– Я хотел сделать невесте маленький сюрприз к завтрашнему дню, – приветливо сказал пастор. – Должно быть, печально всякой девушке венчаться в окружении одних мужчин. Я столько наговорил о юной невесте моей жене и дочерям, что они решили немедленно обновить свои белые платья и быть вам завтра подружками. А жена будет посаженой матерью, как полагается по здешним обычаям. Но сейчас, узнав о вашей любезности, свойственной только людям истинной культуры, лорд Бенедикт, мои дочери и жена не желают упустить случая познакомиться заранее с вами и вашей дочерью. Слышите, какое там нетерпеливое ожидание? Если вы ничего не имеете против, я их позову, – глядя на Наль, сказал пастор.

– О, как вы добры, вы верно поняли маленькую, детскую мою печаль о том, что ни одной женщины не будет на моей свадьбе. Если можно, разрешите нам скорее познакомиться.

Пастор открыл дверь, за нею стояли три женские фигуры с цветами в руках.

Старшая, лет сорока, была полноватая, изящная, ярко-рыжая женщина, с большими черными глазами и резкими черными бровями, причудливо вырисованными на белой коже высокого лба. Разделенные на пробор волнистые волосы, свитые у шеи в тугие косы, были роскошны. Женщина была еще молода и очень красива.

– Леди Катарина Уодсворд, – сказал пастор, подводя жену к Наль. – Моя жена венецианка, – прибавил он, обращаясь ко всем. – А это вот – первый номер, мисс Дженни Уодсворд, как видите, не только вся в мамашу, но даже точная ее копия. Это – номер второй, мисс Алиса Уодсворд, вся в папашу и судя по цвету волос не имеет никакой возможности претендовать на венецианское происхождение.

Девушки и мать отшучивались.

– О папа, – заразительно засмеялась младшая, – ты приехал таким влюбленным в заморскую красавицу, что поневоле всех нас взбудоражил. Но я согласна, что причина твоего восторга еще очаровательнее, чем это можно было представить по твоим словам.

Если Наль была восточной красавицей, увидев которую нельзя было не изумиться; если Дженни нельзя было не заметить благодаря яркой, медной голове и лицу, в котором поражал контраст алебастровой кожи, алых губ и черных блестящих глаз, – то Алису, чтобы оценить ее красоту, нужно было рассмотреть. Пепельные с золотом, красиво вьющиеся волосы, не такие обильные, как у матери и сестры, но зато легкие, стоявшие ореолом вокруг ее лица и выбивавшиеся у висков и шеи. Темно-синие, как южное небо, чуть выпуклые, как у отца, глаза. И какая-то искренность, чистота во всем облике, живость манер и грация делали ее обаятельной. От нее веяло любовью и миром.

Она казалась остовом семьи. Какая-то радостная доброта Алисы покоряла каждого. Вот и сейчас пасторша со старшей дочерью, сердечно приветствовавшие Наль и ее спутников, все же походили на дам света, радушно принимающих приятных, но чужих людей. Алиса же сразу обняла Наль, восхищенная ее красотой, и стояла перед ней, совершенно не сознавая своей собственной прелести.

– Папа был прав. Он сказал, что Сандра не нашел красок, чтобы описать вас.

– Но Сандра, кажется, что-то говорил и о нас, – раздался голос Флорентийца за спиной у Алисы. – А на нас вы и взглянуть не хотите, мисс Алиса, – с неподражаемым юмором кланялся девушке и представлял ей Николая лорд Бенедикт.

Девушка, как и Наль, почти ребенок, смутилась, покраснела и, взглянув на Флорентийца, низко присела в реверансе.

– Я не могу понять, кто из вас отец, а кто жених. Вы оба женихи, по-моему, – робко сказала она.

– Не знаю, для кого из нас ваши слова комплимент, но благодарим мы за него оба, – под общий смех ответил Флорентиец.

– Не откажите выпить с нами чашку чая, – предложила хозяйка. – У нас, по старинному обычаю, чай пьют в столовой.

Алиса снова подошла к Наль, прося ее снять шляпу, что та охотно исполнила и стала еще красивее. Флорентиец сел рядом с Алисой и спросил, не ей ли принадлежит инициатива быть подружками его дочери на завтрашней свадьбе.

– Нет. Папе. Впрочем, все самое высокое и благородное, что выходит из нашего дома, всегда принадлежит ему.

– У вас в доме как бы две партии: вы и папа, ваша сестра и мама?

– Это верно до некоторой степени, потому что мы все очень дружны. Каждый живет, как ему хочется, и никогда мы не расходились во мнениях так, чтобы быть недовольными друг другом. Я думаю, вы очень хорошо понимаете меня. Вы тоже с дочерью ни в чем не схожи. Но представить, что вы бы могли быть друг другом недовольны, невозможно.

Общий разговор как-то внезапно смолк, и все услышали, что Дженни говорит о последних книгах капитана Т., которые ей с восторгом дал Сандра. Хваля автора, девушка и не предполагала, что видит его перед собой, а желала только блеснуть своей образованностью. Николай подшучивал над дифирамбами, указывал на недостатки книги, уверял, что автор мог бы лучше разработать свои тезисы, чем привел в негодование дочь Венеции, горячая кровь которой вспыхнула розами на щеках и огнем в глазах.

– Она, граф, у нас ученая, – засмеялся пастор. – А главное, обе сестры такие поклонницы Сандры, что его авторитет в этом доме стал чем-то вроде закона. Раз книга капитана Т. признана сим ученым совершенством – то, граф, и не критикуйте. Но, признаться, книга и меня расшевелила. Много бы я дал, чтобы увидеть русского мудреца, написавшего ее. Это, верно, уже глубокий старик.

– Капитан Т. – старик? – Наль неудержимо расхохоталась, будучи не в силах представить себе Николая стариком. – Да ведь он перед вами. И ваша дочь Алиса несколько минут назад не могла решить вопроса, кто же из двух мужчин мой жених.

Пастор и вся его семья с удивлением смотрели на Наль, не улавливая соль шутки.

– Моя дочь не шутит. Капитан Т. – это псевдоним графа Т., жениха моей дочери, сидящего перед вами.

Дженни была поражена больше всех. Она теперь стеснялась Николая, которого только что расхваливала, а Алиса, во всем ухватывавшая юмор, сказала Флорентийцу:

– Я предполагаю, что вы нарочно, лорд Бенедикт, не сказали нам, что граф – писатель. Потому что вы сами – я уверена – не только писатель, но… вот как бы это сказать? – задумалась она. – Не колдун, нет, но все же что-то в этом роде. Вы все можете.

– Всемогущий Боже! – в притворном ужасе воскликнул пастор под веселый смех гостей. – Алиса, дочь моя, ты меня убила. Неужели все это результат нашего воспитания, мать? – громче всех смеясь, говорил пастор.

– Сэр Уодсворд, ваша дочь очаровательный ребенок, и я понял вполне ее мысль. Уверяю вас, мы будем с нею отличными друзьями, – пожимая ручку Алисе, ответил Флорентиец.

– Дай-то Бог, – покачивая головой, серьезно сказал пастор.

Весело и непринужденно простились гости с хозяевами, и Флорентиец пригласил всю семью на ранний обед после бракосочетания, сказав, что его экипажи будут ждать гостей у церкви.

Осмотрев церковь, поразившую Наль размерами, Флорентиец и его дети возвратились домой. Наль была задумчива на обратном пути и на вопрос Флорентийца призналась, что по обычаю Востока каждому из гостей надо что-то подарить, а у нее нет ничего, и она не знает, как быть.

– Об этом не думай. Предоставь всю внешнюю сторону события и заботы мне.

А подумай об Али и Николае. Пойди в свою комнату, я приказал Дории приготовить тебе белый восточный костюм. Надень его, укрась голову по-восточному, как к свадьбе, и накинь на себя драгоценное покрывало. Думай, что не завтра совершится твоя свадьба, только внешний ее обряд, а сегодня, в святая святых твоего сердца. Через час сойди вниз и постучись в ту комнату, где вы беседовали с пастором.

Пройдя к себе Флорентиец дал лекарство старику дяде, велел ему немедленно лечь в постель, лежа и отобедать, а встать только завтра утром.

Затем он вошел в свою тайную комнату, взяв с собой Николая.

– Мой друг, мой сын, ты провел пять лет подле Али и так далеко продвинулся в своих знаниях, что он сразу взял тебя в число своих близких учеников. Ты считал, что для тебя ученичество – это прежде всего целомудрие и безбрачие. Но когда Али указал тебе путь семьи и брака, ты не протестовал, ты принял его. Однако продолжаешь думать, что в чем-то провинился, что сходишь с тропы ученичества, ибо ее не достоин. И все это только потому, что женишься на той, которую преданно и страстно любишь много лет.

Ты выполняешь приказание Али. Ты повинуешься ему беспрекословно. Но в сердце твоем боль. Тебе кажется, что ты сворачиваешь в сторону. Но ты забыл, что ученик идет так, как ведет его Учитель. Ты забыл, что те обширнейшие планы, где все охватывает взор Учителя, не способен охватить ученик, как бы мудр он ни был. Посвящения идут не только по ступеням личного роста ученика.

Но учитывается и та помощь планам Учителя, до которой он созрел. Ты можешь служить сейчас не только великому плану Али, но и моим планам, и планам многих других, тех, кто отдает свою жизнь и труд на светлое благо человечества.

Падение общей культуры тесно связано с падением и разложением семьи.

Люди, закрепощенные в страстях, в тысячах мелких предрассудков, не могут помочь обновлению общества. И потому на ряд очень высоких учеников возлагается задача создания новой, радостной, раскрепощенной семьи. Только люди, дошедшие до мудрости и прожившие до часа свадьбы в полном целомудрии, могут стать истинными воспитателями для нового поколения нужных Учителю людей.

В твоей будущей семье, среди пятерых талантливых детей, должны воплотиться два гения. Не огорчаться надо тебе, что изменяешь форму пути, которую сам выбрал, но быть счастливым и усердным учеником. Счастливым вдвойне, ибо можешь выполнить задачу, которую Учитель тебе выбрал. Создай мир под своим кровом. Создай честную семью, где будут царить правдивость и верность. Создай атмосферу доброты, чтобы Учитель всегда мог прийти к тебе и позвать за собою.

– Я не от того страдал, что Али приказал мне изменить путь. Я приму всякий беспрекословно. Но мне показалось, что Али, увидав мою любовь к Наль, снизошел к моей слабости. Но, Бог мне свидетель, я ни разу и ничем не дал девушке повода думать о той беспредельной силы любви, что завладела мной.

– Чем немало и огорчил бедняжку, – улыбнулся Флорентиец. – Повторяю: оставь мысль о снисхождении к твоей несуществующей слабости. Только сильные, бестрепетные сердца нужны для дел Учителя, и только им он может посылать свои зовы. Тебе его зов – семья. Войди, – сказал он на раздавшийся стук в дверь.

Вошла закутанная в драгоценное брачное покрывало Наль. Ее белая фигурка так гармонировала с этой белой комнатой, что казалась неотъемлемой ее частью.

– Сядь здесь, дочь моя, – усадил Флорентиец Наль на маленький диван рядом с собой. – А ты, друг Николай, найдешь в моей туалетной комнате белый халат, точно такой же, какой прислал тебе в день пира Али. Найдешь длинную белую одежду ученика, надень ее и вернись сюда.

Оставшись наедине с Наль, Флорентиец притянул ее к себе и сказал:

– Когда Бог зовет человека, Он дает ему два пути: путь радости или путь великой скорби. Середины нет. И ты, и твой муж – вы оба счастливые избранники, ибо вам Он назначил путь радости. Ты с детства была подготовлена к высокой духовной жизни дядей Али. Это редкое счастье. Обычно долго скитается по жизни человек, пока не подойдет к источнику мудрости. Не горюй, что тебе предстоит оставить все, к чему привыкла, уйти от Али. Через много лет, закаленная, ты вернешься к нему, к его пути силы, которая сейчас подавляет тебя, и ты не можешь развернуть все свои дарования. Ты пойдешь отныне путем обаяния и такта. Пленяя людей красотой, ты будешь влечь их своей чистотой к высокой духовности. Помни: зло тебя не коснется, пока страх, неверность и ложь не коснутся тебя. Злу несносна атмосфера чистоты, и оно бежит от нее. И только тогда, когда в твоем сердце зазмеится тончайшая трещинка сомнений, – только тогда зло сможет коснуться тебя. Все – в самом человеке. И не внешние условия подавляют или обновляют его, но сам человек создает свою жизнь. Он сам носит в себе все свои чудеса.

Наль сидела, по-восточному закрывшись покрывалом, приникнув к отцу, и в этой позе нашел ее вернувшийся Николай.

Флорентиец откинул покрывало с лица Наль и помог ей, поверх белого восточного наряда, надеть халат из такой же материи, что и белая одежда Николая, тонкой, как бумага, мягкой, как шелк, и матовой, как замша.