– В следующий раз вы увидите, что это животное выздоровело и ходит на четырех лапах, а я объясню вам, как регулировать температуру, если у пациента лихорадка или, например, бред.

Стук, стук, стук. Пара ученых в нижних рядах застучали руками по столу. Так они выражали восторг от лекции врача. И вскоре все больше и больше студентов начали ударять по столам, и вся комната наполнилась стуком. Мадам Кригер тоже застучала, хотя она с трудом выносила шум.

Она взволнована, счастлива от того, что только что увидела. Она присутствовала при сотворении чуда. Она чувствовала, что стала свидетелем научного достижения с неограниченными возможностями.

Врач повернулся и исчез за дверью.

Некоторое время спустя публика последовала за ним.

Она почувствовала, как под мышками выступает пот. Опустив голову, покинула зал через вестибюль и вышла на улицу. Подождала несколько минут, пока доктор не покинул Академию через восточный выход. Он не стал брать извозчика, натянул калоши и пересек улицу.

Мадам Кригер проследовала за ним до улицы Норьгесгаде. Солдат отдал ей честь. Она почти забыла, что была одета в офицерскую форму. Воск над верхней губой высох, и ус скоро отвалится.

Она должна была поймать его сейчас. Ее голова была переполнена вопросами, благодарностью, да, похвалами гению. Она хотела рассказать ему о яблоке на боярышнике.

Он пересек улицу Готерсгаде, где сидели дубильщики, куря трубки на краю своего чана. Они повернулись в сторону профессора. Один из них плюнул ему вслед, а другой громко выпалил «жидовская морда», когда он проходил мимо.

Держать темп оказалось сложно. Он был удивительно скор для своих лет. Вскоре они оказались в узких переулках, и мадам Кригер заволновалась, что профессор вдруг исчезнет за поворотом или в одном из домов.

– Господин профессор, – окликнула она его. – Господин профессор!

Вначале он ее не услышал, но затем беспокойно обернулся.

– Почему вы идете за мной, молодой человек? – спросил профессор.

– У меня к вам деликатный вопрос, профессор Горовиц.

– Вы с моей лекции? – Профессор остановился, как будто был не в силах больше сопротивляться. – И вы не можете задать свой вопрос в следующий раз?

Мадам Кригер оглянулась. Они были на Хаусер Платц. Рядом не было никого, кто мог бы подслушать. Немного в стороне стекольщик приводил в порядок треснувшее стекло. Теперь ей нужно было вспомнить то, что она отрепетировала.

– Я спрашиваю не только из научного и профессионального интереса, я спрашиваю, потому что речь идет о жизни и счастье человека, о том, чтобы сделать жизнь наполненной смыслом для бедной страдалицы. Я спрашиваю, потому что вы уже многому меня научили, но мне все еще нужна ваша помощь.

– Ну говорите уже скорее, у меня назначена встреча.

Доктор вовсе не такой терпеливый добрый самарянин, как она думала.

Она продолжила:

– Моя дорогая сестра пострадала от мужского злодеяния. Ей снова нужно стать настоящей женщиной, чтобы найти достойного мужчину и создать семью.

– А в чем ваш вопрос? Спрашивайте так, чтобы я мог ответить.

– Как можно, как могу я, используя ваши методы, произвести такое вмешательство, чтобы у моей сестры появилась новая грудь и новая плоть?

Доктор долго смотрел на мадам Кригер. Она чувствовала, что должна выдержать этот строгий взгляд, чтобы он знал, кто она такая и на что способна. Наконец врач отвел взгляд.

– Разрешите дать вам хороший совет в этом вопросе, молодой человек, – начал он. – Меня восхищает ваша любовь к сестре и ваша изобретательность. Подобную операцию, вероятно, возможно провести с помощью особенно искусного хирургического вмешательства. Но я должен вас предупредить. О главном. Это недостойная идея. Ваша сестра станет чудовищем, но не в человеческих глазах, а в Божиих, – произнес Горовиц и сделал шаг в сторону.

– Но вы же ученый, – сказала мадам Кригер и двинулась следом. – А Бог создал науку. И Бог хотел бы, чтобы мы занимались наукой, насколько в наших силах.

– Это безбожно, – ответил Горовиц. – Как люди мы можем соединять только те вещи, которые природой или несчастным случаем отделены друг от друга. Например, как в моем примере с котом на сегодняшней лекции. Ему вернули его же лапу. А не конечность какого-то другого кота или собаки.

– У моей сестры была красивая грудь, а теперь она искалечена, но новая сделала бы ее счастливой.

Горовиц начинает подниматься по лестнице.

– Не поймите меня неправильно. Я ценю ваше желание помочь. Но вам лучше утешить вашу сестру, а не предлагать ей новую грудь. Забудьте об этой странной идее, иначе вы потеряете рассудок. – Доктор подошел к двери, которую открыла горничная. – К тому же, – добавил он, – вы вряд ли будете в состоянии провести такую операцию. Она потребует опыта и знаний, которые есть только у одного человека в этом городе, и этот человек, разумеется, я. И, само собой, я на стороне Бога. Хорошего дня. И передайте, пожалуйста, вашей сестре мое искреннее сочувствие.

Дверь за доктором закрылась.

Сочувствие. Ей не нужно его сочувствие. Сочувствие – это яд, который мешает человеку стать свободным. Неужели этот глупый доктор не понял, что это не переговоры, а требование? В это мгновение она почувствовала яростное желание выбить дверь и вытрясти из лекаря его душонку.

– Исак, Исак, – раздался голос горничной из дома.

Мадам Кригер посмотрела на дом. Изящное здание, свежая известка, просмоленные балки. Слева небольшой проем между домами. Сможет ли она проникнуть на задний двор незамеченной? Несколько молодых торговцев прошли мимо с товарами, свежими овощами и бутылками вина для богатых иудеев. Мадам Кригер вспомнила про свою форму, про то, что у окружающих форма всегда вызывает уважение. Она проскользнула мимо разносчиков в дверь и в маленький задний двор. Окно было открыто, и из него доносились голоса.

– Исак, спустись к отцу в кабинет.

Мадам Кригер разглядела между гардинами спину доктора и его молодую жену. Между ними – минимум тридцать лет разницы. Это разгневало мадам Кригер. Красивый дом и хорошие отношения. Почему сладкая жизнь всегда дается тем, кто и так все имеет?

– Исак! Спустись к отцу! – раздался голос на весь дом.

Если она хочет увидеть больше, нужно воспользоваться лестницей, приставленной к стене дома. Мадам Кригер быстро вскочила на первую ступеньку, пригнувшись, поднялась еще на две, а в голове у нее тем временем вырисовывался план. Если доктор не готов помочь добровольно, его нужно заставить.

Теперь она видела его, он сидел за большим письменным столом. Сын осторожно открыл дверь. Он был толстоват, с круглыми ушами. Врач спросил у него, читал ли он еврейские писания.

– Нужно знать Тору, мой дорогой Исак, – повторил врач несколько раз, пока делал пометки в своих бумагах.

Вряд ли пареньку больше пяти или шесть лет, и он всеми силами пытался избежать этого занятия.

– Иначе придется отменить прогулку, – угрожал врач. – Неприлежный ученик, который не сделал уроки, не пойдет в Дирехавсбаккен^[22].

Мальчик не хотел, чтобы до этого дошло, но выглядел он весьма несчастным.

– Обещаю, что буду читать. Обещаю.

– Хорошо, хорошо, мой Исак, – сказал доктор и взъерошил ему волосы. Сын попросился к нему на колени, но врач не разрешил. – Отойди, сейчас не время, – пояснил он и подтолкнул паренька к двери.

Мальчик пару раз захныкал, отчего профессор поднял палец. Сын хорошо знал, что это значило. Он опустил глаза и сдался.

Мадам Кригер подалась назад. Она спряталась в тень стены и увидела, как Исак выбежал в гостиную. Она не сомневалась – врач любил своего мальчика. Он сделает для Исака все. Даже будет суровым отцом, чтобы он не отстал в школе.

И для спасения своего Исака он точно сделает операцию, безбожную или нет.

Глава 10

Он заразился? Заразился авторской болезнью, неистребимой жаждой сочинительства? Он так стремился увлечь всех своими сочинениями, что в конце концов потерял способность отличать реальность от фантазии, как дед?

– Нет, – шепнул сам себе Ханс Кристиан, пытаясь выбраться из липкой паутины снов.

Он должен подумать. Вспомнить. Вызвать в памяти эту ночь.

Он вспомнил опьянение, хмельное состояние, когда он вырезал из бумаги эту проститутку, воспроизводил на бумаге ее движения. Он вспомнил, как, спотыкаясь, ходил по грязным улицам и переходил площадь Конгенс Нюторв, даже помнил булыжники мостовой, на которые смотрел, проходя мимо Королевского театра, где отказались ставить его пьесу. Он помнил, как пробирался наверх по ступенькам, как вошел в комнату, лег в темноте и съел ломоть хлеба, оставшийся от обеда квартирной хозяйки вдовы Ларсен пару дней назад. Он помнил крошки, как он пытался упросить их не рассыпаться по кровати, а остаться целым куском. Это его повеселило. Он держал бумажный силуэт Анны в луче света от уличного фонаря, она танцевала, двигалась, и он чувствовал, как внутри поворачивалось что-то доныне для него неизвестное.

Но он не сделал ничего ужасного.

Ханс Кристиан встал.

Солнце тоже встало.

Он выглянул за решетку. Все говорит о том, что настал еще один теплый осенний день. Новый батрак встал за прилавок и разглядывал свои товары, красное мясо, завернутое в пропаренные капустные листья. Хансу Кристиану очень захотелось позвать его. Кусок мяса дал бы ему такую нужную сейчас ясность ума. Но в кармане было пусто, девочка вчера забрала его последнюю монету.

– А вы не видели, случайно, девочку в одном башмаке? – крикнул он мяснику, который не дал себе труда его услышать.

Он поставил все на случай. И по-прежнему нет никаких новостей.

– Я же говорил, – бросил старик-крестьянин, сидя на полу.

Одна из тех фраз, которые большинство людей так любят произносить про себя или вслух. Предсказывать будущее, особенно чужое несчастливое будущее, – это утешение для маленького человека.

Мухи с жужжанием сновали туда-сюда через решетку.

Золотарь успокоился на несколько часов. Теперь он снова заговорил. Одни и те же стихи, раз за разом. Ханс Кристиан находил некоторое вдохновение в этих словах, но жалел людей, которые сидели в одной камере с сумасшедшим. Они, должно быть, чувствуют себя на грани безумия каждый раз, когда вновь раздается пение.

– Девушка в бочке, другая в купальнях…

А дьявол в деталях.

Ханс Кристиан уже выучил это наизусть.

– Ханс Андерсен, – услышал он громкий голос. Рука, отворяющая люк, ключ в замке. – Ханс Андерсен. – Дверь открылась, и надзиратель посмотрел на Ханса Кристиана. – Ты. Следуй за мной.

– Куда меня ведут? – испуганно спросил Ханс Кристиан. Они что, решили устроить быстрый суд?

Надзиратель не соизволил ему ответить, просто ждал его за дверью с дубинкой в руке.

– Я могу все объяснить. Почему я ходил к этой девушке, – проговорил Ханс Кристиан, голос срывался от отчаяния, которое билось внутри испуганным зверем.

Ничего из этого не вызвало у надзирателя никакого интереса. Вместо этого он толкнул Ханса Кристиана вперед в коридор. К решеткам камер прижимались лица в надежде увидеть что-то, сквозь прутья протягивались руки в надежде ухватиться за него.

Стихи все еще звучали из соседней камеры. Ханс Кристиан на мгновение остановился и бросил взгляд внутрь. Обнаженная фигура у стены. Лицо и все, что ниже пояса, были запачканы землей и грязью. Стена за его спиной была исписана словами из стихов: солнце, бочка, моча. Еще на ней нарисовано солнце с длинными, изогнутыми руками, как у морской звезды. Он кинулся к решетке и схватил Ханса Кристиана за руку.

– Когда красный сменяется белым в туннеле…

Надзиратель появился мгновенно рядом и сильно ударил по худой руке. Но она не выпустила Ханса Кристиана.

– Когда красный сменяется белым в туннеле…