Мы выбрались на дорогу, идущую вдоль реки, и некоторое время ехали на восток, пока Дюрил не свернул на пыльную разъезженную тропу. Мы поднялись на невысокий холм, и я увидел вдалеке деревушку беджави. Скальный выступ давал ей хоть какое-то укрытие от степного ветра. Рядом с камнем росли кусты и даже несколько деревьев. Отец сам выбрал это место для деревни, его люди построили дюжину домов, стоящих двумя ровными рядами. Примерно в два раза больше обычных для беджави шатров окружало здания.

– Мы туда едем? В деревню беджави?

Дюрил, не сводя с меня глаз, молча кивнул.

– Зачем?

– Поговорить с кидона.

– В деревне беджави? Что им там делать? Кидона и беджави – исконные враги. Кроме того, кидона не живут в деревнях. Беджави поселились здесь лишь потому, что отец построил ее для них, а им было некуда идти.

– И это был потрясающий успех, верно? – не без иронии проговорил Дюрил.

Я знал, что он имел в виду, и все равно был слегка потрясен тем, что он позволил себе сказать об отце что-то неодобрительное, пусть и в очень мягкой форме.

До того как Герния начала расширять свои владения, жители равнин были кочевниками. Разные племена следовали разным обычаям. Одни выращивали коз и овец. Другие следовали за стадами оленей по равнинам и плоскогорьям, добавляя к их мясу плоды садов, которые они сажали в одно время года, а в другое собирали урожай. Некоторые строили временные землянки вдоль реки, не беспокоясь из-за того, что им не суждено простоять долго. У них почти не было городов или того, что в нашем понятии являлось бы городами. Они воздвигли несколько монументов вроде Танцующего Веретена. У них имелись постоянные места встреч, где они собирались каждый год, чтобы обменяться товарами, обсудить браки или перемирия, но по большей части они кочевали. С точки зрения гернийцев, это означало, что равнины остаются пустым пространством, никому не принадлежащим и почти не используемым племенами, кочевавшими по проложенным поколения назад маршрутам. Отличные земли, ждущие, когда придут люди, поселятся на них и возьмут у них все, что они способны дать. Подозреваю, что жители равнин относились к этому иначе.

Наши «прирученные» беджави, как называл их отец, стали экспериментом, который сокрушительно провалился. У отца были самые лучшие намерения. Когда он решил их спасти, в племени оставались в основном женщины, дети и старики. Прежде они разводили скот; чтобы их покорить, следовало лишь уничтожить их стада и поколение взрослых мужчин. Лишившись привычного образа жизни, беджави превратились в воров и попрошаек. Отец дал им кров. Далеко не все захотели отказаться от древних обычаев в обмен на то, что он им предложил. Отец же подкупил их обещанием, что он не позволит им голодать. Он приказал построить для них деревню, два ряда простых, надежных домов. Дал две упряжки быков, плуг и зерно для посева.

За две недели они съели быков и бо́льшую часть зерна. Тогда он дал им коз, и на этот раз дела пошли лучше. Видимо, козы напомнили им косматых антилоп, которых они когда-то разводили. Сейчас они вымерли, став жертвой нашей войны с беджави. Мальчишки каждый день отводили коз на пастбище, а вечером возвращались с ними в деревню. Животные давали мясо, шкуры и молоко. Когда я в последний раз обсуждал беджави с отцом, он признался мне, что продолжает помогать им продуктами, но кое-кто из женщин учится делать сыр, и он рассчитывает, что они смогут им торговать. Но в других областях его успехи были еще сомнительнее. Люди, не привыкшие жить в постоянных селениях, перебирались в другое место, когда земля переставала плодоносить.

«Деревня» воняла, отвратительный запах висел в неподвижном летнем воздухе. Аккуратные маленькие домики, с такой гордостью построенные отцом, превратились в жалкие развалюхи. Беджави не имели представления, как поддерживать их в порядке. Попользовавшись ими вволю несколько лет, они вернулись в свои шатры и основали новое поселение вокруг старого. Отбросы и самый разный мусор, который кочевники оставляли стихиям и падальщикам, валялись между разрушающимися, покрытыми плесенью домами или были сброшены в громадные зловонные ямы. На грязных улицах играли дети со спутанными волосами, чумазыми руками и лицами в струпьях. В деревне осталось совсем мало молодежи. Почти все девочки уходили в Излучину Франнера, где начинали торговать собой сразу же, как только могли выдать себя за женщин. Они возвращались в деревню с детьми-полукровками, когда их красота увядала, уничтоженная тяготами жизни шлюхи в приграничье. Деревня, построенная моим отцом, так и не превратилась в настоящую. Здесь не было ни лавки, ни школы, ничего, что давало бы людям что-нибудь, кроме еды и крова. Место, где люди ждали, не зная, чего именно они ждут.

Однако беджави не были ни глупыми, ни даже неряшливыми, пока следовали собственным обычаям. Судьба нанесла им тяжелый удар, и они все еще не сумели от него оправиться. Я не знал, произойдет ли это когда-нибудь или же они исчезнут с лица земли, оставив после себя только легенды. Когда-то они были гордым народом, который славился своей красотой и рукоделием.

Я читал рассказы о них, написанные Дарсио, купцом, торговавшим с жителями равнин до начала гернийской экспансии. Его истории заставляли меня жалеть, что я не жил в те времена. Мужчины-беджави в развевающихся белых одеждах, верхом на быстрых лошадях ведущие за собой свой народ, и следовавшие за ними женщины, дети и старики, которые заботились о стадах или ехали в санях, запряженных могучими тяжеловозами, были героями эпических поэм. Женщины делали бусы из окаменевшего дерева, и Дарсио их покупал. А еще изящные украшения из птичьих костей и перьев, приносящие владельцу удачу. Каждая женщина брачного возраста носила настоящий плащ из бус, украшений и колокольчиков. Некоторые из таких одеяний передавали из поколения в поколение. Дети, писал Дарсио, были исключительно красивы, смелы и открыты, часто смеялись – настоящее сокровище своего народа. Беджави разводили необычных приземистых антилоп, высоко ценившихся за густую шерсть, которую они отращивали зимой и теряли весной. Из этой легкой, теплой шерсти во времена, описываемые Дарсио, ткалось полотно. Когда я впервые отправился в деревню беджави с отцом, я ожидал увидеть этот романтический образ. Уезжал я оттуда разочарованный и со странным чувством стыда. Мне совсем не хотелось снова там появляться, но утверждение сержанта, что мы встретим там кидона, разожгло мое любопытство. Я знал, что вражда между беджави и кидона длится уже многие поколения.

На каждое существо охотится свой хищник. Для беджави им стали кидона. Они не выращивали урожай, не разводили скот и не охотились. Они совершали набеги. Они всегда были грабителями, нападающими на торговые караваны или летние деревни, или ворами, подкрадывающимися к стадам или палаткам и забирающими все, что хотели. По их обычаям они имели на это право. Они постоянно кочевали на своих пузатых талди с полосатыми ногами, ни в коей мере не наделенных красотой лошадей, но и лишенных их слабостей.

Девара был из племени кидона. Я прикоснулся к двойной зарубке на своем ухе – шрамам от нанесенных им за неповиновение порезов. Он заставлял меня голодать и обходился со мной грубо, а потом, окончательно сбив меня с толку, вдруг сменил гнев на милость, стал держаться дружелюбно и даже попытался посвятить в обычаи и веру своего народа. Он чем-то опоил меня, так что я впал в шаманский транс, в котором впервые встретил древесного стража. Это странствие духа изменило всю мою жизнь и извратило представление о реальности. И все это было делом рук моего отца. Он не столько хотел, чтобы я учился у Девара, сколько надеялся, что суровое обращение Девара вынудит меня наконец начать решать за себя самому и твердо встать на ноги.

Собственно, так и вышло, но отнюдь не таким образом, на который рассчитывал отец, и, уж конечно, это не принесло мне ни уверенности, ни удовлетворения.

За время общения с Девара я успел многое понять об обычаях кидона. У них довольно странная мораль, в соответствии с которой умный вор пользуется всеобщим почтением, а неуклюжий не может рассчитывать на защиту от чьей-либо мести. Девара глубоко уважал тех людей, кто мог победить его в схватке, и презирал тех, над кем сам одерживал верх. Преуспевание для кидона равнозначно благословению их странных богов, и, таким образом, мнение богатого человека не обсуждается, в то время как бедняк, как бы опытен или добр он ни был, считается глупцом, которого не любят боги. Несмотря на вывернутые наизнанку представления или, возможно, благодаря им, кидона были выносливым, находчивым и по-варварски успешным народом. Хотя Девара, без сомнения, разрушил мне жизнь, я невольно восхищался им, как человек может восхищаться особенно ловким хищником, не испытывая к нему ни расположения, ни доверия.

Сержант Дюрил так и не ответил на мой вопрос.

– Что делают кидона в деревне беджави? – повторил я.

– Думаю, отец тебе об этом не писал, – откашлявшись, проговорил сержант. – Пока ты был в Академии, тут произошла отвратительная история. На окрестных фермах начал пропадать скот. Поначалу мы думали, что сюда вернулись волки, потом кто-то заметил, что волки оставляют скелеты, а мы не нашли ни одного. Сперва во всем обвинили беджави, потому что нечто похожее происходило некоторое время назад, но не было заметно, чтобы у них стало больше мяса, чем обычно. Так вот, когда страсти немного поутихли, выяснилось, что кидона вернулись к своим старым штучкам. Банда, разбивавшая лагерь в стороне от поселений, грабила стада и сады. Набравшись наглости, они захватили дюжину годовалых телят из стада, принадлежащего гарнизону в Излучине Франнера. Командиру это не понравилось, и он отправил людей с приказом выследить их и преподать им урок. – Тон сержанта Дюрила был небрежным, но лицо оставалось мрачным. – Солдаты в Излучине Франнера… ну, ты и сам представляешь, что это за люди, ты там бывал. Тамошние войска никогда не сражались в настоящем бою, это спокойное место. И почему-то это делает их какими-то дергаными. Когда у них появляется возможность проявить себя, они забывают обо всем на свете, словно им необходимо доказывать, что они так же хороши, как и настоящие солдаты в приграничье. Ну и с выслеженными налетчиками-кидона они тоже увлеклись. Перебили всех, а это, считай, почти каждого парня, уже отнятого от груди. Ну и это вызвало осложнения с другими их шайками в округе. В особенности когда выяснилось, что кидона, убитые нашими солдатами, не крали телят. Они купили их у воров. Итак, у нас были солдаты, устраивающие резню среди «невинных» кидона, и прочие кидона на грани бунта.

– А почему от них не откупились? Кидона не стыдятся брать деньги за кровь.

Дюрил кивнул:

– Так мы и сделали. Но остались их женщины и малыши, о которых нужно было заботиться. Ты знаешь кидона – они практичные и жестокие. У тех, кто выжил после резни, не осталось ничего. Ни талди, ни овец; палатки – и те сгорели. Другие шайки кидона видели в них лишь обузу. Они не хотели брать их к себе, но и не собирались смотреть, как те голодают. Так что в конце концов сошлись на компромиссе. Твой отец сказал, что командир Излучины Франнера может поселить их здесь, если предоставит им кров, еду и пару талди, чтобы им было с чего начать жизнь на новом месте. – Он покачал головой. – Поселить кидона в деревне! Это все равно что пытаться засунуть ногу в шляпу.

Отличить дома и палатки беджави от жилищ кидона было совсем не трудно. Теперь здесь была не одна деревня, а две, вынужденно сблизившиеся. Между территорией беджави и четырьмя военными палатками, предоставленными выжившим кидона, была проведена настоящая граница из камней и куч мусора. Когда мы приблизились, на ноги вскочил молодой беджави – лет четырнадцати, в грязном балахоне, похожем на ночную сорочку, и войлочной шляпе с обвисшими полями. Опираясь на палку, он молча, с укором следил за нашим приближением, и в его глазах я не увидел даже намека на доброжелательство. Когда Дюрил направил свою лошадь в сторону территории кидона, юноша снова уселся и сделал вид, что не замечает нас.

– У них что, всегда здесь стоял часовой? – спросил я Дюрила.