Для начала я решил пополнить компанию новыми ребятами из класса. А потом позвал всех в тот самый подвал и объявил его базой. Вскоре у базы появилось название ― Бункер. Я пошел дальше и открыто объявил себя лидером. Спорить никто не стал. Все понимали: новое место нашел я, значит, у меня больше прав.

Когда Глеб и другие старшие, наконец, выздоровели, они, конечно же, возмутились. Но в драке, в которую переросла ссора, победила моя сторона. Глеб и его друзья с позором ушли. Но часть старших, принявших новые правила, остались в компании.

Власть вскружила мне голову. Мне захотелось создать собственный боевой отряд! После того как мы с Томой посмотрели боевик про отважных ребят из отряда «Степные койоты», вход в Бункер украсила надпись красной краской:

Осторожно! Степные койоты

Через несколько дней я купил на блошином рынке старые значки и провел торжественную церемонию посвящения. Весь отряд выстроился по линейке, я по очереди приколол каждому к груди значок, пожал руку и поздравил. Одарив значком Тому, я заглянул ей в глаза. В них читалась гордость.

Я так и не признался, что устроил революцию только ради нее. Я небрежно объяснил все своим желанием стать лидером. Тома поверила. У меня всегда хорошо получалось прятать от нее настоящие чувства. Пусть и дальше считает, что для меня она ― просто «свой парень». Впрочем, свои истинные чувства к Томе я и сам тогда не осознавал. Они были глубокими и непонятными, но светлыми и теплыми.

Там, где Тома, был мой мир. Стоило оказаться с ней рядом ― и мир будто становился необъятным. Где бы мы с Томой не находились: в тесной кабине брошенного грузовика, в рабочей каморке Егорыча, пропахшей ромашкой и книжной пылью, в шалаше, в яме, в кустах сирени, в Бункере ― любое тесное пространство вокруг вдруг раздвигало границы и казалось мне бесконечным из-за этой девчонки.

Повзрослев, я не раз бывал в любимых местах из детства ― пытался вернуться в воспоминания. Но снова и снова я поражался тому, как все изменилось, каким стало маленьким и… ничтожным. Я чувствовал себя Алисой в Стране чудес, которая съела пирожок и выросла.

А потом думал: а вдруг изменился мир не вокруг, а в моей голове?

Спецшкола. Месяц 4

Стасу снился сон.

Они с Томой, двенадцатилетние, шли по лесу. Стоял ноябрь, было жутко холодно. Губы у Томки совсем посинели, Стас и сам не мог унять дрожь. Ног он уже не чувствовал. Выдохнул ― изо рта пошел пар. А вдалеке, у ручья, который не замерзал даже зимой, горел костер и смеялась незнакомая компания. Подойти? Хоть немного погреться?

– Стас, а может, ну его? ― сказала вдруг Тома и со странным выражением посмотрела на Стаса.

– Но ты же сама туда хотела? ― удивился он.

Это правда, подойти предложила Тома. Самому Стасу идея почему-то по духу не пришлась, как ни хотелось протянуть к спасительному огню онемевшие пальцы.

– Я знаю другое теплое место. ― Теперь Тома смотрела на него загадочно. ― И там никого не будет. Кроме нас.

– Правда? И что это за место?

– Новое «наше вместе». Пойдем, пойдем! ― Тома сделала шаг в противоположную от костра сторону. ― Тебе там понравится. Но я не могу сказать, если скажу ― оно пропадет. Надо увидеть.

Стас пошел за Томой. Она шагала вперед, по сухим веткам, рукой отодвигая в сторону еловые лапы. Интересно, куда все-таки?

– Там будет другой костер? ― допытывался Стас.

– Нет.

– Но там будет тепло?

– Ага.

– Может, какой-нибудь домик?

– Да ты все равно не угадаешь. Там будет очень круто, обещаю. И тепло-тепло.

Казалось, лес бесконечен. Стас и Тома шли целую вечность, и с каждым шагом становилось холоднее. И вдруг они каким-то образом оказались у того самого незамерзающего ручья, хотя шли в другую сторону. Послышался шум воды ― ручей вывел друзей к основанию водопада. Стас задрал голову. Какой же высокий! Откуда он? Стас и Тома каждый день играли в войнушку в этом лесу, но никогда не натыкались на это место.

Тома подошла к водопаду очень близко и обернулась.

– Ну? Ты идешь? ― показала она на водную стену. ― Надо только пройти.

Тома быстро вошла в воду и скрылась. Стас собрался с духом. И так было жутко холодно, а когда он пройдет через водопад, станет еще холоднее. Что Тома придумала?

И все же Стас решился ― и вошел в водную стену. Удар обрушившихся потоков был жутким. Ледяная вода вышибла из легких воздух. Стас покачнулся, не смог устоять на ногах и… проснулся от того, что кто-то с силой выплеснул ему воду в лицо.

Стас подскочил, жадно глотнул воздуха и услышал отвратительный смех над ухом.

– Подъем, Барби! Построение, ― пропел Резак и, поставив на тумбочку пустой стакан, вышел из комнаты.

Стас обтерся одеялом и осмотрелся. Все спали. До подъема еще пятнадцать минут. Эх, Стас мог бы досмотреть сон и узнать, наконец, куда вела его Тома…

Разочарование было горьким. Сон про лес снился ему часто, но обычно напоминал кошмар: снова и снова Стас проживал ужас того дня у костра. Свой судный день. Но сегодня сон был светлым, добрым. Тома каким-то чудом изменила ход времени, перенесла его в альтернативную жизнь… ту, где вообще не было чертового костра. Интересно, как все у них сложилось бы? Наверняка сейчас Стас не торчал бы в дыре под названием «школа для трудных подростков» и не терпел бы, стиснув зубы, новые и новые выходки Резака.

Стас откинулся на подушку. С волос все еще текла вода; постель намокала. Он закрыл глаза. Куда же они с Томой шли? Что за новое «наше вместе»?

Из громкоговорителя донеслась песня ― «Крылатые качели». Ненавистная. Ее всегда включали на подъем.

Стасу понадобилось три недели, чтобы поверить в то, что исправительная школа ― не сон, а его нахождение тут ― не ошибка. Этот отдельный мир был устроен совершенно не так, как привычная Стасу жизнь. Постепенно он все же подружился с Колей. И новый друг, приехавший сюда чуть раньше и успевший освоиться, постепенно рассказал обо всех порядках.

Взрослые тут делились на смотрящих, режимников, санитаров и садовников. Смотрящие – это педагоги, те, кто непосредственно «перевоспитывал» подопечных. Режимники – охрана, здоровенные лбы в форме, лениво разгуливающие по территории с резиновыми дубинками наперевес. Режимники пресекали побеги, следили за порядком. Дубинки пускали в ход редко ― ими усмиряли особо буйных. Последних отправляли в карцер ― отдельное здание прямо у забора, с унылыми, крохотными темными комнатами. На воспитанников режимники смотрели, как на тараканов, – свысока и с презрением, в разговоры не вступали. На глаза им лучше было не попадаться. Но с некоторыми, по слухам, удавалось договориться за деньги, сигареты или выпивку. Тогда их отношение к тебе будет чуть лучше, на многое закроют глаза. Например, если увидят, как ты шатаешься по территории после отбоя.

– Говорят, кое-кто и сбежать поможет, ― рассказывал Коля. ― За сотарик килорублей. Но я такого не помню, если и было, то не при мне. Да и где взять такие деньжищи?

Санитары – это медработники. А садовниками называли весь персонал, который к охранной и воспитательной деятельности отношения не имел, например, повара, слесари, сантехники. При этом настоящих садовников в штате и не было, их обязанности выполняли сами воспитанники. Например, стригли газоны. Чтобы сделать это занятие увлекательнее, инвентарь каждый раз был разный: косы, ножницы, даже лопаты. Некоторых смотрящих отличало богатое воображение ― и тогда траву не стригли, а выщипывали руками. «Труд изгоняет дурь!» – таков был негласный лозунг школы. С припиской: «Чем труд нелепее, тем больше дури выходит».

Воспитание трудом делало свое дело. Стас чувствовал, что тупеет, забывает сам себя, становится частью послушного стада. Зато времени и сил на мрачные мысли почти не оставалось.

Резак и его лбы устроились в школе хорошо. Их многие боялись. Обычно они сутками играли в карты в беседке: от трудочасов отлынивали, а свои задачи передавали новичкам, в качестве вознаграждения обещая не бить.

Стас не числился у Резака в любимчиках: держался слишком амебно, на выходки не реагировал. При встрече с Резаком Стас лишь презрительно сжимал губы, а Резак любил тех, кого можно довести до истерики и слез. Над такими он знатно издевался ― идей у него было много. Он ставил любимчиков на колени. Заставлял пить из лужи, вслух оскорблять самих себя или есть друг у друга из рук. Связывал скотчем и запирал где-нибудь на много часов. А любимая забава Резака начиналась после отбоя: он сажал людей на пол и, прижав их ладони ножками стула, садился на него, читал или копался в телефоне. Для некоторых аттракцион заканчивался переломами.

Было у Стаса и Резака что-то общее… Иногда Стасу казалось, что, глядя на этого парня, он будто рассматривает свои старые фотографии. Шутки, угрозы, издевательства, мерзкий смех ― все это он позволял и себе. Осознавать это было отвратительно.

Новые приятели Стаса, как ни странно, тоже не ходили у Резака в любимчиках. А ведь словно по какой-то иронии, вся эта компания друзей по несчастью жутко напоминала Стасу «мушкетеров». Его любимые игрушки из прошлого.

Помимо Коли Стас стал общаться с Васяем ― тем самым онанистом, который так подробно рассказал свою историю на пятом групповом сеансе у психолога.

– Ну вы это, не ссыте, я только на сеньорин. Сеньоры меня не вдохновляют, ― успокоил будущих друзей Васяй в день знакомства.

А еще Стас подружился с Мироном.

Мирон был низким и щуплым, с русыми волосами и веснушками, которые покрывали не только лицо, но и все тело. В прежней жизни он постоянно ссорился с родителями, а после очередной ссоры украл папину тачку и все деньги. На этой тачке он ездил по городу, швыряя деньги в окно, а затем нырнул в ней в городской пруд. А все потому, что не хотел поступать по родительской указке на банковское дело.

– Я вообще это, ну, руками люблю, ― смущенно сказал Мирон, когда они со Стасом знакомились. ― Ковать люблю… ― Он как будто оправдывался. ― Хотел пойти учиться ковать оградки, лестницы, декор всякий. А папа сказал, будешь банкиром. И вот…

Мирон был из тех, кому в спецшколе нравилось: тут не было навязывающих свое мнение снобов-родителей, зато была ковка.

Ребята были веселыми, недалекими, добрыми. Коля походил на Шляпу, Васяй своим лошадиным лицом ― на одного из друзей Шляпы, которого Стас за эту черту внешности прозвал Ишаком. А Мирон напоминал третьего из «мушкетеров» ― мелкого Пятачка. Даже голос был такой же писклявый.

Хоть Стас и не был любимчиком, Резак все равно его как-то выделял. Как будто пытался найти в нем слабое место, ударить побольнее, унизить. Иначе как «Барби» или «животное» Резак к Стасу не обращался. При каждом удобном случае пристраивался рядом, понижал голос и в красках расписывал, в какую позу поставит его маму и как будет мучить его сестру. Один раз Резак придумал какую-то очередную «забаву» и приказал Стасу сесть на пол. Тот отказался. Его толпой затащили в туалет, набросили сверху одеяло и избили.

Стас продолжал все это терпеть. Он будто что-то выключил в себе. Дни проходили, оставляя на языке привкус горечи, от которой никак не избавиться.

Иногда казалось, еще чуть-чуть ― и он сорвется, просто размажет лицо Резака о кафельный пол. В такие моменты Стас чувствовал на груди прохладное прикосновение иконки, некогда подаренной Томой, а мягкий голос в голове шептал: «Не нужно, Стас, это не выход». Стас выдыхал. Закрывал глаза. Говорил самому себе: «Терпи, ты это заслужил». Считал до пяти. Его отпускало.