак – дело иное, серьезное…

* * *

…Земляной тоже не спал.

Глаза его запали, черты лица заострились. И нижняя губа капризно оттопырилась.

Пахло от него тьмой. И смертью.

Запах был до того острый, что тьма окончательно пробудилась, расплескалась, потянулась к сладковатому этому аромату.

– Кто? – поинтересовался Глеб.

– Твой знакомый. – Земляной не стал ни о чем спрашивать, за что Глеб был ему несказанно благодарен. – Микола. Нашли в переулке с проломленным черепом. И главное, еще живого нашли…

– Но…

– Поднять не вышло. У него на коже с полдюжины печатей стоит. И старых, заметь. – Земляной нервно передернул плечами. – А главное знаешь что? Нашлись свидетели, которые видели, как ты пытался убить несчастного.

– Я не пытался его убить. – Глеб поднял со стола пустую кружку, от которой едко пахло травами.

– Я знаю. Просто проклял. Что? Думаешь, если пациент помер, то и руку твою не узнаю?

– Он заслужил.

– Верю.

– И проклинал, чтобы задумался. Если бы пришел, я бы…

– Опять же верю.

– Когда он умер?

– Да вот… пару часов как… в подвале лежит. Взглянуть не желаешь?

– Желаю.

Глеб аккуратно поставил кружку на круглый след, оставшийся на поверхности стола.

– Только учти, никаких слияний, проникновений и прочего. – Земляной привстал, покачнулся и опустился на стул. – Мне тут сумасшедший мастер не нужен, я и сам, похоже, скоро… того…

– Того, – согласился Глеб. – Спать иди.

– А…

– Я посмотрю. Просто посмотрю. Клянусь тьмой.

И Земляной кивнул. Поверил?

– Знаешь, – сказал он, закрыв глаза, – я тебе даже завидую. Немного. У кого-то хоть жизнь налаживаться начала, а поэтому надо шевелиться… Я деду еще раз написал. Попросил… ненавижу просить о помощи, но хотелось бы разобраться с делом до того, как нас поднимут на вилы.

– Разберемся.

– Сам-то веришь?

Глеб пожал плечами и повторил:

– Иди спать.

* * *

В подвале было по-прежнему тихо, вполне себе уютно и привычно пахло дезинфицирующим раствором, бутыль которого нашла свое место в углу.

Появился стол.

И тело на столе, прикрытое полотном не столько из уважения к покойному, сколько порядка ради. Глеб обошел стол, приподнял полотно и хмыкнул. А Микола был затейником, пусть ноги его отличались изрядной кривизной и некоторой волосатостью, но вот педикюром он не брезговал.

Ишь ты…

Глеб сдернул полотнище, убедившись, что вряд ли покойный делал педикюр самостоятельно: под простыней обнаружилось округлое рыхловатое брюшко немалых размеров.

И руки в порядке. Ногти подпилены ровно, аккуратно.