Промолчал Агнехран, только заметила я – уставшим выглядит. А опосля пригляделась – на руке одной рукав застегнут наглухо, а на рукаве том… кровь запекшаяся.

«Охранябушка, – сердце сжалось от предчувствия дурного, – неужто ты в Яр за мной сунулся?!»

– В порядке я, беспокоиться не стоит.

«А тебе значит, беспокоиться можно?!» – вспылила я.

Пожал плечами маг, и хоть уставший, а стоит все так же и улыбается так по-доброму, так счастливо. И смутилась я вдруг. Отступила, да и сказала сконфуженно:

«Павших я твоих к окраине леса принесла».

– Вижу, – и улыбка исчезла его. – Откуда знаешь, что мои?

«Да ты как-то сказал, – я тоже плечами пожала, но не увидел он, конечно».

– Спасибо, – голос его дрогнул, – поклон мой тебе, низкий.

«Тебе спасибо, что подсказал, да научил. И пора мне, Агнехран, время уж. Прощай».

Замер, глаза мигом прищурились, да и сказал маг недобро:

– А вот это плохое слово, Веся. Очень-очень-очень плохое. Не говори его мне. Никогда.

Ну, раз просишь:

«Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай! Прощай!»

– Зараза лесовладеющая, – очень тихо сказал маг.

Улыбнулась, к щеке его прикоснулась, он глаза прикрыл, словно действительно чувствуя, а мне… пора было уже мне.

«Сегодня отсыпаться буду, не свидимся. И ты отдохни, уставший совсем, вымотался».

– Отдохну, – прошептал Агнехран.

Скользнули пальцы мои по щеке его, да отступила я в лес, под сень деревьев черной злобой искаженных, и попросила Ярину:

«Павших огороди, нежити то в Гиблом яру что день, что ночь все едино».

И затрещали деревья, заскрежетали корни, что из земли выдергивались, и встали дубы, пусть и искореженные, ствол к стволу, в живой забор полумесяцем вставший обратившись. Маги тут же порталы пооткрывали да и принялись павших своих прочь уносить. И стоял Агнехран, руки сильные на груди сложены, глаза внимательные за транспортировкой каждого тела следят пристально, лицо невозмутимое и отстраненное, а вот в глазах… в глазах боль да скорбь страшные. Видать знал он, знал каждого мага, что в Гиблом яру погибли, всех он знал.

И не смогла я уйти, вернулась к нему, обняла со спины, крепко-крепко, как могла моя бестелесная оболочка, да и прошептала:

«Все пройдет, Агнехран, и боль пройдет, и скорбь. Ты не терзай себя так, не твоя это вина, и не твоя ошибка».

И ответа не дожидаясь, отступила, клюкой оземь ударила, и перенеслась аккурат на полянку свою.

***

Туда перенеслась я, где лежало тело мое в платье свадебном, да сидел рядом Водя, сидел, за руку крепко держа, в лицо с тревогой вглядываясь. Не упустила своего шанса и тут.

Подошла, шепнула:

«Все, туточки я».

Просиял улыбкой полной облегчения водяной, а я клюку в руку свою же вернула, и с ней в тело вернулась сама.

Глаза распахнула – аккурат вовремя вернулась я, солнечный свет уж почти тела моего достиг. А еще спина затекла, и шея, и хорошо что аспид обо мне позаботился, на земле лежать не оставил – сырая она, земля-то, у воды ведь у самой.

– Весь, встать сможешь-то? – спросил Водя.

– Не, – ответила весело.

– А сесть?

– Не.

– А не издеваться и сразу сказать, где и что болит?

– Тоже «не», – настроение у меня поутру было превосходное.

И тут рядом вспыхнул круг алхимический, из него вышел аспид, мрачно да недобро на Водю глянул, ко мне подошел, наклонился, на руки подхватил, и в алхимический круг свой вернулся – я и сказать ничего не успела.

***

А когда перенеслись мы – и говорить не стала. Аспид меня аккурат в баньку перенес, та уже растопленная стояла, да с водой теплою, как была в платье так в ту воду и опустил. Выпрямился, на меня поглядел устало, да и сказал:

– Тихона с едой пришлю. Платье твое, ведунья, как я понимаю просто так не снять, так что чащу зови. Рад, что помощь ни моя, ни лешего с водяным не понадобилась. Отогревайся и спи. У меня дела есть, к ночи вернусь.

Поглядела в спину его уходящего, да как ушел, позвала вовсе не чащу, а друга верного да сотоварища надежного. Леший явился тут же, платье снять помог, да посидел рядом, пока я в воде теплой отогревалась. Молча сидел, и по глазам видно – говорить ничего не хочет… а поговорить придется.

– Навкара, – проскрежетал лешенька.

И мы еще помолчали. Навкара это было страшно.

– Чую я, в Гиблом яру не только ведуньи мертвые обретаются, а и кое-что пострашнее есть.

– Есть, – согласилась я грустно, – где-то посередке леса, чуть ближе к западу, есть что-то. И придется узнать что.

– Сама не лезь, – предупредил леший.

– Самой и не хочется, – честно призналась я.

– Может аспида отправим? – вдруг предложил друг верный.

Я на него посмотрела, он на меня, и оба тяжело вздохнули. Не отправим мы аспида, потому что это наше дело, как есть наше, мы теперь за Гиблый яр в ответе, вот нам и отвечать.

– И ведь жили-то как жили, хорошо, спокойно, без волнений, – высказал лешинька.

Но мы оба знали – взяться за Гиблый яр было решением правильным. Очень правильным. Ведь пока жива была Ярина, лес еще кое-как но силу сохранял, а вот коли и она пала бы под действием скверны… рано или поздно отравлена была бы река, а значит и Водя и все его владения, а опосля скверна добралась бы и до нас…

– В Гиблом яру работы много, – сказала я.

– Леший нужон, – подтвердил мой леший, и добавил, – я справлюсь.

Я на него снова поглядела, и скрывать не стала, правду сказала:

– Пока там хозяйка твоя прежняя, нельзя тебе в Гиблый яр.

Заскрежетав, пожал плечами мой лешинька, и ответил:

– Отболело уже, Веся, да и облик человеческий я утратил – нет у нее более силы надо мной, а вот тебе моя сила сейчас позарез нужна, сама ты в Гиблом яру не справишься и о том ведаешь.

– Обдумать нужно все, – помолчав, решила я. – Навкару создать непросто – а кто-то создал. В яру заповедном создать область, для лесной ведуньи не ощутимую крайне непросто – но кто-то создал. Тут думать нужно. То, что во врагах у нас чародей один это дело понятное. То, что ведьмы-изменницы есть – тоже ясно. А вот как давно это есть?

– И сколько навкар у них? – добавил к моим вопросам свой лешенька. – И только ли навкары?

А вот это уже совсем страшный вопрос.

– Чего побледнела? – вопросил леший. – На территорию леса Заповедного ни одна навкара не проникнет, чащу уж проинформировал, да она и сама с такой напастью справилась бы.

– На территорию леса – нет, не проникнет, – согласилась я, – вот только вокруг леса деревеньки человеческие, лешинька, а одна навкара всю деревню за ночь вырезать вполне может.

Нахмурился леший, насупился. Да, будь я ведуньей простой я бы о таком и не подумала, но я ведьма, мне за людей тревожно тоже.

– Поднимайся из воды, отнесу в бор сосновый, – сказал леший, и сам поднялся. – Вечер нынче утра мудренее будет, так что вечером поговорим.

Тут он прав был, полностью прав.

***

Наспех поев после теплой бани, я покинула избу в обнимку с одеялом, и вскоре практически спала, едва устроилась на теплой хвое Соснового бора. Наверное, только здесь поняла, насколько сильно устала, но это было только начало. Совсем начало. Рядом со мной лежали две клюки, леший обе оставил, берегся, и вот теперь они присматривались друг к другу, и тянулись одна к другой. Тонкая, светлая моя клюка, в которой силы было так много, и большая широкая черная клюка яра Гиблого, в которой силы еще только просыпались. Со временем, я уже знала, они станут равными – станут отражением меня и будут обе тонкие, но крепкие, способные гнуться, но не ломаться, скрывающие потенциал, но готовые принять любой вызов судьбы. Одно их от меня отличало – рыдать не будут, и больно им не будет тоже.

***

Не люблю сны. И есть за что не любить – все они почему-то о прошлом. О том прошлом, которое уже не вернешь, не возвратишь, и которое возвращать не хочется вовсе.

Огромный бордовый зал, алые спинки кресел, лепнина в позолоте, сцена, ярко освещенная, и тонкая девичья фигурка, в сковавшем ее стан черном платье, приковывает взгляды к себе трагедией, что всем была известна.

Ее звали Оливия Андерас. Прима оперного театра. Ее голос завораживал, ее талант признавали даже критики, а ее жизнь была уничтожена. Уже тогда была уничтожена, но о второй трагедии в тот вечер еще никто не знал.

«В миг, когда накроет,

Мрак небытия,

Старый черный ворон,

Пропоет «Беда».

В миг, когда иссякнет,

Жизни тихий свет,

Для меня настанет,

Сумрачный рассвет.

Но когда рассудком,

Завладеет ночь,

Помни – я любила,

Но не смогла помочь».

Я не была единственной ведьмой в опере в тот жуткий вечер, с нами, Тихомиром и Кевином, пошли еще две ученицы и две преподавательницы школы Славастены. И чудовищное предзнаменование почувствовали мы все. Одна из наставниц мгновенно поднялась, и покинула нас, в спешке вызывая магов. Вторая достала серебряное блюдце, связалась со Славастеной и та приказала Тиромиру немедленно покинуть концерт. Мы, ведьмы, почувствовали неладное, у магов такого предчувствия не было, и единственным, что заставило Тихомира послушать мать была я. Я его, откровенно забавлявшегося нашей нервозностью и страхом, просто взяла за руку и повела за собой – мне он не отказывал никогда. И потому, когда я, едва выйдя из отдельной ложи, практически побежала по лестнице вниз, Тиромир бросился за мной, встревоженный моей тревогой. Наша наставница внизу тем временем уговаривала стражу вызвать магов немедленно, но те едва ли послушались ее. Зато им пришлось подчиниться Тиромиру. Магов вызвали, но первым в оперный театр прибыл Ингеборг – его Славастена вызвала.

Нас отправили в экипаж, а Ингеборг, Кевин и Тиромир бросились в зал.

Наутро в газетах впервые появилось страшное слово «Навкара». Более двадцати погибших, сотни раненных, но лишь благодаря Ингеборгу и Тиромиру эти сотни остались живы. Исключительно благодаря им. Король объявил благодарность обоим, их награждение прошло в королевском дворце и широко обсуждалось в прессе, а я читала все заметки Кевину, лежащему в магическом госпитале, и с тревогой присматривалась к его поведению. В палате дежурило двое магов, на шее Кевина угрожающе темнел серебряный ошейник, но он скрывал то, что выглядело еще угрожающее – разорванное горло. Первым, на кого напала навкара был Кевин, его отправили отвлечь нежить на то время, пока Тиромир и Ингеборг спасали людей. И Кевин отвлек как смог, а смог лишь собой.

Я как-то в шутку спросила тогда, почему она его не убила, как остальных, а Кевин серьезно посмотрел на меня и ответил, что навкара любила и не смогла убить того, кто знает, что такое настоящая любовь. Тогда я не поняла, о чем он. Тогда я ничего не поняла. Для меня все было как и всегда – Тиромир получил славу, а мы с Кевином отделались госпиталем. А певица – всем было известно, что она потеряла любимого за несколько дней до свадьбы и безумно горевала о нем, но я не понимала, как горе может обратить кого-либо в нежить. Тогда я не понимала многого…

Внезапно к моей ладони прикоснулось что-то теплое.

Я вздрогнула, вырвалась из западни кошмара и перешла в обычный сон лесной ведуньи. Замерла на миг у своего тела, увидев, что возле меня, кое-как прикрывшись тонким плащом спит аспид, который, похоже, просто рухнул от усталости. Вспомнила, как он обо мне заботился, чтобы я не замерзла, используя магию прикрыла его частью своего одеяла и отправилась свой лес проверять – война войной, а хозяйство лесное дело безалаберности не допускающее.

***