– А меня уже приняли в стражу?

– Что? – вид солдафона сделался удивлённым.

– Тогда с какой стати господин Зувр отдаёт мне приказы?

Стражник прищурился:

– То есть вы не уйдёте?

– Почему – не уйдём? Просто пока я не вижу для этого оснований.

– Основания… Вот, ознакомьтесь.

Он протянул мне свёрнутый трубочкой лист бумаги. Я развернул его и сразу уставился в конец рукописи.

– Для вас достаточно? – с явным уже наездом в голосе спросил посыльный.

– Здесь только подпись самого Зувра, – сказал я, возвращая бумагу.

– Вам этого мало?

– Я не помню, чтобы он был моим начальником.

– Много слов знаете для охотника, – рассусоливать стражнику было, похоже, неохота, и он просто шёл напролом.

– Мне приходилось доставлять дичь людям и поважнее вашего капитана, – поскольку страж не спешил забирать документ, я пожал плечами и с деланым равнодушием положил приказ возле подноса. – Можете это ему передать.

– Всенепременно, – стражник кивнул, отступая в коридор. – Разумеется, вместе с вашим отказом подчиниться прямым указаниям сил охраны правопорядка. Честь имею!

Прикрыв за собой дверь, он затопал вниз по лестнице. Я в третий раз вытянулся на кровати и застонал от бессильного гнева – чёрт, да что же это такое?!

Минут через десять, когда я доедал остывающую котлету, вернулась моя подопечная и сразу стала рассказывать мне что-то про доктора, про хозяина и ноги его жены. Я отодвинулся от окна, пропустил туда Димеону и усадил её ужинать. Громко сетуя на то, что есть такое нельзя, девочка всё же решилась снять пробу. Я лежал у стены, слушая её причитания между причмокиваниями, и думал о том, что я, маг, не могу придумать, как выпутаться из такой бытовой ситуации, а денег, что мне были выделены по проекту, хватит меньше, чем на неделю жизни в большом городе, и тогда придётся либо что-то придумывать, либо брать из своих, что тоже не очень-то хорошо, потому что зарплата ещё ой как нескоро, а квартплата как раз-таки скоро. Хотя, с другой стороны, если жить мне придётся в Сказке…

– Эй, ты чего такой грустный? – через пелену этих невесёлых мыслей долетел до меня голосок нимфы.

Я посмотрел на неё – на то, каким искренним участием и тревогой наполнилось её лицо, – и вдруг решил сказать прямо:

– Пока тебя не было, приходили солдаты.

– Солдаты?

– В этом городе они ловят преступников.

– А.

– Они хотят, чтобы мы ушли.

– Но мы не можем уйти! – щёки девочки вспыхнули. – Мы ведь не уйдём, Даффи?

– Пока – нет, разумеется, – поспешил я успокоить наивное создание. – Но если они будут настаивать, нам всё же придётся…

– Я не уйду, – насупилась целительница. – Я должна нести слово Фериссии! Я могу… Я буду сражаться!

– Нет! – закричал я так громко, что сам чуть не оглох от своего возгласа, а какая-то ворона, сорвавшись с дерева за тёмным окном, полетела прочь, обиженно каркая. – Нет, Димеона, этого делать нельзя, ни в коем случае нельзя…

– Но разве… Разве ты мне не поможешь? – неуверенно спросила девочка.

– Послушай меня, Димеона, – я прикрыл окно и теперь старался говорить тихо. – Помнишь плохих людей, от которых мы убежали? Их было мало, но они были сильнее меня. Здесь людей очень много – намного больше, чем там, у нас с тобой не хватит пальцев на руках сосчитать, сколько их. Если они все разозлятся на нас – а они разозлятся, если ты будешь с ними сражаться, – мы с тобой не продержимся и пары минут. Нас или убьют, или отправят в тюрьму. Поэтому я говорю тебе, Димеона: ни в коем случае нельзя с ними сражаться, иначе ты дашь им повод отправить тебя куда им заблагорассудится, понимаешь?…

Я взглянул в лицо нимфы – и осёкся: на глазах девочки стояли слёзы.

– Но моя Миссия… Слово Фериссии… Даффи… Что же мне тогда делать?! – чуть не плача, спросила она.

Я обнял её, как ребёнка.

– Ну-ну-ну, Димеона, – сказал я, гладя её по спине. – Что ж ты плачешь? Пока нас ещё ведь не выгнали, а если прогонят из этого города, мы просто уйдём в другой, понимаешь?

– Правда? – с дрожью в голосе спросила она.

«Где нам придётся начинать всё с начала», – добавил я про себя.

– Правда, девочка, правда. Ты поела? Ну, вот и всё, вот и не плачь, ложись спать под одеялком, а я на полу лягу, – приговаривал я, запирая дверь и укладывая девушку в постель – за окном быстро темнело, а свечу хотелось бы приберечь.

– Даффи?

– Что?

– А можно я завтра про Стурцию им расскажу?

– Это что такое?

Димеона засопела:

– Это моя подруга, она из Сестёр.

– Замечательно, – я улыбнулся, устраиваясь у двери на собственной куртке и том немногом тряпье, которое удалось отделить от постели так, чтоб она ещё оставалась комфортной для девочки. – Расскажи им про Стурцию.

– Хорошо.

Я закрыл глаза и приготовился спать.

– Даффи?

– Что, Димеона?

– А ты правда охотник?

– Правда, девочка, правда. Спи.

– А я думала, охотники все плохие.

– А я не плохой?

Нимфа думала.

– Ты мне помогаешь, – сказала она, наконец.

– Вот и ты мне помогай, – сказал я, зевая. – Делай, как я скажу, и тогда нас не выгонят.

– Даффи?

– А?

– А у меня совсем нехорошо получается?

– Спи, Димеона, спи! Завтра лучше получится.

– Хорошо, – серьёзно ответила девушка. – Я буду стараться… Я правда буду.

Димеона стояла посреди площади, в окружении зевак, и проповедовала, а я поплавком болтался поблизости и откровенно скучал. Девушка говорила много и страстно, местами путанно, местами довольно логично, однако основу ораторского искусства для неё составляли способность ни на секунду не прерываться да готовность перекричать любую толпу. Я смотрел на это с усмешкой: уж не знаю, что за школа готовит молодых жрецов и пророков, но, если все они будут продолжать в том же духе, надеяться на скорое воцарение истины ой как не приходится. В толпе шутили, смеялись, свистели – девушка отмахивалась от этого, изредка почти со злостью зыркая на зачинщиков, но вместо того, чтобы попробовать обратить смех толпы против них и хоть на минуту завладеть сердцами аудитории, она лишь продолжала выкрикивать одни и те же заученные слова, привнося в общий гвалт ещё больше хаоса.

Я велел Даффи держать ухо востро, а сам принялся праздно шататься среди городской публики. Толпа в основном состояла из местных, но были в ней и так называемые искатели приключений – туристы, всеми правдами и неправдами выторговывающие своим персонажам побольше умений ради того, чтоб потом целый месяц торчать в трактире или, хуже того, хвататься за любую работу, что им предложат. Ещё среди собравшихся было несколько детей, поверх голов плавала пара шлемов стражников, а вот людей Храма вроде бы не осталось – и хорошо, мне меньше работы как бодигарду… Да и как посудить, какой из меня бодигард?

Я встал между религиозного вида старухами и весёлыми молодчиками, о чём-то гадко хихикающими, и стал, улыбаясь, смотреть, как Димеона страстно кому-то что-то доказывает, совершенно не замечая того, что её по-прежнему никто не слушает.

В самом деле, телохранитель из меня никакой: на месте спокойно стоять не могу, а вместо того, чтоб следить за ситуацией да пресекать на корню все попытки самоуправства, ломаю голову над глобальными вопросами… Вот, например: почему все доморощенные пророки считают, что пылкостью речи и яркостью жестов можно чего-то добиться? И ладно бы, если б это происходило в древние времена, когда люди не видели ни телевизора, ни света белого, но уж сейчас-то хватает не только хлеба и зрелищ, но и литературы на тему того, как себя получше подать. Даже если представить, что читать такое пророку по каким-то причинам нельзя – скажем, иноверческий дух развивает – так ведь можно хотя бы позаимствовать кое-какие приёмы у коммерчески успешных предшественников! Их ведь было немало: Магомет, Аристотель, Коперник… Иисус, наконец. Что-то я не могу представить себе Иисуса, стоящего посреди площади и долдонящего на чём свет стоит про отца небесного, когда люди вокруг откровенно над ним потешаются. Иисус, сколько я себе представляю, подошёл бы поближе, посмеялся бы сам, а потом бы такое сказал, чтобы люди животики надорвали, а после, по пути домой уже, поняли бы, что над собою смеялись, только поздно бы было… Хотя это, наверное, высший уже пилотаж – на такое и Аполлон Артамонович не всегда способен, а ведь нам с Димеоной до него как до Луны пешком, это точно.

Где-то возле виска уже билась тревожная мысль, намекая, что неплохо бы было проснуться и оглядеться вокруг. Я повертел головой – налево, направо – да нет, вроде бы всё спокойно. Глаз зацепился за что-то, но прежде, чем я успел разглядеть, за что именно, толпа колыхнулась, и то, что привлекло моё внимание, бесследно исчезло. На всякий случай я оглянулся назад – и увидел стоявшего у меня за спиной командира городской стражи, неприятную беседу с которым мне уже довелось иметь нынче утром. Командир был странно собран и смотрел куда-то поверх моего плеча. Ещё только лишь поворачиваясь, чтобы проследить направление его взгляда, я вдруг почувствовал, как температура вокруг стремительно пошла вниз, а в толпе, в самых тёмных её уголках, произошло какое-то движение – едва ощутимое, неуловимое – но, холодея и продолжая медленно поворачиваться, я уже почти знал, что увижу.

На лице Димеоны застыл испуг – с её губ через долю секунды должен был сорваться крик, но этого времени у неё уже не было, потому что через пространство между ней и толпой летел продолговатый предмет, блестевший на солнце. Я лишь бессильно смотрел на него – нечего было и думать успеть наперерез – и вдруг почувствовал, как кто-то совсем рядом со мной рванул на себя ткань реальности, да так ловко, как редко выходит и у самых опытных наших магов. Кинжал застыл в миллиметре от горла девушки, и время остановилось.

Странный желтоватый отсвет играл на гранях металла. Время не замерло, как я сначала подумал, – просто остановился клинок, да застыли окаменевшие от неожиданности зрители. Димеона глядела вперёд всё с тем же страхом – боясь дышать, она судорожно сглотнула, и на острие кинжала проступила алая капля. Очень медленно, нереально, на глазах обволакиваемая жёлтым свечением, девушка запрокинула голову, закрыла глаза и развела руки в стороны, одновременно чуть отклонившись назад – оружие, завладевшее всеобщим вниманием, продолжало левитировать на прежнем месте, слегка поворачиваясь вокруг продольной оси. Всё так же медленно Димеона, по шее которой теперь тонкой струйкой стекала кровь, опустила голову и вдруг открыла глаза. Первые ряды отшатнулись.

Как я понял потом, уже много позже, Аполлон Артамонович сделал всё, чтобы подготовить меня. Разумеется, я должен был быть готов ко всему, но в ту секунду, взглянув в эти светящиеся жёлтым светом глаза с узкими ломаными вертикальными нитями зрачков, я почувствовал, как земля уходит у меня из-под ног.

– Нож, – утвердительно произнесла Димеона, словно бы пробуя это слово на вкус, только на этот раз это не было голосом неуверенной в себе девчонки, изо всех сил старающейся казаться взрослой. Это был, скорее, голос-приказ, тон, не оставляющий шансов не подчиниться, заранее взвесивший ваше поражение и лишь ждущий удобной минуты, чтоб заявить о своей полной победе. – О, как ожидаемо, как это просто!.. Воистину, преступление плодит преступление, и тем, кто забрёл в своём грехе чересчур далеко, уже не найти дороги обратно.

Девушка, со страшной улыбкой взглянув на всё ещё висевший в воздухе перед нею клинок, сделала шаг в сторону. Толпа попятилась.