Они поздоровались за руку и отправились в зал. Сафрон стал показывать гостю картины, рассказывая сюжеты их и мифологию. Иван изредка комментировал, если спрашивали. А Оксана, найдя посуду в шкафу, стала сервировать стол на четыре персоны. Шурупчик надолго задержался у картины «Рожество Христово» и проявил желание приобрести ее. Негромко договорились о цене и направились к столу, на котором, к удивлению Брагина, кроме сала, красовались соленые грибочки, огурчики и помидоры, видимо, тоже привезенные Оксаной. Уселись. С удовольствием выпили и закусили. И тут Иван, вспомнив, сказал Сафрону: «Сафрон Евдокимович, а я же прослушал записи Владимира Высоцкого, сделанные в Париже. Всё, как вы говорили: новые песни с оркестром, прекрасный звук. Замечательные песни».

– Не может быть, Ваня, где бы ты их мог прослушать? Ведь пластинка еще не вышла! – весело ответил Сафрон.

– А вот прослушал. Мне, когда «ходил в народ» после выставки, кассету дал переписать Сережка, сын Николая Ивановича, соседа с третьего этажа, – проговорил Брагин и направился к магнитофону «Маяк». Перемотал катушку и включил запись. Из динамиков зазвучал оркестр и всем знакомый голос.

– Невероятно, Ваня, это точно та запись, что я слышал у Шемякина в Париже. Как же так? Ведь пластинка-то еще не вышла? Это же крах всем надеждам Высоцкого, это же катастрофа! – пробормотал тихо Сафрон.

– У меня тоже есть эти записи, они у всех уже есть, Сафрон Евдокимович, какие проблемы-то? – спросил удивленно купец Шурупчик.

– Проблемы большие, очень большие, Аркадий Дмитриевич. И надежды у Высоцкого на эти пластинки были большие, – ответил Сафрон. И тут Иван вспомнил, что ему рассказывал Сафрон. Все замолчали, слушая песню Высоцкого. Когда песня закончилась, Оксана вдруг неожиданно для всех произнесла: «А мне не нравится голос Высоцкого – хриплый, надрывный какой-то. Я люблю чистые голоса». Брагин, чтобы сгладить неловкость, встал и выключил магнитофон. А потом объявил, что Оксана тоже поет в камерном хоре.

– Тогда понятно, – сказал грустно Сафрон.

– Может, вы нам что-нибудь исполните? – вдруг добавил он и посмотрел на девушку.

– Одна – без хора? – спросила Оксана.

– Да, одна, без хора, – ответил Сафрон с легкой ухмылкой.

– Тогда я должна пойти на сцену, – сказала Оксана, поднялась и направилась к сцене. Встала под уже проданной картиной «Рожества» и запела «Аве Мария» Шуберта. Запела сразу, без жеманства и какой-либо подготовки чистым, красивым голосом. Сафрон аж онемел, услышав этот голос, исполнявший на чистой латыни сложнейшее вокальное произведение, да еще в родной тональности. Оксана закончила петь, улыбнулась равнодушно и вернулась за стол, к трем молчавшим мужчинам.

Сафрон первым встал и зааплодировал, его примеру последовали и Иван, и Шурупчик. А девушка сидела за столом и скромно улыбалась.

– Вы прекрасно подготовлены, Оксана, – произнес ошеломленный Сафрон.

– Да, как-то так Славик научил, дирижер наш, руководитель, – ответила Оксана, улыбаясь.

– Но училище-то окончили? – снова пылко произнес Сафрон и уселся напротив.

– Да, закончила ПТУ при заводе, на токаря, – ответила Оксана.

– Как на токаря? – удивленно спросил Сафрон.

– Так – на токаря! Я токарь четвертого разряда, работаю на заводе в Харькове. Кручу ручки на токарном станке, точу болванки, – весело проговорила Оксана.

– Так хор у вас не профессиональный? – спросил еще более удивленный Сафрон.

– Не-а, самодеятельность у нас. В клубе заводском спевки проводим. Славик дирижирует, а мы поем. Я в хор-то этот пошла потому, что нас с работы отпускают раньше на два часа, два раза в неделю на спевки эти, – опять улыбаясь, ответила девушка.

– Так вы хотите сказать, что вообще нигде не учились музыке? – опять спросил Сафрон.

– Не-а, чему Славик научил, то и пою, – уже смеясь, ответила Оксана.

– Невероятно, – проговорил Сафрон, – у вас очень большой талант, Оксана! А вы, похоже, об этом даже и не догадываетесь? Вам учиться надо! Вас ждет большая сцена!

– А я не хочу! Несерьезно все это. Неинтересно мне – а-а-а, о-о-о, – нытье одно и только! Я простую жизнь люблю. Людей простых, незазнаистых, люблю. Работать люблю по-настоящему. А отработал – и свободен, – закончила Оксана и уже весело засмеялась.

Аркадий Шурупчик предложил выпить за талант. Выпили, закусили, и они с Сафроном засобирались. И только сейчас Сафрон обратил внимание на венецианскую маску, лежащую на букете цветов на стуле. Он взял ее в руки, осмотрел и сказал: «Какая чудесная вещь! Прекрасная ручная работа и, судя по камбоджийскому лаку, ей лет сто уже или больше? Только этот лак не теряет блеска и не трескается от времени. Откуда у тебя, Ваня, такой антиквариат? Такую маску в Венеции можно приобрести за тысячу или две долларов, а в Штатах она будет стоить в два, в три раза дороже!» И Сафрон с неподдельным интересом посмотрел на улыбающегося Брагина.

– Это мой подарок, – прозвучал голос Оксаны, – мне ее Ваня подарил.

Оксана подошла к Сафрону, взяла у него из рук маску и приложила к своему лицу.

«Какая же она красивая у меня!» – подумал Иван, глядя на Оксану.

«Да, хороша, чертовка!» – подумал Сафрон.

А о чем подумал Аркадий Дмитриевич Шурупчик, нам неизвестно, ведь тот, кто открывает свои думы, тот их лишается. Они с Сафроном сняли картину и понесли бочком к выходу. И уже на пороге Сафрон шепнул Ивану: «Муза – то что надо, Ваня! – а про себя продолжил: – Вот ведь, как говорится в театральных кругах, Бог плюнул на темечко и попал, но не в того! Неинтересно ей, видите ли! Столько людей, артистов всю жизнь стараются, добиваются совершенства! Работают без устали, а у них ни черта не получается. А ей ОН все дал, да она не берет – неинтересно ей! Да, и вот так бывает!»

А Оксана в это время положила маску в чемодан и закрыла его на всякий случай. Потом они вдвоем с Иваном убрали со стола. Прибрались везде и отправились досыпать. «Так и не попали мы сегодня в Третьяковку! – уже укладываясь, произнес Брагин, – да ничего, завтра сходим». И выключил свет.

Наутро, когда они проснулись, Иван объявил:

– Сейчас чайку попьем – и в Третьяковку!

– Ой, Ваня, даже и не знаю, – ответила Оксана, – я на Красную площадь хочу, в сердце столицы нашей Родины – Москвы.

– Да ты что, Оксана, в Третьяковке новая экспозиция выставлена! Обязательно надо! – весело проговорил Иван и поцеловал Оксану в щеку.

– А мне надо, Ваня, сапоги на манке обязательно, – ответила она спокойно.

– На чем? – спросил Иван удивленно.

– На манке. На такой белой подошве, югославские. Эх ты, москвич, ничего не знаешь! – ответила Оксана и засмеялась.

– А где их дают? – опять спросил Брагин.

– Так там и дают, на Красной площади, в ГУМе, – сказала Оксана и удивленно посмотрела на Ивана.

– Так пойдем – прогуляемся и купим. Здесь недалеко! – опять весело проговорил он. Они попили чаю, оделись и направились под ручку на Красную площадь. Прошли мимо расписанного Иваном доминошного стола, на котором уже стучали костяшками соседские мужики по случаю выходного. Мужики увидели молодую пару, поздоровались с Иваном, и кто-то из них спросил:

– А как же барышню вашу зовут, Иван Тимофеевич?

– Барышню зовут Оксана Владимировна, – звонко ответила, не поворачивая головы, Оксана, – привет пролетариям Москвы от рабочего класса Харькова!

И они, не останавливаясь, проследовали дальше. Перешли Москву-реку по Большому Замоскворецкому мосту и, пройдя мимо собора Василия Блаженного, направились в ГУМ. А там народу – как муравьев в муравейнике! Оксана покрепче ухватилась за руку Ивана, и они стали искать. Да где же продают эти женские сапоги югославские на манке? И ведь нашли! Правда, очередь была огромная. На первом этаже начиналась, а заканчивалась на третьем. Заняли очередь. Спросили, сколько стоят и сколько в руки дают? Им сказали, что дают одну пару в руки, а стоят они восемьдесят рублей.

– Ух ты, – проговорила Оксана, – а у нас в Харькове на толкучке сто восемьдесят просят. Спекулянты проклятые.

– А давай купим две пары, и дорогу оправдаем? – вдруг сказал, довольный своей смекалкой, Брагин.

– А можно? – спросила Оксана.

– Можно, Оксана! Все можно! – ответил Иван с важным видом.

– Тогда давай. Я их девчонкам из хора продам. С руками оторвут, – проговорила радостно Оксана и нежно прижалась к Ивану. Они простояли полдня, но две пары сапог купили. Потом прогулялись с коробками по Красной площади, и, счастливые, хоть и уставшие, потопали домой. Когда проходили по двору мимо доминошного стола, на котором соседские мужчины по-прежнему стучали костяшками, им кто-то крикнул:

– С обновками вас, Иван Тимофеевич и Оксана Владимировна!

– Давай играй, да рыбу не прозевай, любопытный ты наш! – ответила Оксана за себя и за Брагина.

И они поднялись в мастерскую. Скинув пальто, Оксана опять принялась мерять сапоги, а Иван полез на крышу кормить птиц. Когда он спустился, то почувствовал вкусный запах жареной картошки. Оксана стояла в новых сапогах у плиты и бойко колдовала над сковородкой. Такой вкусной картошки, пожаренной на сале с лучком, Иван в жизни своей не пробовал. А оставшиеся со вчерашнего дня соленья и «старочка» сделали ужин незабываемым. Обмыли сапожки, покушали и бегом побежали в спальню. Потом встали, доужинали, и опять ночевать.

Выключая свет, Брагин снова посетовал – мол, жаль, что не поспели в Третьяковку. Ну да ничего, завтра сходим. Забрался в теплую постель и прижался к Оксане.

– А я ведь завтра уезжаю, Ваня, в 16:05, – тихо проговорила она.

Иван помолчал немного, а потом спросил:

– А может, останешься?

– Нет, не могу, в понедельник на завод надо, – ответила Оксана.

– А ты съезди, рассчитайся с завода, да возвращайся, – произнес Иван решительно.

– А не пожалеешь? А как надоем или ты мне надоешь? Я ведь не сапожки, не выкинешь в окошко, – негромко промолвила Оксана.

– Вовек не пожалею, – ответил Иван, обнял нежно девушку и поцеловал.

Проснулись они поздно, и Оксана сразу принялась укладывать чемодан, а Иван неумело пытался помочь. Кое-как утолкали все. Позавтракали и снова отправились в спальню. В два часа Оксана заволновалась: мол, надо ехать на вокзал. Брагин возражал: мол, еще рано. Но Оксана настояла ехать. Собрались, присели на дорожку и вышли во двор. Прошли мимо доминошного стола, где по-прежнему отдыхали соседские мужики. Кто-то из игроков опять крикнул:

– Уезжаете, Оксана Владимировна? Счастливого пути!

– Вытри слезы и не плачь, я куплю тебе калач, – ответила Оксана и все так же гордо, не поворачивая головы, добавила: – А если будешь плакать, куплю говенный лапоть.

И мужики за столом заржали во все горло. А кто-то произнес, смеясь: «Вот так бой-баба, любого отбреет! Возвращайтесь скорее, Оксана Владимировна».

Но Иван с Оксаной этих слов уже не слышали. Они вышли на Большую Ордынку, поймали частника и поехали на вокзал. Приехали рановато, прошли на перрон и стали дожидаться поезда.

– А почему ты вначале меня все звала «москвич»? – вдруг спросил Иван.

– А тебя все девки в хоре москвичом зовут. Запал, говорят, Оксана, на тебя москвич. Один Славик тебя художником звал, – ответила Оксана.

– Так я и есть художник, – проговорил Брагин и посмотрел на девушку с любовью.

– Да какой ты художник, Ваня? Художники вон портреты рисуют, чтоб лица запомнить навечно, а у тебя все сказки, фантазии. Несерьезно все это, москвич, – произнесла Оксана с ухмылкой.

Подошел поезд.

– Ну что, Ваня, будем прощаться по-свойски. Завтра позвоню вечером. Не обижайся, если что, – сказала Оксана и пошла в вагон.

Иван занес чемодан. Они поцеловались на прощание, и он вышел из вагона, немного осерчав. Поезд тронулся. Иван помахал рукой Оксане и пошел домой, рассуждая по дороге: «Портреты, значит? Ну, я тебе излажу портрет!» – уже весело подумал Иван.