Она устало покачала головой. После прошлого разговора что-то внутри неё как будто надломилось и пришло понимание, что она больше не может распоряжаться своей судьбой. Любой её неосторожный шаг будет стоить тёте Бригитте и её детям жизни. И тем, кто живёт в замке. И Ивару Йорайту. И всем фрэйям этих земель… Какие уж тут глупости?!

Король Раймунд пообещал согнать всех жителей Балейры к скалистым утёсам Аррена и топтать лошадьми до тех пор, пока они сами не бросятся в море. Дядя не скупился на описания того, что тавиррцы сделают с каждым, если Эрика сбежит, умрёт или вздумает разделить ложе с каким-нибудь ретивым юношей. На последнем дядя Тревор сделал особенный акцент – король желает, чтобы его невеста осталась нетронутой. Чтобы ни на кого не растратила даже капли своего Дара. И от этих слов Эрика закипела в одно мгновенье, вспыхнула вся, едва сдерживая бранные слова, хотя и понимала, что не дядя в этом виноват. Но мысль о том, что она не вольна в своём выборе, была унизительной настолько, что от бессилия хотелось плакать.

Ведь фрэйи сами выбирают себе мужей. В другие времена никто во всей Балейре не смог бы принудить её к браку, которого она не хочет, не опасаясь гнева Ясноликой Эйне – Триединой Матери. Только зов леса и пробуждение истинной сущности могло указать фрэйе кого ей выбирать себе в пару. Но зова леса Эрика ещё не слышала, потому что мать не успела провести обряд, не успела открыть её Ясноликой. А потом старая Фло дала ей браслет, чтобы этого и не случилось. И Эрика не слышала не только зов, но и даже шёпот леса. Так легче прятаться среди людей и стать на них похожей.

Дядя оставил деньги. Много денег. Целый кошель золотых. Такого богатства в старом замке найрэ Нье'Келин не видели уже очень давно. Часть денег предназначалась на то, чтобы подготовить невесту к помолвке – сшить платья и туфли, купить гребни, украшения, ленты. А часть, чтобы скрасить «горькую пилюлю этой жертвы», как выразился дядя Тревор. Эти деньги он отдал Бригитте и велел купить на них масла, зерна или гусей, или чего они сами захотят.

Про их уговор рассказывать было не велено. И все приготовления к свадьбе должны вестись и дальше так, будто эта свадьба будет с Иваром Йорайтом, потому что вокруг так много тех, кто ненавидит короля Раймунда, и кто станет ненавидеть Эрику, если узнает о том, что она сделала. Не хватало ещё, чтобы невесту самого короля убил какой-нибудь фанатик.

– Не все оценят твою жертву, – произнёс дядя тихо, – но такова участь всех правителей. Не все понимают, что нас ждёт полное истребление. Упрямые северяне всё ещё надеются победить. Верят, что их защитит Великое озеро, Перешеек и туманы, но Рябой король очень упорный, рано или поздно север тоже падёт, и их всех утопят в море как щенят. Но пока… Пока в Кинвайле тебе безопаснее всего, а вот на юг тебя повезут уже совсем другие люди. И лучше, чтобы никто, кроме них, не знал, кто ты такая.

Дядя рассказал, что отправит гонца, и через месяц за ней приедет вооружённый отряд из Кальвиля. Привезёт королевского эмиссара и барристера – заверить бумаги. И, чтобы никто потом не признал брак недействительным, здесь обряд проведут по законам Балейры с агатом – представителем от имени короля, а дядя Тревор будет свидетелем со стороны Янтарного совета. После этого Эрика отправится в Тавирру. Ещё не законной женой, но уже и не просто невестой. А в Кальвиле проведут обряд по тавиррским законам с королём Раймундом. Там будет пышная свадьба и почести, и всё остальное. Там она уже станет королевой и его женой.

– И перестань пить отвар, которым пичкает тебя Бригитта, – буркнул Тревор Нье'Лири, завязывая плащ, – а то глаза у тебя как болотная жижа. А королевский барристер должен удостовериться в чистоте твоей крови, и лекарь подтвердить, что ты… хм… ещё девушка.

Эрика снова вспыхнула, и рука непроизвольно сжалась, будто пытаясь ухватиться за плечо невидимого лука. Ей хотелось придушить дядю, особенно после того, как он без обиняков рассказал, что ей предстоит в первую брачную ночь. И хотя она уже давно не была ребёнком на попечении нянек, скрывавших лишнее от детских глаз и ушей, да и жизнь в замке Кинвайл не оставляла никаких тайн в отношении того откуда берутся дети, но дядина прямолинейность её просто обескуражила. Когда он говорил о том, что произойдёт и что ей нужно будет сделать, чтобы передать Дар, её обуревала злость, отвращение и страх. Почему мама не рассказала ей всего этого? Ей следовало сделать это сразу после шестнадцатилетия: пройти обряд, услышать зов леса, почувствовать всё, полюбить того, кого предназначила ей судьба…

Но в ночь на её шестнадцатилетие тавиррцы подожгли Ирвин, захватили Восточную Балейру, и стало как-то не до обрядов и бесед по душам. Да и кто тогда мог подумать, что вскоре ей придётся ложиться в постель с врагом и отдавать ему себя не по любви, а от безысходности.

Всем сказали, что дядя Тревор приезжал известить о мирном договоре, и что денег дал в долг, чтобы подготовиться к зиме. Бригитта золото спрятала и решила, что купит всего понемногу позже, когда Эрика уже уедет. Не стоит привлекать лишнее внимание щедрыми тратами. Но с того дня в замке на всякий случай поселили сына кузнеца – Уилмора, здоровенного детину, который умом был слабоват, зато руками легко мог гнуть подковы. И хотя о договоре знали только Бригитта, Эрика и дядя Тревор, всё равно так было спокойнее. Белошвейкам и портнихам сказали, что приданое оплачивает Ивар, и все вздыхали и перешептывались о том, как, должно быть сильно, сын купца любит Эрику, раз не поскупился на такие богатые наряды.

Все эти приготовления и хлопоты были Эрике ненавистны. Поэтому с того дня, как дядя Тревор покинул замок, она каждое утро брала колчан и лук и уходила спозаранку в лес, хотя тётя и просила её быть осторожнее.

– Не бойся, зайцы с лисицами меня не обесчестят, – Эрика лишь криво усмехнулась на очередные просьбы тёти.

– Зайцы-то зайцами, да полно в лесах беженцев и всякого лихого люда, – ответила Бригитта, но видя, что племянница сама не своя, настаивать не стала.

И Эрика всё это время пропадала в окрестных лесах, и никогда ещё она не приносила в замок так много дичи, как в этот последний месяц лета, словно каждая выпущенная стрела на самом деле предназначалась её врагам.

Постепенно ярость улеглась, перегорела и остыла, превратившись в холодную сталь ненависти. Слова дяди о том, что она как будущая королева должна думать о своём народе, если не примиряли её с существующим положением дел, то хотя бы заставляли воспринимать всё как неизбежную жертву и долг. И, сидя где-нибудь на опушке на нагретых солнцем камнях, когда вокруг сквозь узорную зелень листьев лилось тёплое золото лучей, она почти готова была к тому, чтобы безропотно принять свою участь. Но, видимо, снова вмешалась Богиня Танаис, и неизвестно каким из своих лиц она повернулась к Эрике на этот раз.

– …а я бы не рискнул целовать невесту короля, хоть и с разрешения. Даже будучи королевским агатом. Да ну его! А ну как потом Раймунд оттяпает тебе башку за то, что прикасался к его красавице?

– А кто сказал-то, что она красавица? Может, она страшная как болотная жаба?

Эрика встрепенулась, услышав мужские голоса. Соскользнула с камня, прокралась тихо, как ящерица, между замшелых валунов и осторожно выглянула из-за ствола поваленного дерева. По ложбине вдоль русла ручья, в котором на исходе лета совсем уже спа́ла вода, ехал тавиррский отряд. Человек пятнадцать. Тропа изгибалась, петляя меж валунов и скрывая часть всадников за густыми кустами, так что сосчитать всех Эрика не успела. Она жадно вглядывалась в их лошадей, варёную кожу курток, усеянную шипами, хорошие сёдла и мечи, и чувствовала, как ярость, которую она упорно загоняла в силки рассудка целый месяц, снова разворачивает крылья, рвёт путы благоразумия, заставляя трепетать ноздри и сильнее стучать сердце. И хотя отряд не вёз с собой никаких штандартов, и при них не было никаких знаков отличия, Эрика без труда узнала плавный южный говор.

– А ну коли она страшная, то тогда тебе, Вик, вообще повезло! – всадники расхохотались. – Есть шанс, что она из жабы превратится в красавицу от твоего поцелуя! И тогда король отсыплет тебе от своих щедрот!

– А я бы не стал целовать жабу даже за золото. Слышал я, что все они тут как одна – ведьмы, и ну как сам ты обернёшься жабой? – раздался чей-то голос, и снова послышался смех.

– Не-не, Бирн, ты что! Командор не станет целовать эту девицу, если она страшная! После леди Мелисандры целовать какую-то балеритскую замухрышку? От неё же, поди, навозом воняет за полкварда! Вик такого не потерпит. Это выше его достоинства, его же потом в Кальвиле за такое засмеют, а Вик? – подначивал командора кто-то из отряда.

– Да заткнулись бы вы, – лениво отмахнулся тот, над кем все подтрунивали, – всю дорогу не уймётесь я вижу. Завидуете, что не вам принцессу целовать?

– Эй, командор, а ежели принцесса эта страшная, как жаба, спорим, ты её не поцелуешь?

– Чего же не поцеловать, раз она невеста самого короля! Уж с такой белой костью как у командора, только и пристало целовать принцесс…

– Неа, не поцелует!

– На что спорим, Корин? – тот, кого звали командором, попридержал лошадь, оборачиваясь к особо рьяному спорщику. – Пятьдесят золотых?

– Ну, кто же так спорит! – вмешался кто-то ещё. – С Виком спорить – себя не уважать, он же тебя обдерёт как липку! Тут надо сразу обговорить условия, это смотря какой поцелуй, а так-то он тюкнет её в губы – и прощай твои золотые!

– Не-не, что ещё за «тюкнет в губы»? Да ещё за пятьдесят золотых? Надо по-настоящему, долго и с языком, да так, чтобы она сомлела вся, ну и за грудь её потискать, раз уж такой случай представился – когда ты ещё полапаешь за грудь будущую королеву? А мы поглядим. Это тебе не мечом махать, тут настоящая отвага нужна.

По отряду прокатилась волна смеха, и всадники начали делать ставки на то, что этот самый командор на такое не отважится.

Но командор отважился.

– Думаешь, смелости не наберусь? – пренебрежительно усмехнулся он, придерживая коня.

– Потискать будущую королеву? За такое можно и головы лишиться.

– Головы лишиться можно в любой момент, Корин. А тут хоть будет весело!

Эрика лежала, сминая пальцами мох, и понимая – они говорят о ней. И что это тот самый отряд, который должен забрать её в Кальвиль. Они были совсем близко, и ветви рядом с ней качались от прикосновения к их плечам. Она впилась взглядом в того, кого все называли командором, и ярость вперемешку с ненавистью прокатилась в её душе, как верховой пожар по сосновому лесу.

По командору сразу было видно, что он главный, и что все они его уважают, и хоть и подшучивают над ним, но лишь потому, что он сам им это позволяет. А он восседал на коне как на троне. Ехал хозяином земли, глядя прямо перед собой и высоко держа голову. Из своего укрытия Эрика видела его профиль – гордый, совершенный – такой только на монетах чеканить. Их предводитель был небрит, видно, что в дороге уже не первый день, тёмные волосы лежали спутанными кольцами. Эрика рассмотрела и брови, такие же тёмные, почти чёрные. И глаза…

Он потянул повод, чуть обернулся, чтобы ответить кому-то, и Эрика увидела, что глаза у него тоже чёрные как угли на фоне светлой кожи – даром, что он южанин. И её взгляд невольно соскользнул на его губы, потому что они только что говорили о поцелуях. Красивый изгиб, снисходительная усмешка – и впрямь «белая кость»! Видно, что принадлежит он к тавиррской знати…

А потом она увидела герб на его плече – белый волк и серебристый круг луны на фоне гор. Герб Дома Адемаров. И все её попытки совладать со своей яростью в одно мгновенье разлетелись на куски.

Перед глазами мелькнули картины прошлого: горящие дома, люди, бегущие по улицам, и они – тавиррские всадники, у одного из которых был такой же волк на штандарте. И факелы в их руках.