Чиновник для поручений появился почти сразу же. Видимо, находился у себя. Высокий, крепкого телосложения – на вид ему было не более тридцати пяти лет, – с открытым лицом и умными глазами, он невольно внушал доверие любому, кто с ним впервые сталкивался.

– Прошу, Петр Михайлович, – указывая рукой на кресло, пригласил Филиппов и расположился напротив.

Он взял со стола лист с сообщением о вчерашнем преступлении на Болотной и протянул подчиненному. Дождавшись, пока тот ознакомится с текстом, сказал:

– Я бы хотел, чтобы именно вы занялись этим делом, хотя злодеяние совершено и не на вашем участке. Несомненно, будет начато уголовное следствие… И, как вы понимаете, все поручения следователя придется теперь исполнять вам. Я боюсь, что за первым нападением последуют и другие. Как видите, уже сейчас вопросов больше, чем ответов. Ну, например, мне непонятно, почему злоумышленник не прикончил жертву, а только выжег глаза? И что означают перевернутые кресты? Зачем понадобилось выкалывать ряды кровяных точек? Как он умудрился наносить их на одинаковом расстоянии друг от друга? В конце концов, сама экзекуция заняла определенное время и изверга могли спугнуть прохожие, однако, несмотря на это, он продолжал методично выбивать острым предметом кресты. Гораздо проще было изрезать лицо бритвой или лезвием. Право, чушь какая-то, не находите?

– Да, странности имеются, но только на первый взгляд, – разгладив усы, задумчиво вымолвил сыщик.

– Простите?

– Я думаю, что не ошибусь, если предположу, что это дело рук субъекта, охваченного безумной идеей, маниака.

– А вот этого, Петр Михайлович, я боюсь больше всего. – Начальник поднялся и заходил по кабинету, нервно щелкая костяшками пальцев. – Прогнозировать поступки сумасшедшего почти невозможно. Агентура здесь тоже вряд ли поможет. Боюсь, что и от картотеки будет мало толку. Отпечатков пальцев, как вы, очевидно, догадываетесь, преступник не оставил. Да и о каких следах говорить, если девушку обнаружил на улице дворник, а карета «Скорой помощи» отвезла ее в больницу? Тут необходим холодный расчет и точный удар, как в бильярде. Правда, сведений и фактов пока негусто. Но ведь так всегда бывает вначале: ни зацепок нет, ни свидетелей, а потом глядишь, и потянулись ниточки…

– Распутаем, Владимир Гаврилович, обязательно распутаем этот клубок.

– Это хорошо, что у вас такая уверенность, хорошо-с… Жаль только, времени у нас мало. Преступника мы должны обезвредить раньше, чем он поднимет руку на следующую жертву. Должны-то должны, – проговорил Филиппов, вновь усаживаясь в кресло, – но я отлично понимаю, что сделать это совсем непросто.

Игнатьев пожал плечами и заметил:

– Сейчас важно найти ответ на главный вопрос: случайно ли была выбрана жертва или нет? Во всяком случае, нелишне присмотреться к окружению потерпевшей, расспросить подруг, соседей, дворника.

– Вижу, я в вас не ошибся! – поднимаясь, выговорил хозяин кабинета. – Докладывайте мне о деле каждые три дня. С Богом!

Когда за подчиненным закрылась дверь, Филиппов вдруг вспомнил, что особенностью злодеяний петербургского Джека Потрошителя, пойманного в сентябре 1909 года, явилось то, что все его жертвы были брюнетками. «Надо бы узнать, – подумал он, – а не брюнетка ли пострадавшая?

5
Статский советник

Клим Пантелеевич Ардашев к столице относился без почтения. Серый, холодный город с влажным и нездоровым климатом производил на него удручающее впечатление, и даже тогда, когда он возвращался из бесчисленных заграничных командировок.

Выстроенные на болоте и человеческих костях дома, мосты, площади, улицы и храмы заметно отличались по своей архитектуре от истинного русского простого и понятного стиля, которому издревле следовали зодчие Москвы, Нижнего Новгорода или Ярославля. Желание царя-реформатора возвести в устье Невы европейский город осуществилось. И раскроенный на широкие прямолинейные проспекты, завершающиеся громадными шпилеобразными башнями, изрезанный каналами и соединенный мостами, Петербург стал гордостью России. Правда, наряду с этим он лишился некоего общего духовного начала, пуповины, исходящей от Москвы-матушки, которая связывала между собой все русские города, питала и делала их похожими друг на друга. И ополоумевший дьячок Троицкой церкви, встретивший ночью кикимору, и обезумевший городовой, который два столетия спустя узрел черта, правившего пролеткой на Васильевском острове, все они, как заговоренные, твердили одну и ту же, разлетевшуюся потом фразу: «Быть Петербургу пусту!»

«А что практически это предсказание может означать? – сидя в экипаже, размышлял Клим Пантелеевич. – Пожар, наводнение? Нет. Все это уже случалось. Тогда что?» Статский советник снял перчатку, достал из кармана коробочку с надписью «Георг Ландрин» и, выудив желтый леденец, положил под язык. «Смута, – мысленно ответил Ардашев. – Именно смута, как в 1905 году. Ни одно стихийное бедствие не сравнится с ней. Она рождает голод, эпидемии, пожары и массовые смертоубийства. От нее невозможно спрятаться, трудно спастись. Опасность грозит отовсюду. Богобоязненный крестьянин, исправно посещавший воскресную службу в деревенском храме, мастеровой, бывший на хорошем счету, или благодушный студент, дающий уроки купеческим детям, в один миг превращаются в полную свою противоположность, в умственно изуродованных революционной проповедью людей. Но отчего происходит эта метаморфоза? Как так случается, что пороки, скрытые и загнанные на самое дно человеческого сознания, вдруг выплывают на поверхность и покрывают маслянистым пятном еще недавно светлую душу? Но самое страшное заключается в том, что это превращение происходит с сотнями тысяч людей одновременно. И они, точно и не было у них ни родителей, ни церкви, ни гимназических преподавателей, неожиданно уподобляются бешеному стаду, уничтожающему все на своем пути. Они, точно ведомые бесом, готовы на самые отвратительные поступки. С каждым днем бесчинствующая толпа растет и множится в геометрической прогрессии. А впереди вожаки – люди, которые давно перешагнули внутри себя запретную нравственную черту: недавние бомбисты, грабители, убийцы губернаторов и жандармов».

Утонув в поднятом бобровом воротнике, в теплой боярке, бывший присяжный поверенный Ставропольского Окружного суда, а ныне чиновник по особым поручениям Министерства иностранных дел, рассеянно глазел по сторонам, погруженный в невеселые раздумья. Мимо пролетали нервные таксомоторы, скрипел колесами трамвай, на тротуаре лотошницы зазывали отведать пирогов с зайчатиной, и в свежем морозном воздухе пахло арбузами. Где-то впереди, прямо между домов, мелькнул и скрылся багровый сгусток солнца.

«Да, – с сожалением подумал Ардашев, – если случится смута, то все начнется отсюда, с Петербурга, и только потом беспорядки перекинутся дальше, в провинцию. Но ведь хаос не может длиться вечно. Рано или поздно люди устанут от анархии. И снова захотят порядка и спокойной жизни. Им понадобятся работающие магазины, действующие больницы, безопасные улицы, полиция и суды, наконец. Следственно, явится сила, которая и положит конец беззаконию. Только остается открытым вопрос, какая это будет власть? Добра или зла? Вот и может случиться, что слова, сказанные замученным в «Тайной канцелярии» дьячком, окажутся пророческими. Тогда и впрямь: «Быть Петербургу пусту!»

Последнее время философское настроение все чаще посещало чиновника по особым поручениям ближневосточного отдела МИДа. Иногда к этим размышлениям примешивалось и разочарование, вызванное тем, что многие ожидания так и не сбылись. К примеру, Осведомительный Отдел, о котором перед недавней поездкой в Персию говорил князь Мирский, так и не был образован. Император не решился на создание политической разведки. Война требовала все больших ассигнований. На фронте не хватало снарядов и винтовок. И Государю казалось, что создание нового гражданского разведочного ведомства в дополнение к уже существующему военному в данный момент совсем неуместно. С таким мнением, конечно же, ни Мирский, ни Ардашев согласиться не могли. Ведь даже непосвященному в тайны межгосударственных интриг человеку понятно, что, выведывая секреты противника, разведка сохраняла тысячи жизней своих солдат и офицеров. Засим Климу Пантелеевичу не оставалось ничего другого, как в одиночку продолжать выполнять сугубо секретные миссии МИДа. Правда, на данный момент командировка в Персию оказалась его последней заграничной поездкой. Так уж случилось, что ценные сведения он черпал теперь в Петрограде, совсем неподалеку от Певческого моста^[5].

Зерно успеха было посеяно статским советником еще пятнадцать лет назад. В то время он занимался созданием агентурной сети в Британской Ост-Индии (на Цейлоне, в Карачи, Бомбее и Хайдарабаде). Особенной удачей оказалась вербовка высокопоставленного чиновника английской колониальной администрации в Дели. Мистер Баркли делился с тайным русским посланником ценными сведениями, а взамен получал неплохое вознаграждение. Словом, механизм был отлажен, и агент вошел во вкус. Так продолжалось до тех пор, пока, в то время еще коллежский советник, Ардашев, выполнив операцию по перехвату личного послания премьер-министра Великобритании Артура Бальфура представителю Соединенного Королевства на ожидаемых российско-английских консультациях по разграничению сфер влияния в Персии, не получил свинцовый «подарок» от британцев в виде сквозного ранения обеих ног. Тогда Ардашева в беспамятстве, охваченного еще и тяжелой формой тропической лихорадки, доставили в Одессу на борту утлого суденышка под греческим флагом с документами на имя австро-венгерского подданного. Позже, когда стало известно, что «рыцарю плаща и кинжала» придется навсегда расстаться с тайными миссиями за рубежом, князь Мирский послал к Баркли другого куратора. Но Баркли исчез, отыскать его не удалось, и связь с ним считалась потерянной.

Выйдя в отставку, Клим Пантелеевич поселился в Ставрополе, где и прожил последние семь лет. Занимаясь адвокатской практикой, он провел целый ряд сенсационных расследований, о чем не раз писали российские и иностранные газеты. Но летом прошлого года, узнав о покушении на наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда и его морганатическую супругу герцогиню Гогенберг, присяжный поверенный прибыл в Петербург. Понимая, что в ближайшее время разразится война, он сдержал данное ранее слово и вернулся на прежнее место службы. Почти сразу дипломата командировали в Персию для выяснения обстоятельств гибели коллежского советника Раппа – второго секретаря российского посольства. Покойный, так же как и когда-то Ардашев, выполнял секретные поручения Певческого моста. И вот там, в Тегеране, общаясь с британскими коллегами-союзниками, он случайно выяснил, что в 1905 году мистер Уильям Баркли неожиданно подал в отставку и поселился в Австралии, в Мельбурне, где очень скоро получил неплохую должность при тамошнем генерал-губернаторе. Но его старший сын числился на дипломатической службе Соединенного Королевства. А в конце декабря прошлого года на Певческий мост прилетела новость, что на Дворцовую набережную, д.4^[6] со дня на день заявится господин Сэмюэл Баркли, назначенный на должность третьего секретаря посольства. После всесторонней проверки выяснилось, что вновь прибывший британец – родной сын «потерявшегося» агента из Дели.

Ну а дальше Ардашев «случайно» познакомился с Самюэлем в «Даноне» и вскоре пришел к выводу, что «объект» вполне пригоден для вербовки: тщеславен, не выдержан, склонен к пьянству, да и карьерист к тому же. Словом, «Like father, like son»^[7]. Только вот руководство до последнего момента никак не решалось дать добро на вербовочную беседу. «А вдруг сорвется, вдруг не получится, – нервно покусывая ус, осторожничал князь Мирский. – Англичане – наши союзники, и неудача с Баркли-младшим неминуемо приведет к скандалу…» Однако обстоятельства чрезвычайного характера заставили принять предложение статского советника и пойти на риск.