Она тоже желала его, и для нее это было важнее, чем война, важнее, чем выживание, победа или поражение, важнее, чем заботы о хлебе насущном. Это чувство само по себе давало силы переносить все, что с ними происходит, потому что она страшилась утра, когда она будет сидеть напротив мужа, пить ячменный кофе и не понимать, что он такое, не знать, кем он стал теперь.

С обитого бархатом дивана она взяла две подушки и старенькое одеяло с ворсом, прикрывающее облысевшее место. Потом разделась и улеглась на коврик, лежащий на отделанном цветным изразцом полу, и стала смотреть, как раздевается Лоренцо. Высокого роста, стройный, с широкими, лоснящимися в свете пылающего камина плечами.

– А носки? – указала она пальцем на его ноги.

Он засмеялся, но уступил, а потом проскользнул к ней под одеяло. Ее охватила дрожь. Где-то за крепкими стенами деревни скоплялись призраки этой войны, и число их росло. Наблюдают ли эти призраки за ними теперь, ревниво, завистливо, жаждут ли снова вернуться в пронизанную теплом атмосферу их жизни? Или она дрожит просто от холода? Ноябрьские ночи холодные, а тепло от камина греет только с одной стороны.

Лоренцо энергично потер ей спину, и она засмеялась:

– Я тебе что, собачка, что ли?

Он поцеловал ее в лоб, а потом еще в кончик носа.

– Нет, и я давно это заметил.

Согревшись, они сразу же перешли к горячим любовным ласкам. Так у них происходило всегда. Они не боялись стать жертвой привычки или утраты интереса друг к другу, что обычно приводит к неверности. Напротив, искра, возникающая между ними, всегда росла и разгоралась; вот и сейчас она разгорается, превращаясь во все более прочные, глубинные узы. И оба понимали, что человеческая близость, внутреннее родство, близость физическая, любовь, назови это как угодно, – единственное, что может их спасти, может помочь им выжить. Она вздохнула, и с каждым прикосновением его губ мысли ее рассеивались, бледнели, пока она полностью не отдалась ощущению их согласованно движущихся тел, как и следовало тому быть. Все будет хорошо. Иначе и быть не может.

Глава 3

Рим

Максин Каприони взяла сумку с одеждой и вышла из унылой комнаты на Виа деи Каппеллари, где она остановилась. На улице было холодно, и она подняла шерстяной воротник, плотнее запахнула неброское коричневое мужское пальто с большими карманами и покрепче затянула пояс. Торопясь по неосвещенной улице, Максин внимательно глядела под ноги, чтобы не вступить в дождевую лужу. Услышав за спиной шуршание, оглянулась. Вся улица была завалена кучами никем не убираемых смердящих отбросов, и Максин поморщилась, увидев стаю шныряющих в мусоре крыс. Она двинулась дальше по узеньким улочкам, небольшим площадям, мимо старинных церквей Кампо де Фиори^[3]. Потом свернула в сторону Виа дель Бишоне, проходящей неподалеку от ныне населенного лишь призраками еврейского гетто.

Впереди на углу раздался громкий крик, который приковал Максин к месту. Она глубоко вздохнула, но затем, не раздумывая, спрятала сумку во мраке ближайшего переулка и поспешила туда, где кричали. Дала о себе знать ее способность находить приключения на свою голову? Может быть, хотя более вероятно, как сказала бы ее мать, это у нее врожденная склонность спасать попавшего в беду котенка или до смерти напуганного ребенка.

Завернув за угол, Максин резко остановилась, едва не налетев на двух особей мужского пола, чьи мундиры на груди, рукавах и лацканах были усеяны знаками отличия. Из-под кителей красноречиво выглядывали черные вороты рубашек в стиле поло. Чернорубашечники усердно пинали ногами старика, чья палка, уже недосягаемая для бедняги, валялась в стороне на дороге. Увидев, как эти мерзавцы, хихикая и отпуская при каждом безжалостном ударе грязные шуточки, издеваются над беззащитным стариком, Максин чуть не задохнулась от злости, но тут один из них поднял голову бедняги и нанес удар кулаком ему в скулу. Третий, которому, как и другим, было не больше семнадцати лет, поднял с дороги палку старика, размахнулся и с хохотом врезал жертве по колену. Истекающий кровью и жалобно завывающий старик, лежа в сточной канаве, пытался защитить голову руками и умолял сохранить ему жизнь. Максин прикинула расклад сил. Если она вмешается, то с ней могут обойтись так же, а если нет, старик наверняка умрет от побоев и ран.

Эти громилы делают на улицах все, что хотят, и до комендантского часа, и после, и могут прицепиться к кому угодно. Она посмотрела на часы. До комендантского часа оставалось еще пятнадцать минут.

– Эй, мальчики, – позвала она, расстегнула пальто и, закинув назад голову, потрясла своими длинными каштановыми кудрями так, что они весьма соблазнительно упали ей на одно плечо. – Выпить хотите?

Молодчики, как по команде, прекратили свое занятие и уставились на нее.

– Не поздновато гулять вышла? – отрывисто проговорил один из них.

– Не волнуйся, время еще есть.

Максин была чистокровной итальянкой, да и выглядела как стопроцентная уроженка этой страны: смуглолицая, с жгучими глазами янтарного оттенка. Ей приходилось лишь надеяться, что нью-йоркское воспитание не повредит ее тосканскому выговору. Неторопливой походочкой она подошла к парню и расстегнула на кофточке две верхние пуговицы.

– Видишь там бар? Он еще работает, – сказала она и указала на угол напротив.

Парни нерешительно переминались с ноги на ногу, но тут вдруг один из них протянул руку:

– Документы!

Она порылась в сумочке и достала новенькое удостоверение личности и продовольственную книжку. Американский паспорт она оставила своему британскому связнику.

– Выпивка за мной, – пообещала Максин и пошла прочь, покачивая бедрами и с улыбкой оглядываясь на них через плечо; она была очень довольна тем, что не поленилась накрасить губы.

В свои двадцать девять лет, выросшая в районе Нью-Йорка, называемом Маленькая Италия, а затем жившая в Восточном Гарлеме, Максин и раньше сталкивалась с такими отморозками.

Один из парней – наверное, главный – кивнул, в последний раз пнул умолкшего старика и отправился за ней, а за ним подтянулись и остальные двое.

Все трое прошли за ней в бар и заказали вина. А дальше что? Она отпустила глупую шуточку, они дружно рассмеялись, и она сразу поняла, чем они дышат.

В ее голове снова прозвучал голос матери: «Ты слишком импульсивна, Максин. Надо хоть иногда останавливаться и подумать».

Мать, конечно, права. Один из этих парней уже обнял ее за плечо, прижал к себе и нежно поглаживал шею; другая его рука тяжело легла ей на бедро. Наверно, они приняли ее за проститутку. «Быстрее уходи оттуда», – прошептала мать.

Она заказала выпить по второму разу, а вдогонку и по большой порции бренди. Медленно тянулись минуты.

Совсем скоро она покинет Рим и отправится в Тоскану, где ее свяжут с руководством основных отрядов Сопротивления – если достаточно надежные партизанские соединения вообще существуют. В Англии никто об этом ничего не знал. И если это так, ей нужно будет установить и поддерживать связь между союзниками и сетью отрядов Сопротивления. Операция чрезвычайно рискованная, британцы уже столкнулись с тем, что найти итальянцев, желающих вернуться в Италию в качестве агентов УСО^[4] и заниматься сбором разведывательных данных и диверсионной работой, практически невозможно. Она же с готовностью ухватилась за возможность выявить и установить связь со стратегически важными группами итальянского Сопротивления.

В отличие от подготовки агентов УСО, посылаемых во Францию, боевая подготовка у нее была минимальной, и связник Рональд изо всех сил старался подчеркивать это. В конце концов, Италия оккупирована всего лишь с начала сентября, а собеседование с Рональдом она проходила всего через несколько недель, в октябре. Что тут скрывать, все делалось в спешке, но им позарез нужны были в Италии свои люди, и чем скорее, тем лучше.

А парнишка ощупывал ее бедро все настойчивее. Продолжая без умолку болтать о каких-то пустяках, она освободилась от его назойливых лап и широко, насколько смогла, улыбнулась. Картина лежащего на земле старика и яростная злость на приставания этого подонка подстегивали ее к дальнейшим действиям. Идея четко оформилась у нее в голове; это вполне могло сработать, и, возможно, было ее единственным шансом. Парнишка продолжал пялиться на нее, и она, набравшись смелости, погладила его по щеке:

– Сейчас вернусь, только сбегаю в туалет.

Он окинул ее подозрительным взглядом.

Максин считала своей обязанностью всегда знать, где находится черный выход в любом баре, поскольку в любой момент может случиться так, что понадобится быстро исчезнуть. Ей вполне хватало ума обходить стороной район улицы Виа Тассо, где располагались штаб-квартиры нацистского руководства СС и гестапо. Отсюда до них как минимум сорок пять минут ходьбы. Максин выскользнула во дворик, миновала туалет, затем, обдирая руки, перелезла через невысокую стену в соседний дворик, перебралась через сломанный забор и оказалась в переулке, идущем параллельно улице. Забрав из тайника припрятанную сумку, поспешила к старику, помогла ему встать на ноги и узнала, на какой площади он живет. К счастью, та оказалась совсем близко к тому месту, куда направлялась Максин.

– Поторопимся, – горячо прошептала она. – Они могут вернуться.

Оба двинулись в путь, но старик едва волочил ослабшие ноги, издавая на каждом шагу жалобные стоны. Девушка пыталась его успокоить, но продвигались они ужасно медленно; свернув за угол на следующую улицу, она поняла, что ей повезло: это оказалась именно та, которая была ей нужна.

Вдруг за спиной раздался резкий окрик, гулко прокатившийся вдоль пустой улицы. Боже мой! Опять эти щенки. Неужели снова они?

Они прошли еще несколько домов и оказались перед палаццо с обычными здесь, обильно украшенными резьбой деревянными воротами, хотя и несколько более пышными, чем у большинства подобных зданий. Ей сюда? Этого она не знала, но наверняка искомое место находилось уже где-то близко.

Мальчишки следовали по пятам… делать нечего, она толкнула дверь. Слава богу, она открылась. Максин чуть ли не силой втащила за собой скулящего старика. Они оказались во внутреннем дворике, и девушка, спиной прислонившись к двери, ладонью закрыла спутнику рот. Старик часто и шумно дышал, слишком шумно, и смотрел на нее широко открытыми, умоляющими карими глазами – очевидно, не вполне уверенный, что и она не примется его избивать. Она помотала головой и, заслышав приближающиеся звуки тяжелых сапог, плотно стиснула губы.

С напряженными до предела нервами, Максин слышала, как, приближаясь к палаццо, трое молодых негодяев так яростно спорят, словно готовы перегрызть друг другу глотки. Один из них кричал, что надо вернуться, но главный утверждал, что беглецы точно пошли этой дорогой. Она стиснула зубы, услышав, какие мерзости с ней сулят сотворить, когда поймают. Долго ли она сумеет держать старика с зажатым ртом? Почуяв запах дыма – не просто тлетворного дыма, которым пропах весь Рим, – Максин затаила дыхание. Ага, парни закурили и, похоже, решили подождать, не попадется ли еще кто-нибудь, с кем можно от души «повеселиться». А может, догадываются, что она здесь, за дверью? Долго держать старика в вертикальном положении она не сможет, тем более удерживать его от криков и стонов. И сдвинуть его с места она боялась. На улице слишком тихо, их могли услышать.

От напряженного ожидания кровь стучала в висках Максин, отдаваясь в ушах, но она изо всех сил старалась дышать ровно и медленно. Прошло еще минут пять, и мальчишки наконец решили двигаться дальше.

Максин быстро перетащила старика через дворик к двери на первый этаж – ему удалось как-то объяснить, что это его собственная дверь. Им открыла женщина и, увидев на его потертом пальто кровь, а на лице – рассечения и синяки, издала сдавленный крик.

– Mio Dio!^[5] Я же говорила ему не выходить на улицу, когда стемнеет, но ведь это упрямый старый осел! Не знаю, как вас благодарить за то, что притащили его домой.