Ах, мамаша, ну что вы обманываете себя? Какие там доспехи, какая война? Вон Селиванова – у нее и балетная школа, лучшая в городе, между прочим, и муж никудышный, насекомое, хуже любого ребенка, и свекровь лежачая, причем не где-нибудь, а в их же в квартире, и детей трое, а как она со всем управляется? Любо дорого! Своими глазами видела, как они шушукаются со старшей дочкой, подружки не разлей вода. Как-то находит Селиванова время на всех, и все у нее получается. И с младшими возится, и со свекровью уживается. Просто ты хреновая мать. Да, и нечего тут ходить вокруг да около – хреновая, если не сказать что похуже. Хотя хуже, наверное, уже некуда.

Впрочем, самобичеванием проблемы не решить и не время сейчас этим заниматься. В конце концов, есть как и Селиванова, так и сотни других (список прилагается, солидный такой), которые даже сидя дома, занимаются не детьми, а исключительно собой, любимыми. Им на собственных детей им так же наплевать, как на волнения в Анголе. Имеет значение, с кем себя сравнивать. В мире вообще все относительно, так что… И потом, волновала бы тебя эта проблема, не сломай Лорик ногу? Если бы не пришлось тащить близнецов с собой, разве ты бы думала о них сейчас? Если бы они остались в Киеве под надежным Лориным крылышком, ты бы о них сейчас и не вспоминала. А теперь, помимо тех неприятностей, которые ждут тебя впереди, придется еще заботиться о детях в одиночку. Так что, мамаша, тебе жаль не их, а себя.

Ауди поглощала километр за километром и дорога, согласно ожиданиям, становилась все хуже и хуже. Зато утро разгорелось окончательно. Солнце как из шланга поливало зеленые холмы, насупленные по далеким кромкам лесов. Леса отливали синим, там еще стояла весенняя прохлада. Поля уже проснулись и радостно подставляли солнцу свои упитанные бока, сияющие изумрудным ежиком озимых. Расшалившееся светило неслось вместе с ауди вдоль шоссе, ныряло в темные низины, вызывая переполох в камышах, на ходу окунаясь в свинцовые, еще сонные после зимы речки. Мимо скользили села, принарядившиеся белыми домиками и приведенными в порядок заборами. Кирпичные остановки, сельские магазины с тюлем на окнах, бредущие вдоль шоссе философские коровы. Куры, наделенные свободой, и потому вечно искушающие судьбу, на спринтерской скорости пересекали трассу. Пару раз Саше даже пришлось притормозить, недобрым словом поминая как самих пернатых, так и их беспечных хозяев. Иногда встречались стайки детей с рюкзаками, которые что-то жевали из блестящих оберток. Некоторые даже на ходу не вылезали из своих телефонов. Что ж, с поколением next ситуация везде одинаковая – что в селе, что в городе.

Прекрасное майское утро, бегущее рядом солнце, а в машине атмосфера, как в склепе. После вопроса Яна близнецы не произнесли ни слова. Она бросила взгляд в зеркало заднего вида. Дети сидели рядом, касаясь друг друга плечами и переплетя пальцы. Она подозревала, что они переплетали пальцы неосознанно. Единый организм, по нелепой причуде разделенный на два разнополых существа. Ева, похоже, дремала, а Ян пристально следил за дорогой. Неудивительно, что в машине так холодно – она сама, не зная зачем, включила климат контроль на восемнадцать градусов.

А еще они едут на похороны. Это тоже теплоты не добавляет.

Все, планка упала, отец был последний. Кроме нее самой из семьи не осталось никого. Сначала мама и мальчики, потом отец. Черт, и что теперь делать с домом? Нет, сейчас думать об этом нет никакой возможности. Это она решит потом, не сегодня и не завтра. Главное – побыстрее закончить с делами и вернуться в город. В городе, правда, еще предстоит разбираться с Волгиным. А это значит, придется перетаскивать детей из его квартиры обратно в свою, перевозить вещи, успокаивать Лорика… Саша хмыкнула и мотнула головой: теперь проблема грядущего развода виделась ей почти игрушечной. Игрушечной по сравнению… с чем? С чем, черт возьми?

Она знала, что рано или поздно отец умрет. Если бы предложили сделать ставку, она поставила бы на «рано». Она была готова к этому. В последний раз, полгода назад, он показался ей больным. Каким-то нервным, дерганным и больным. Она сказала ему, что пора обследоваться. И что он ответил? Как всегда, увел разговор в сторону. Все, что для архитектора Качура входило в разряд неприятностей, отодвигалось в сторону. Подозрение на рак, беспробудное одиночество, запустение любимого творения, и даже собственная дочь – все это стало слишком утомительным, а потому перестало для него существовать. Так, по крайней мере, она думала. И глядя в его пустые глаза находила тому подтверждение. Отец последние девятнадцать лет жил в собственном, недоступном ей мире. Какие грезы и воспоминая там царили, она не знала. Внезапно она разозлилась. За последние девятнадцать лет она часто злилась на него, но вчера утром, когда сообщили о его смерти, подумала, что всё наконец позади – и злость, и тоска, и ожидание того, что не произойдет никогда. Но, видимо, не так все просто.

Злость как вспыхнула, так куда-то и подевалась. Может быть, дело в том, что она всю жизнь считала, что отец ей что-то должен, должен заботиться о ней, любить, защищать, а если этого нет, то и до свидания. А сама-то, разве она сама ничего не была ему должна? Сколько раз ты позвонила ему за те полгода, когда решила, что у него рак? Десять раз, так? Ох, перестань обманывать себя! Ты позвонила ему ровно четыре раза, один из которых он не взял трубку. Общая протяженность остальных трех разговоров составила в лучшем случае минут шесть. Или около того. Шесть минут за последние полгода – вот и все общение папы с любящей дочкой, единственной, оставшейся в живых. А теперь папа умер, причем умер странно, и осталась одна дочка. И тебе предстоит жить с этим всю жизнь. Всю оставшуюся жизнь предстоит жить с мыслью о проклятых шести минутах.

Она посмотрела в зеркало заднего вида и спросила:

– Ян, хотите в туалет? Хотите сока?

А ведь ты даже не взяла им в машину воды, не говоря уж о бутербродах. Будь Лорик в строю, она навертела бы им с собой такие торбы, что можно было продержаться неделю на необитаемом острове. Впрочем, будь Лорик в строю, заднее сиденье сейчас бы пустовало.

– Да, мам, давай остановимся.

Сын всегда принимал такие решения, четкие и быстрые не по возрасту. И принимал обычно за себя и за сестру. Ева только очнулась от дремы, хлопала пушистыми ресницами и терла глаза.

– Далеко еще? – спросила она у брата.

– Сейчас будем останавливаться.

– Дотерпите до Корсуня? Там на выезде есть приличное место, – обернулась к ним Саша.

– А это далеко?

– Километров пятнадцать.

– Да, хорошо. Потерпим.

В этом ресторане они часто останавливались семьей выпить кофе. Еще в те времена, когда отец строил дом, и особенно в последний год, когда они все пятеро только и делали, что путешествовали из Киева в Смелу и обратно. Когда были живы мама и мальчики.

Мама и мальчики. Она давно забыла их лица.

В попытках обрести самообладание пятнадцать километров пролетели, как одно мгновение, несмотря на паршивую дорогу. Она увидела, как из-за поворота вынырнула башня ветряка, стилизованная под старину. Здание давно не обновляли, обшитый досками фасад ресторана облез, лопасти мельницы прохудились. В башне располагались самые дорогие номера мотеля, другие, попроще, занимали длинное строение, похожее на большой амбар, а к мотелю прилагался ресторан с неплохой кухней. Комплекс так и назывался, «Старый ветряк», и находился как раз посередине между Киевом и Смелой, ближайшим к дому городком.

Она зарулила на парковку перед открытой площадкой ресторана. По плетеной изгороди вился виноград, на мощеной плиткой площадке стояли зонтики с выцветшей рекламой пива «Рогань». Под зонтиками одиноко приютились два пластиковых столика – сезон только начался. Зато они были накрыты белыми скатертями, которые шевелил бодрый ветерок.

Саша взяла с переднего сиденья сумочку, хлопнула дверцей и стала ждать, пока вылезут близнецы. Ян справился первый и теперь стоял, засунув руки в карманы, с независимым видом оглядываясь по сторонам. Парковку и летнюю террасу разделял фонтан в виде бетонного ананаса. Он не работал. На дне чаши после зимы скопилась грязь: пустые сигаретные пачки, целлофановые пакеты и прочий мусор. «Старый ветряк» остался почти таким же, каким был двадцать лет назад. С той лишь разницей, что тогда фонтан работал. Ева еще копалась, хныча, что у нее затекли ноги. Наконец, и она выбралась из машины. Саша нажала брелок, и ауди с готовностью ответила коротким щелчком. Ян опередил всех и уселся за один из столиков.

– А за тот сесть не хочешь? – спросила Саша.

На другом столике скатерть была чище, не стояло грязной пепельницы, и он понравился ей больше.

– Не хочу, – ответил Ян и посмотрел матери в глаза.

Саша отвела взгляд и уселась рядом.

– Тогда, будь добр, убери отсюда пепельницу.

Ева, не успев присесть, встала и молча переставила пепельницу на другой столик. Ян даже не шелохнулся. Из стеклянной двери вышла официантка в дешевенькой вышиванке, положила перед Сашей меню и строго спросила:

– Сразу заказывать что-нибудь будете?

– Один эспрессо и два сока, пожалуйста.

Девушка спрятала руки за спину и деловито кивнула.

– Сок какой?

– Мне апельсиновый, – ответил Ян.

– И мне, – согласилась Ева.

Слава Богу, подумала Саша, что девушка ее не узнала. Она всегда пряталась за темные очки, и в городе, передвигаясь на машине, научилась как можно меньше сталкиваться с незнакомыми людьми. Видимо, девушка не поклонница шоу «На Говерле». Таких людей немного, но они иногда встречаются. Говерла – самая высокая гора в Украине, 2061 метр над уровнем моря, по мировым меркам крохотулька, но какой открывается обзор! Прекрасный обзор на все самые свежие и актуальные сплетни в стране. «На Говерле» – качественное, профессиональное, крепко сбитое шоу с качественной и профессиональной ведущей, у которой вчера умер отец.

Девушка принесла заказ очень быстро. За стеклянной дверью мелькнули два любопытных женских лица. Наверное, в «Старом ветряке» кто-то все-таки смотрит телевизор. Ян и Ева быстро расправились с соком и стали бегать друг за другом вокруг неработающего фонтана. Саша неторопливо пила свой кофе, вкусный, как всегда, и наблюдала за детьми. Хорошо, что телефон молчал. Куда катится мир, если самой приятной вещью во всем говенном бардаке, творящимся вокруг, было молчание телефона! Молодец, Ритка, так держать.

Когда вчера ей позвонили насчет отца, она сразу вызвала Риту Бойко, своего секретаря. Без лишних сантиментов сообщила ей новости и попросила прикрыть на несколько дней, пока она не разберется с похоронами и всем прочим. На это время Александрой Качур станет Маргарита Бойко, и желательно, чтобы об этом узнало как можно меньше народа. Они уже проделывали такой трюк пару раз, когда Саше требовалось время на личные дела, и все проходило, как по маслу. На новость Рита отреагировала стойко, как и на подавляющее большинство новостей. Стойкость и преданность были ее главными качествами, и Саша это ценила. Они хорошо понимали друг друга, и сознательно не пресекали ту грань, за которой служебные отношения превращаются в личные. На деньги Саша никогда не скупилась и секретарша это ценила. Еще бы не ценить, если мужиков у Ритки отродясь не водилось, зато водились больная мать и младший брат-оболтус.

Тем же вечером она включила переадресацию и теперь все звонки шли на секретаршу, а у нее остался экстренный номер, который знали только три человека на всем белом свете: она сама, Рита и Лорик. Но Лорик оказалась вне игры и теперь связь с внешним миром осуществлялась исключительно через Риту. Саша была уверена, что та выполнит возложенную на нее задачу, будет прикрывать до последнего и позвонит лишь тогда, когда ситуация зайдет в край. А это означало свободу, пусть непрошенную и купленную слишком дорогой ценой. Вчера они накидали список действий, которые Рите необходимо будет предпринять, чтобы никто не заметил Сашиного отсутствия. А сегодня она уже вовсю воюет, и пока телефон молчит. Отличное молчание, надо сказать; никаких переговоров, срочных решений, сплетен, никакой болтовни.