Что же мне предлагалось за девять тысяч в месяц? Коридор в три шага упирался в кухню, где уместился небольшой стол, два деревянных стула со спинкой, холодильник, старая газовая плита и кое-какая столешница с полками. По коридору направо расположилась комната, весьма большая, с одним раскладывающимся диваном, шкафом, и старым толстым телевизором, который, упади он на ногу, смог бы легко ее сломать. Вместе с полом. В туалете же ничего примечательного не было.

Вид этой квартиры меня несколько угнетал (непонятно почему), но чего не сделаешь, чтобы снова не жить со своей матерью! Мой друг-то, с которым я жил, недавно умер…

– Ну как, берете? – вывела меня из размышлений хозяйка.

– Безусловно. Напомните, пожалуйста, месячную цену.

– Девять тысяч рублей

– А скидок студентам случайно у вас нет?

– Хорошо, давайте восемь пятьсот.

– Хорошо, я заселяюсь. Оплачу сейчас, – сказал я и начал копаться в карманах в поисках кошелька, но уже через несколько секунд с ужасом осознал, что забыл его дома. На меня накатило такое сильное волнение, что руки и ступни в одно мгновение покрылись льдом. Чуть ли не отчаяние. Причем я совершенно не знаю почему. Быть может оставленный дома кошелек ассоциировался с возможностью меня опозорить?

– Кажется, забыл дома, – признался я, и вдруг почувствовал себя виноватым. Вот оно. С ранних лет мне твердили, что забывать вещи плохо, а когда я случайным образом совершал этот поступок, матерь говорила одну и ту же фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «даже этого ты сделать не можешь».

– Ничего страшного, со всеми бывает, – сказала хозяйка, по всей видимости видя мою страшнейшую растерянность, так как я ошалело замер с руками в карманах. После этого мне сразу стало легче. – У вас наличка?

Я отрицательно покачал головой.

– Тогда переведите мне месячную оплату на карту.

Я так и поступил. Затем все равно покинул квартиру – нужно перевозить вещи.

На лице меня обдало сильным холодным ветром. С глаз против моей воли ручьем потекли слезы, отчего даже невозможно было нормально смотреть.

В скором времени подъехал автобус. Кое-как протиснувшись в него через первую дверь, я встал на месте даже не держась за поручни – меня просто прижала со всех сторон толпа людей. На улице холод, а внутри автобуса все так сильно надышали, что здесь стоит страшнейшая жара. Пот льется ручьями.

Я очнулся, когда увидел в запотевшем окне знакомые пейзажи. Что ж, вот я и приехал. Холодный ветер окатил меня, сильно мокрого, с ног до головы. Вскоре передо мной возник мрачный пятиэтажный панельный дом. Я быстро поднялся на четвертый этаж, но застыл перед дверью. На меня вновь напало то чувство, которое я испытывал вот уже многие годы: жуткое нежелание открывать эту чертову дверь, возвращаться в эту проклятую квартиру, к этому ужасному человеку. Когда я прихожу домой, она просто изводит меня, я чувствую, что умру, если не сбегу сию же минуту. Помню, как несколько раз после школы, когда уроки уже кончились, а все друзья разошлись, я просто брал и отправлялся гулять. Никакого пункта назначения, конечно же, не было, шел куда глаза глядят. Слушал музыку и шел. Скучно мне никогда не было, ведь я в какой-то степени люблю одиночество. Походы таковые прекратились, когда однажды я чуть не отморозил все пальцы на ногах.

На мгновение я закрыл глаза, собрался с силами, вздохнул и наконец вошел внутрь. Никто меня не встретил. Как обычно. Тихо и аккуратно, стараясь не издавать звуков, я прошел по небольшому темному коридору и прошмыгнул в свою комнату. Здесь стояла хорошая мебель: застеленная кровать, стол с принтером, монитором, книгами и горой тетрадок, а также кресло и шкаф. Я подошел к своему столу, взял лист, весь в моих каракулях синего цвета, и быстро пробежал по нему глазами. Кажется, я даже слегка улыбнулся. Одно из немногих теплых воспоминаний. Это черновая рукопись моего неоконченного рассказа «Комната одиночества». Во время письма для меня исчезало все вокруг; я забывал абсолютно обо всем, и даже время более не существовало. Я мог просидеть так до самого утра. Воображение переносило меня в какую-то другую комнату, другой мир, созданный исключительно для творческих людей. «Вот оно, – думал я, – мое предназначение! Я наконец нашел цель жизни!» Но потом мою веру в писательское предназначение пошатнули жестокими словами, и дело пришлось оставить, несмотря на ту силу, что я чувствовал внутри себя.

К моему удивлению, кроме книг и рукописей у меня ничего не было. Вытащив из-под кровати какую-то старую черную сумку, я начал аккуратно все туда укладывать: сначала пошли книги, после мои рукописи, а затем небольшой блокнот, куда я раньше записывал все, что могло пригодиться для нового произведения; последними легли ручки и карандаши. В другую сумку я положил одежду и ноутбук. Я хотел вызвать такси, но денег стало слишком жалко. Уже собираясь уходить, я вдруг вспомнил, что забыл самое главное – кошелек. Осмотревшись по сторонам и никого не обнаружив, я открыл ящик стола и достал кошелек. Лишь с двумя тысячами, как и положено. Осмотревшись еще раз, я кое-как приподнял лист фанеры, под которым и находились остальные двадцать тысяч. Деньги я прятал не от воров, а от матери, ведь она бывало нет-нет, да и возьмет у меня пару тысяч, причем не говоря мне ни единого слова. Я вернул на место фанеру, убрал купюры в кошелек, положил его в сумку и вышел из комнаты. В коридоре столкнулся с матерью…

– А! – вскричала она и чуть отпрянула назад, испугавшись меня. Рыжий кот, которого она держала в руках, от ее крика соскочил на пол и убежал. – Ну вот, опять ты его спугнул! Предупреждай, когда ходишь! – По интонации я понял, что она совсем недавно проснулась, и что она явно не протрезвела после вчерашней пьянки. Мать отвернулась и, наклонившись, начала водить рукой по полу, зазывая кота

– Чего тебе? – огрызнулась она на меня.

Я хотел что-нибудь высказать ей, но не находил в себе силы.

– Ну?! – Она повернулась и прожигала меня взглядом.

Я чувствовал, что во мне мало-помалу начинает зарождаться ярость. Кажется, и на лице моем это отразилось –мать косо на меня посмотрела. Глубокий вдох, выдох.

– Ну? Чего ты молчишь-то? Аль сказать нечего? – Она закашляла.

Я хотел уже начать говорить, но что-то не давало мне этого делать. И дело вовсе не в волнении. То, видимо, была совесть. Ну не мог я, стыдно мне говорить все эти слова матери, своей матери, которая пусть и вызывает только ненависть, которая пусть и душила меня много лет подряд, которая пусть и убила во мне всю внутреннюю красоту, но которая все-таки меня создала, которая все-таки дала мне жизнь, пусть совершенно никому ненужную и бессмысленную!

– Теперь ты можешь спать спокойно, – начал я медленно, чуть отступив назад и сложив на груди руки, – тебе больше не придется тратить свои нервы на меня. Я ухожу, мама. Я скопил небольшую сумму, снял себе квартиру и более тебя не потревожу. – Я махнул рукой. – Прощай.

Не дожидаясь ответа, я направился к выходу. Кажется, она что-то говорила вслед, но я уже совсем ничего не слышал.

Я прошел мимо остановки и поплелся дальше.

Не знаю почему, но мне не стало весело. Даже какая-то тоска вдруг накатила. Уже на улице мне в голову начали лезть более подходящие, более мягкие для этой ситуации слова и они, конечно же, были в сотню раз лучше сказанных мной.

Через несколько часов я наконец оказался в своей собственной квартире! В квартире, где мне больше никто не помешает! От осознания этого вернулось слегка приподнятое настроение. Разложив все вещи, я начал думать, как заработать денег. Институтской стипендии в две с половиной тысячи рублей дай Бог чтоб хватило на еду. И это она еще социальная по потере кормильца. А ведь я еще хотел купить какие-то курсы по философии, записаться в автошколу, купить какие-нибудь книги, записаться на курс по созданию музыки (я всегда любил ее), да купить нормальных сигарет в конце концов!

Я открыл окно, что было прямо напротив стола, и вдохнул свежий дневной воздух февраля. Впереди и по сторонам раскинулись темно-серые плоские крыши домов, а еще дальше торчали золотые маковки церкви. На календаре была отмечена суббота, и потому-то откуда-то снизу уже доносились вопли пьяниц. «А не сходить ли и мне куда-нибудь?» – пронеслось в моей голове. Алкоголь я, конечно, ненавидел лютой ненавистью, но вот поесть никогда не помешает. Открыв приложение «Сбербанк», я быстро передумал идти в кафе и предпочел сходить просто в пекарню. Закрыл окно, и пошел.

Я купил курник за шестьдесят рублей и вышел. На улице было холодно, но домой идти не хотелось, так что я присел на лавку рядом с подъездом. Начал есть и смотреть на дорогу, где в разных направлениях проносились машины и ходили люди. Но я почему-то не слышал ни шуршания пакета перед самым носом, ни обрывков разговоров, ни даже гула машин. Я точно забылся; погрузившись в мысли, я даже не моргал. Я старался ни на кого не смотреть, однако через минуту услышал низкий скрипучий голос, отчего чуть ли не подскочил:

– Молодой человек, можно подсесть? Хочу обратиться к вам с интересной беседой.

Я поднял глаза. Скрип доносился справа, где стоял худющий мужчина лет шестидесяти. Мне почему-то сразу подумалось, что кроме водки он ничего не употребляет, даже может быть не ест почти. Я быстро смекнул, что это какой-то пьяница, и что сейчас он будет выпрашивать мелочь. Знал бы он, что мне, может быть, мелочь нужна не меньше, чем ему.

– Да, конечно, – сказал я, стараясь намекнуть недовольной интонацией, что подсаживаться не надо. Но он все же сел.

Вблизи от него сильно пахло водкой; но манера была эффектной, кажется, он хотел поразить всех своим видом и достоинством. Присев, он взял мою руку тремя пальцами (мизинец и безымянный были намертво прижаты к ладони) и, сохраняя ее в своей, достаточно долго смотрел мне в лицо. Стало как-то не по себе; я начал аккуратно вырывать руку и уводить взгляд, отодвигаться в сторону.

– Николай Викторович Шалопаев.

– Очень приятно, – соврал я.

– Уже работаешь?

– Нет…учусь.

– Студент?

Я злобно кивнул. Это слово ассоциировалось у меня с той помойкой, в которой я учусь. А я ненавижу все, что с ней связано и всегда бешусь, когда что-то подобное всплывает в разговоре.

– Молодой человек, бывало ли у вас чувство, когда совершенно не хочется идти домой? Когда совершенно не хочется в доме этом сидеть?

– Ну… случалось, – ответил я тихо, чтобы кроме моего собеседника никто не услышал.

– Во-о-о-т… – протянул он, грозя пальцем. – И у меня такое было.

Он всхлипнул, втянув сопли с усов, и замолк, о чем-то задумавшись. «Это надолго», – появилось у меня в голове. Я не привык рассказывать кому-либо о своих переживаниях ввиду недоверия и привычки все переживать внутри себя, и уж тем более я не хотел их рассказывать вот этому незнакомому алкашу. Я хотел было попрощаться, но он открыл рот и начал какого-то черта рассказывать историю о том, как его младшего внука разодрали собаки…

…После этого рассказа во мне что-то двинулось, точно холодная каменная оболочка слегка треснула, и из-под нее начал пробиваться свет. Нет, я не захотел обнять его, поцеловать и вместе с ним плакать, но какая-то легкая жалость поднялась в моем сердце.

– Эх, проводи меня до дома, пожалуйста, – наконец сказал он совершенно потухшим голосом.

Я уже давно хотел уйти. Благо, идти оказалось недалеко, но собеседник мой оказался настолько пьян, что практически полностью оперся на меня; фактически, я тащил его на себе.

Лестница по мере продвижения вверх все более и более темнела, навевая сердцу какую-то тоску (в подъезде не было освещения). В конце коридора я трижды постучался – никто не ответил; тогда я нашел в кармане у Шалопаева ключ и открыл дверь самостоятельно. За ней скрывалась квартирка, обдавшая меня крепким запахом табачного дыма. Я спросил есть ли кто-нибудь дома. Через минуту вышла низкая женщина. Она шла медленно, но, увидев на входе сидящего мужа, вскрикнула и кинулась к нему.