– Да, сэнсэй, ночью здесь был настоящий спектакль, – сказал он. – Наш господин детектив так завелся, что со всей силы пнул вентилятор, взгляните сами… – Останки того, что, должно быть, когда-то было электрическим вентилятором, были сложены в углу комнаты. – Он отлично провел время, только вот что теперь делать с этой невыносимой жарой?

– Но все же какое-то время у вас все-таки был вентилятор – а это уже роскошь, – я усмехнулся. – Что до меня, то, просто сидя дома взаперти, я так обливаюсь по́том, что, кажется, уже потерял за это лето не меньше двух килограммов. Кстати, как думаешь, он уже проснулся?

– Я слышал там, наверху, какое-то шуршание, так что, полагаю, проснулся, но пока не показывался. А ведь сейчас в любой момент может прийти посетитель! По правде сказать, господин детектив приходит в ярость, когда я бужу его, так что вы появились как раз вовремя, сэнсэй. Вы не могли бы поднять его с кровати вместо меня?

Энокидзу действительно ненавидел, когда его будили. Однако меня заинтересовало упоминание о возможном посетителе. Хотя он открыл свое дело уже полгода назад, я впервые слышал, что к нему кто-то должен был прийти.

– Посетитель? Ты имеешь в виду, клиент? Или к вам должен прийти мастер, чтобы починить сломанный вентилятор?

– Нет, боюсь, этот вентилятор уже отправился к Будде. И да, конечно же, я имею в виду, что к нам должен прийти клиент. К тому же это дама. Она только что позвонила, так что, полагаю, будет здесь в течение часа. За все время это лишь четвертый наш клиент, так что мне не хочется думать, что он все испортит. Но у него всегда было плохо с чувством времени. – Торакити говорил в точности как родитель, переживающий за отбившегося от рук ребенка.

Что до меня, то я был немного изумлен. Неужели сюда действительно придет реальный человек со своей реальной просьбой, как в обыкновенное детективное агентство? Но ведь, по словам Торакити, раньше сюда уже приходили трое клиентов! Это было просто откровением – но если это действительно так, то мне было очень интересно услышать о том, что за клиенты приходили к Энокидзу и с какого рода проблемами. Однако все же первым делом, как бы то ни было, я должен был разбудить нашего детектива.

Рядом с чайным гарнитуром для посетителей стоял большой стол, на котором красовалась трехгранная пирамида с надписью: «ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ». То, с какой серьезностью ее там установили, было очень похоже на Энокидзу, но я не мог удержаться от смеха всякий раз, когда ее видел. Позади стола располагалась дверь, которая вела в жилую часть этажа. Я открыл ее и прошел по коридору к спальне. Когда легонько постучал в дверь, в ответ изнутри донесся звук, представлявший собой нечто среднее между плачем ребенка и воем какого-то животного, так что я решительно зашел внутрь. Энокидзу, скрестив ноги, сидел на кровати, созерцательно глядя на груду одежды, лежавшую перед ним.

– Эно-сан, ты проснулся?

– Ага, проснулся! – ответил он, не отрывая взгляда от беспорядочно набросанной одежды.

Я заметил, что, кроме женского нижнего кимоно – дзюбана ярко-пунцового цвета, небрежно болтавшегося у него на одном плече, – на нем не было ничего, кроме трусов. Он выглядел точь-в‐точь как какой-нибудь младший сын вассала сёгуна эпохи Эдо, только что вернувшийся домой из увеселительного квартала.

– Сидеть в кровати в таком виде не считается за «проснуться». С минуты на минуту к вам должен прийти клиент, а Кадзутора там один, и он окажется в весьма затруднительном положении. Только не говори мне, что ночью ты перепил. Ты ведь не провел всю ночь с проституткой, которая вытянула бы из тебя все силы, так что у тебя нет никаких оправданий. Ведешь себя как полный придурок.

– Без предупреждения врываешься к человеку в спальню и обзываешь его придурком – наглости тебе не занимать, Сэки-кун…

Энокидзу звал меня Сэки, сокращая мою фамилию. Это было пережитком манеры придумывания прозвищ, которая пользовалась популярностью среди товарищей Энокидзу в старшей школе. Из-за этого я привык называть Макио Фудзино Фудзимаки – это была их идея, и, хотя они не имели обыкновения придумывать подобные прозвища ученикам из нашего с Кёгокудо класса, почему-то именно меня одного стали звать сокращенным именем. Все началось с того, что один из моих друзей начал звать меня Сэкитацу, но, когда я пожаловался, что это прозвище звучит как имя какого-нибудь пожарного из эпохи Эдо, Энокидзу сократил старинно звучащее «-тацу», и с тех пор и по сей день я был просто Сэки. Впрочем, он не ограничивался сочинением имен только для своих одноклассников, – ему настолько это нравилось, что он также сократил Торакити Ясукадзу и Сютаро Киба до Кадзутора и Кибасю. Впрочем, в сравнении с Киба прозвище получилось даже длиннее настоящей фамилии, так что это совсем не было сокращением.

– Как бы там ни было, Эно-сан, я пришел сюда по делу, так что, может быть, ты перестанешь смотреть на меня, как Оиси Кураноскэ^[63], только что вернувшийся из публичного дома, и мы поговорим по существу?

Однако же я сам называл его Эно-сан, так что не мне было судить о данных им прозвищах.

– Сэки-кун, ты тоже ничего не понимаешь. Если б решить, что надеть сегодня, было так просто, то мне не пришлось бы так часто менять работу.

– Ты что, хочешь сказать, Эно-сан, что запутался в выборе одежды?

– Я размышляю над этим уже два часа, но ничего не подходит. Легко быть писателем: ты можешь надеть спортивную рубашку или банный халат и все равно выглядеть как настоящий романист. Но я – детектив. Ты не можешь себе представить, какой тяжкий труд – одеться так, чтобы люди могли понять это с первого взгляда.

Что за ужасный человек… Он, конечно же, был абсолютно серьезен. Какое бы напряжение я ни испытывал, ворвавшись к нему в комнату, все обратилось в дурацкую шутку.

– Но если б люди могли сразу понять, что ты – детектив, просто взглянув на тебя, то как бы ты смог вести свое расследование? Мне это совершенно непонятно. Но если ты действительно хочешь выглядеть как настоящий детектив, то почему бы тебе не одеться как Шерлок Холмс? Раздобудь себе шляпу охотника за оленями и зажми в зубах курительную трубку…

– О, а это хорошая идея… – Энокидзу тотчас с серьезным видом принялся рыться в куче одежды в поисках шляпы охотника за оленями, но постепенно на его лицо вернулось хмурое выражение. – К сожалению, здесь нет ничего подходящего, – вздохнул он, даже не взглянув в моем направлении.

– Эно-сан, я понимаю, что ты очень занят, но есть кое-что, о чем мне нужно с тобой поговорить, и, хочешь ты этого или нет, я начну прямо сейчас.

Поскольку у меня не было выбора, я, все еще стоя посреди спальни, начал рассказывать все по порядку. Я бы куда-нибудь присел, но в комнате Энокидзу повсюду были разбросаны непонятные и неизвестно для чего нужные вещи, так что я боялся по невнимательности сесть на что-нибудь ценное.

В течение всего того времени, что я говорил, Энокидзу продолжал копаться в горе одежды, и на его лице попеременно появлялись то выражение полного изнеможения, то самозабвенной увлеченности. Лишь упоминание имени Фудзимаки заставило его бросить на меня краткий взгляд. Однако за исключением этого он ни разу не произнес даже обычных вежливых реплик для поддержания разговора, и к тому моменту, как я закончил, у меня было ощущение, что на меня совершенно не обращают внимания^[64].

– Э… Эно-сан, ты не мог бы просто меня послушать, пожалуйста? Я знаю, что мы с тобой старые друзья и все такое, но я уже правда начинаю немного сердиться.

– Я разве тебя не слушаю? – сказал Энокидзу, наконец посмотрев на меня.

Правильное пропорциональное лицо. Огромные глаза темно-карего цвета. Кожа такая белая, что его едва ли можно принять за азиата. Волосы золотисто-каштанового оттенка, словно просвеченные солнечными лучами. Как будто он родился с меньшим количеством пигментов, чем все мы.

«Он похож на одну из этих европейских кукол из неглазурованного фарфора».

– Что у тебя с лицом, Сэки-кун? Если здесь кто и выглядит полным придурком, то это ты, – добавил он спустя мгновение. – Если б передо мной стояла миловидная девушка, мечтательно уставившаяся в пространство, я захотел бы с ней заговорить, но если возле моей кровати стоит заросший бородой мужчина с обезьяньим лицом и бессмысленно на меня таращится, то, скорее всего, я захочу врезать ему разок по физиономии.

Сжатый кулак Энокидзу, возникший у меня перед глазами, вернул меня к действительности. Я знал его многие годы, но его лицо, будто вылепленное искусным скульптором, до сих пор заставляло меня забыться в восхищении.

– Но ты совсем не слушаешь, что я тебе рассказываю.

– Не понимаю, каким образом это могло тебя так ошарашить.

– Я вовсе не ошарашен – просто удивился, когда ты так внезапно на меня обернулся.

«Почему я оправдываюсь?»

Отчего-то всякий раз, когда в разговоре с этим человеком возникал малейший признак разногласия, я обнаруживал, что начинаю делать все, чтобы сгладить противоречия. У меня была теория, что Энокидзу – и, если уж на то пошло, Кёгокудо тоже – обладал неким сверхъестественным обаянием, магическими чарами, к которым я был особенно восприимчив. Однако сами они об этом совершенно не подозревали, так что, с их точки зрения, я выглядел обыкновенным идиотом. В действительности, когда уходил из области действия этих чар, я сразу переставал быть идиотом и становился обыкновенным человеком, полноценным представителем общества. Но стоило мне вернуться, как все силы и способности так же внезапно оставляли меня, и я вновь обнаруживал, что нахожусь в затруднительном положении, вынужденный оправдываться за то, чего не совершал.

– Как бы там ни было, – сказал Энокидзу, – связи между фактами в твоем рассказе неопределенны и двусмысленны, их временна́я последовательность нарушена, к тому же ты все время перескакиваешь с одной точки зрения на другую – как из всего этого можно извлечь истинную суть всей истории? Зачем тратить время на уточняющие вопросы, если я могу сначала выслушать все, что ты имеешь сказать, и, лишь собрав все воедино и осмыслив, спросить тебя. И потом, когда я не смотрю в твою сторону, это ведь не значит, что я перестаю тебя слышать. Это же не то же самое, что зажать ладонями уши… впрочем, когда ты так без остановки тараторишь, я бы услышал тебя, даже если б не хотел.

Наконец, кажется, выбрав рубашку, он просунул руку в рукав.

– Это сложная история, поэтому я не был уверен, с чего лучше начать, – возразил я. – Ты бы мог хотя бы один раз ответить, чтобы показать, что ты меня слушаешь.

– Что такого сложного в этой истории? Вот же ты обезьяна… Ну хорошо. Фудзимаки женился на девушке из семьи врачей и был принят в эту семью, а затем бесследно исчез из запертой комнаты. На тот момент его жена находилась на третьем месяце беременности, и, несмотря на то что он уже отсутствует в течение полутора лет, ребенок так и не родился. Естественно, об этом начинают распространяться самые разнообразные слухи. Ацу-тян^[65] собирала об этом материал для репортажа и обратилась к тебе за советом, но, поскольку ты не был способен дать ей никакого дельного совета, ты пошел поговорить с Кёгоку, и он порекомендовал тебе прийти сюда – это все, что ты мне рассказал. Для этого не требовалось и тридцати секунд.

– Но это ведь только вывод, а в истории множество разнообразных подробностей…

– Поскольку я знаю основной вывод, мне уже нет необходимости перечислять мелкие детали. Если б мне потребовалось что-нибудь уточнить, я бы задал тебе вопрос, – безапелляционно заявил Энокидзу. Затем, продолжая смотреть на меня и завязывая галстук, прищурился: – Так как называлась та клиника? «Идзюин», верно? Или «Кумамото»?

Энокидзу никогда не был способен запоминать названия. Но даже для него это было чересчур.

– «Куондзи». Ты ведь не слушал, да?

В тот самый момент, как я это произнес, Энокидзу внезапно громко рассмеялся и, не прекращая хохотать, позвал Торакити:

– Кадзутора! Кадзутора!

Пока я стоял там, совершенно сконфуженный, Торакити торопливо открыл дверь:

– Что-то случилось, господин Энокидзу?