Я даже не знаю, откуда эта метафора, но ощущение такое, будто деньги валятся прямо с неба, потому что кредитные деньги – это теоретические деньги. На самом деле, когда ты скатываешься в учебе, а твоя мама находит у тебя под матрасом счета, которые ты прятал, будто кассеты с порнухой, ты выбираешь путь наименьшего сопротивления. Теперь ты взрослый. Мужик. Ты снимаешь квартиру вместе с Тайсом и Вином, селишься в комнате с гипсокартонными стенами, которая технически является частью кухни, и возвращаешься домой только спустя несколько месяцев, чтобы за ужином сообщить, что тебя отчислили.

Давай просто поаплодируем твоей предусмотрительности, тому, что ты уже не живешь с мамой, что тебя с ней разделяют ров с водой и навесной мост, иначе ты бы облысел от ее радиоактивных упреков.

На следующей станции я встаю, уступая место женщине с ребенком. Отчасти по доброте душевной, отчасти потому, что больше не вынесу осуждающего взгляда этого исполосованного маркерами учебника.

Оказавшись дома, я бросаю одежду на стул, умываюсь и проверяю рисоварку. У меня «Зоджируши», «Феррари» среди рисоварок. Даже с таймером. Мама подарила нам ее на новоселье к Рождеству, и теперь все, даже Дара, хоть она и белая (ладно, еврейка с сицилийскими корнями), ею пользуются. Принцип работы тот же, что и у офисных кофемашин. Мы все собираемся вокруг нее, за котлом следят все по очереди, и каждый сбрасывается на пятифунтовый мешок качественного риса для суши с розой на упаковке, который я беру у себя в магазине.

Я поджариваю три яйца, крошу сухие чипсы из водорослей и поедаю все это с рисом и острым соусом. Смотрю несколько видео про очередных бизнесменов, на этот раз канал называется «Архитектор».

Прямо перед видео об Ай Вейвее начинается реклама нового летнего интенсива по программированию с Лианной Смарт, потому что, разумеется, тем, кто интересуется китайскими провокационными художниками, будет интересна и Лианна Смарт.

Я так очарован движениями ее волос, что не замечаю Тайса, до тех пор, пока он не начинает дергать мой стул.

– Что, собираешься в детский диснеевский лагерь по программированию? – спрашивает он.

Я захлопываю крышку ноутбука.

Тайс смотрит на меня с глупой улыбкой.

– Что у тебя? Выиграл в программе «Такси» или еще какая фигня? – У меня изо рта вываливается рисинка, падает на стол, а я даже не заморачиваюсь тем, чтобы ее подобрать.

Он выглядит счастливым, в моем текущем расположении духа я воспринимаю это как личное оскорбление.

– В субботу идем тусоваться.

Нью-йоркские клубы, куда пускают людей всех возрастов, – просто помойка. Там собираются одни бараны и криповые сорокалетние чудики, ухлестывающие за девятнадцатилетними девчонками. Миггсу и Даре двадцать восемь и двадцать три соответственно, Селвину двадцать один, а мы с Тайсом самые молодые в компании.

– И ты тоже? – Вин уже несколько дней донимает меня расспросами о планах на мой день рождения. – И чего Вину приспичило идти в какой-нибудь идиотский «Эль Портал» или «Лестницу»? – «Эль Портал» – сальвадорский ресторан, который по ночам превращается в дискотеку для белых хипстеров, а «Лестница» – караоке-бар в китайском квартале, который по ночам превращается в дискотеку для черных хипстеров. А вот «88 мечтателей» – это банкетный зал, наполовину букмекерская контора, наполовину клуб для крутых азиатских ребят, но подбор треков там кошмарный.

– Я хочу просто расслабиться в свой день рождения. – Я споласкиваю миску.

– Не все крутится вокруг твоей днюхи, чувак, – говорит Тайс, стоя со мной у раковины. Серьезно, таким счастливым я его еще никогда не видел, и это раздражает.

– Ладно, ну что тогда? – Я поворачиваюсь к нему лицом. – Откуда столько счастья?

– Чувак, я получил! – объявляет он, широко раскинув руки, словно хочет прижать меня к себе. До этого дня мы ни разу не обнимались. Я очень ценю свое личное пространство, а Тайс терпеть не может тактильных контактов.

– Ну что? Что ты получил? Пинок под зад? Щеночка? Десять тысяч долларов, чтобы поровну разделить их с соседями по квартире, считая меня?

Он снова улыбается своей чокнутой улыбкой, и на мгновение у меня мелькает мысль, что у него какая-то неоперабельная опухоль в мозге, из тех, что меняют личность до неузнаваемости.

– Роль в «Агентах»! – кричит он.

– Охренеть! – Это не шутки. – Охренеть! Ты получил роль!

– Охренеть! – кричит он снова, и мы на секунду обнимаемся и прыгаем, а он кричит: «Охренеть! Охренеть!» – прямо мне в ухо, и я делаю то же самое, потому что понятия не имею, что еще ответить. Я даже не знал, что он пробовался на «Агентов», но это на порядок лучше, чем «Закон и порядок: Специальный корпус», который, конечно, неизменно популярен в Нью-Йорке, но там тебе придется играть какого-нибудь растлителя малолетних или водителя грузовика, который оказывается убийцей. Плюс заголовки реальных новостей с безумной скоростью переносятся в этот сериал. Не так быстро, как в серии «Южного Парка», но как насчет того преступника-сатаниста, который жил под полом в том доме на Лонг-Айленде? Он еще был в розыске, когда серия про него вышла.

– Чувак, мне до сих пор не верится, – говорит Тайс, тяжело дыша. – Я и не думал…

На секунду во мне появляется уверенность, что он расплачется, и это меня ужасает. Слава богу, появляется Вин.

– Че за хрень тут у вас, придурки? Я поспать пытаюсь.

– Его взяли! – объясняю я.

– Тебя взяли в «Агенты»? – переспрашивает он. Его брови ракетой взлетают к линии роста волос. Тайс кивает, и Вин тут же реагирует: – А-а-а-а-а! – И обрушивается на нас. И вот мы уже втроем обнимаемся и прыгаем.

Я высвобождаюсь первым, потому что мне надо в душ, да и вообще от всей этой движухи у меня голова кругом.

– Нам определенно нужно отпраздновать, – сообщаю я Тайсу. – Серьезно, мужик, я за тебя так рад.

– Я спрошу у Миггса с Дарой, смогут ли они прийти в субботу, – говорит Вин. Миггс и Дара обычно ходят по барам вместе с другими комиками, которые, казалось бы, должны быть веселыми, особенно в большой компании, но как-то раз они заходили к нам, и оказалось, что они – такой же скучный депрессивный народ, как и все нормальные люди. – Я уверен, они тоже захотят, – говорит он. – А что у тебя за роль?

– Зиад-аль-Аббаси, – отвечает Тайс, накладывая себе миску хлопьев.

– Погоди. – Мне не нравится, к чему все это идет. Эту тему я не хотел поднимать, потому что «Агенты» – сериал для мудаков а-ля «вернем Америке былое величие», если хорошо присмотреться. – Ты играешь парня по имени Зиад-аль-Аббаси?

– Ага, – подтверждает Тайс и пожимает плечами.

– Не гонишь? В «Агентах»?

– Это маленькая роль, – говорит он.

– Кто б сомневался, – говорю я. Как будто персонаж по имени Зиад-аль-Аббаси станет главным антагонистом сюжетной линии девятого сезона сериала про борьбу с террористами в Нью-Йорке.

– И какая история у этого Зиада-аль-Аббаси? – невинно спрашиваю я. – Он родом с Гаити?

– Ну, – говорит Тайс и затем, клянусь, смотрит на меня тем самым взглядом.

– Что, неужели он ближневосточный националист? – Меня так и подмывает спросить, просили ли его говорить с акцентом, но я уже заранее боюсь ответа.

– Слушайте, я знаю, – говорит Тайс с долей мрачности. – Вы не возражаете?

Терпеть не могу это дерьмо. Можно подумать, я держу в руках пропуск, который от лица всех Людей с Темной Кожей позволит ему играть расистскую карикатурную роль в телесериале. Кроме того, я даже не знаю, стоит ли оно вообще того. Мне не очень-то приятно защищать всю исламскую диаспору в целом и каждую арабскую страну в отдельности, потому что черт его знает, что за шизик этот Зиад-аль-Аббаси. Но я поверить не могу, что мне приходится вести такую беседу с друзьями. С хорошими друзьями.

Вин переводит взгляд с меня на Тайса и обратно с неприкрытым интересом, словно ждет, что между нами вспыхнет ссора.

– А что, на Гаити живут мусульмане? – спрашивает Вин.

– Если уж на то пошло, какое отношение к религии или расе имеет страна происхождения? – парирует Тайс.

– Именно. Барак Обама, например, мусульманин, – говорит Вин.

Мы с Тайсом оба смотрим на него, потом друг на друга – и разражаемся смехом.

– Чего? – спрашиваю я.

– Какой Обама мусульманин? – говорит Тайс, закатывая глаза. – Его родители – просвещенные атеисты.

– Я про то, что ты можешь быть наполовину белым, наполовину черным и при этом мусульманином, – повторяет попытку Вин. – Его мать была белой.

Это окончательно сводит меня с ума.

– Идиот ты, Вин, – говорит Тайс, качая головой. – Но погоди, Паб. Тебя правда это задевает? – спрашивает он.

Сам не знаю. Не все так однозначно. Я не могу злиться на него за то, чем он зарабатывает, но я не думал, что настанет день, когда мне придется столкнуться со страницей лучшего друга на IMDb в контексте: Тайсон Скотт в роли джихадиста.

– Я и не знал, что можно вообще играть в сериале персонажа чужой расы, – говорю я.

– А то! Это культурная апроприация, – говорит Вин, как будто играя стремительный раунд в бинго адекватности.

– Раса – это концепция, – говорит Тайс. Ненавижу спорить с ним или с Миггсом на подобные темы. Они вечно используют запутанные аргументы.

– Я просто говорю, что… – Я встаю, продумывая формулировку. – А если бы меня попросили сыграть темнокожего парня, который по стечению обстоятельств оказался дилером, наркоманом или бывшим зеком?

– Хорошо. – Тайс тоже встает и моет миску. – Когда ответственные за кастинг белые сотрудники популярного телешоу заплатят тебе неплохие деньги за роль афроамериканского торчка-наркоторговца – ложно обвиненного, считай, я дал тебе свое благословение.

Не знаю, почему я не могу просто за него порадоваться. Это мелочь, но я не в силах от нее избавиться. Прямо сейчас я был бы счастлив, если бы мне хватило хладнокровия воспринять это так: черт, если кому-то и должны заплатить за роль такого бандита, то близкому мне человеку. Но я так не могу. Я даже не могу понять, какая часть моего отвращения происходит от моей злости на него, а какая – от злости на себя за злость на него.

– Знаешь, а ведь ты не можешь дать мне такого благословения, правда? – говорю я ему, пытаясь подступить к разговору с другой стороны. – Ты не афроамериканец. Ты со своими гаитянскими корнями скорее Т’Чалла^[8], чем Киллмонгер^[9], разве нет?

– Чего? – Он выпучивает глаза. – Да гаитянские корни как раз и делают из меня Киллмонгера! Ты что, вообще истории не знаешь?

Я уже не понимаю, о чем мы в данный момент спорим, но ясно, что быть впутанным в идиотскую гонку «кто сморозит большую глупость» всяко проще, чем вести реальную дискуссию.

– Может, мир? – предлагает он с улыбкой на лице.

– Ага. – Я киваю. Определенно, во мне до сих пор преобладает раздражение. Это не круто. Ни капли.

– Знаешь, вот именно так нас и пытаются рассорить, – кричит он через плечо, уходя в свою комнату.

– А то, – отвечаю я. – Видит бог, мы должны держаться вместе, раз уж Вин с его хорватскими корнями явно ультраправый националист по рождению.

Под смех Тайса и Вина я иду по коридору, захлопываю за собой дверь ванной и включаю воду.

Обуреваемый противоречивыми чувствами, вытираю рукой запотевшее зеркало. Умом я все понимаю. Не знаю, как бы я поступил, если бы мне надо было сделать такой же выбор. Или как бы признался друзьям в подобной ситуации. Зеркало снова заволакивает паром, размывая мое отражение.

Горячий душ помогает. Стоя под струями воды, я пытаюсь смыть мурашки с кожи. Ему не понять этой двусмысленности. Правда в том, что, когда дело доходит до скандала, я, как человек смешанных кровей, не всегда знаю, есть ли у меня право обижаться. Сколько негодования мне позволительно испытывать.