Обе захихикали, и их познакомили с Анной, которая как раз прощалась с их родителями. В суете младенец оказался на полу, в компании морской свинки. Элизабет взяла его на руки, и он тут же принялся сосать рукав ее платья.

Джеймс проводил Анну с Ричардом до двери.

– Удачи! – пожелал он, стараясь перекричать детские «до свидания». – И подумай над тем, что я сказал.

Анна вышла, а перед глазами у нее все стояла картина: Элизабет на верхней ступеньке лестницы с младенцем на руках.

– Я же говорил, она замечательная, – повторил Ричард, когда они зашагали по дороге.

Анна кивнула. Дождь перестал, но совсем недавно, и тротуары еще были мокрые.

– Думаешь, я смогу написать что-нибудь свое? – сказала Анна. – Попробовать интересно. Если мне придется лететь к маме, то, наверное, ненадолго.

– Возможно, всего на несколько дней.

Ноттинг-Хилл-гейт опустела. Демонстрантов, без сомнения, разогнал ливень, и они разошлись по домам. Рваный плакат, валявшийся в луже, служил единственным напоминанием о них.

– Знаешь, почему мне так неприятна мысль о поездке в Берлин? – спросила Анна, обходя лужу. – Может, это и глупо, но я опасаюсь русских. Вдруг они захватят весь Берлин и запретят выезжать оттуда? И я окажусь в ловушке… Но ведь им не дадут, правда?

Ричард отрицательно покачал головой:

– Это равносильно началу войны с Америкой.

– Да, конечно. Но мне все равно страшно.

– Тебе было страшно, когда вы бежали из Германии?

– Может, это нелепо звучит, но тогда я толком не понимала, что происходит. Помню, что на границе я что-то сморозила, а мама велела мне умолкнуть. Благодаря маме все казалось в порядке вещей. – Они лавировали между лужами. – Надо мне было ответить на ее письмо!

По возвращении домой Анна ощутила прилив хозяйственности.

– Нужно составить список необходимых дел, например доставка коврика… Да! Что ты будешь есть, пока меня не будет? Вечером я что-нибудь приготовлю. А ты потом разогреешь.

Анна составила список, решила, что приготовить, и к тому времени, когда Конрад должен был позвонить, чувствовала себя готовой к любому повороту событий. Усевшись рядом с телефонным аппаратом, она мысленно перебирала вопросы, которые нужно задать, и ждала. Конрад позвонил точно в девять. Сначала Анна услышала гул немецких голосов, а потом – голос Конрада, на удивление спокойный.

– Как мама? – спросила Анна.

– Без изменений, – ответил Конрад, а дальше, видимо, последовала заготовленная речь: – Думаю, тебе надо прилететь завтра утром. Кто-то из ее близких должен быть здесь.

– Конечно, – и Анна сообщила номер своего рейса.

Конрад сказал, что встретит ее.

Ричард, стоявший рядом, спросил:

– А что Макс? Он звонил Максу?

– Ах да… – сообразила Анна. – А что Макс?

Конрад ответил, что еще не звонил ему («Значит, ничего страшного», – решила Анна), но позвонит утром, если будет необходимость.

– Дорогая моя, – продолжал Конрад узнаваемо заботливым тоном, – надеюсь, тебя это не слишком сильно расстроило. Приношу свои извинения за вторжение в вашу семейную жизнь. Надеюсь, все быстро уладится.

Она и забыла, что Конрад всегда подчеркивает: Анна и Ричард – семья. Это было приятно, и настроение Анны внезапно улучшилось.

– Всё в порядке, – заверила она. – Ричард передает тебе привет.

Анна хотела спросить о чем-то еще, но о чем – у нее совершенно вылетело из головы.

– Да… А как это мама умудрилась подхватить пневмонию?

В трубке возникла пауза, и Анна решила, что Конрад не расслышал вопроса. Но потом он ответил. И несмотря на все помехи, связанные с расстоянием, Анна почувствовала, что голос его изменился.

– Мне жаль, – сказал он сухо. – Твоя мама приняла смертельную дозу снотворного.

Воскресенье

Анна шла очень медленно – такая тяжесть была в ногах. Стояла жара, на улице – ни единой души. Вдруг мимо быстро прошла мама в голубой шляпке с вуалью и бросила на ходу: «Задерживаться не могу: играю с американцами в бридж». Мама вошла в какой-то дом и исчезла – а дом Анна даже не разглядела. Ей было грустно, что она осталась на улице одна. А воздух с каждой минутой становился все горячее и тяжелее.

Утром не должно быть так жарко, думала Анна. Она точно знала, что сейчас еще рано, потому что Макс еще спит. Он убрал переднюю стену дома, чтобы тот остыл, и теперь сидел в гостиной с закрытыми глазами. Рядом с ним на стуле сонно моргала его жена Венди с младенцем на руках. Она смотрела на Анну, ее губы двигались. Но звуки не пробивались сквозь толщу вязкого воздуха. Анна ничего не могла расслышать и поэтому пошла прочь по раскаленной безлюдной улице, и впереди ее ждал душный бессмысленный день.

«Почему я так одинока? – думала Анна. – Существует, уверена, кто-то родной и близкий…» Но кто именно – она не помнила. Воздух был настолько тяжелым, что Анна едва дышала. Она попыталась оттолкнуть этот воздух руками. «Да, у меня кто-то был… Я уверена: был!» Анна пыталась вспомнить имя этого человека, но в голове было пусто. Она ничего не помнила – ни имени, ни лица. Не помнила даже голоса.

Нужно вспомнить, убеждала она себя. Ведь он существует, точно! Только спрятан в какой-то складочке ее памяти. А без него не может быть ничего хорошего. Ничего хорошего без него не произойдет!

Но воздух слишком давил: свивался вокруг нее, наваливался на грудь и веки, забивался в ноздри и рот. Еще чуть-чуть – и вспомнить будет уже невозможно…

«У меня кто-то был! – закричала Анна, стараясь пробить толщу воздуха. – Я точно знаю, был!» – и обнаружила, что лежит в кровати со сбитыми одеялами и простынями, а подушка закрывает ей пол-лица.

А рядом – Ричард, и он говорит:

– Всё в порядке, любимая. Всё в порядке!

Некоторое время Анна лежала без сил, чувствуя близость Ричарда, и ужас постепенно слабел и отпускал ее. Знакомая комната, очертания стула, комод, слабые отблески зеркала в темноте – все это Анна не столько видела, сколько ощущала.

– Мне приснился кошмар, – сказала она.

– Я знаю. Ты чуть не сбросила меня с кровати.

– Тот самый, когда я не могу тебя вспомнить.

Ричард обнял ее:

– Я с тобой.

– Да.

В свете отблесков уличного фонаря Анна видела лицо Ричарда – усталое, обеспокоенное.

– Ужасно страшный сон, – повторила она. – Как ты считаешь, откуда он? Как будто оказываешься в западне у времени и не можешь вернуться обратно.

– Возможно, это причуды работы мозга. Одна его часть что-нибудь вспоминает, другая секундой позже подавляет воспоминание. Похоже на дежавю, только наоборот.

Объяснение не устроило Анну.

– Как будто я увязла в прошлом…

– Ну как такое возможно?

– Вот так. Я действительно не могла тебя вспомнить. А если бы я застряла в том времени, когда не знала английского? Тогда бы мы с тобой не смогли разговаривать!

– Ну, в таком случае мы бы столкнулись с другой проблемой. Ведь тебе было бы лет одиннадцать, так?

Анна в ответ рассмеялась, и уже отступивший кошмар потерял свою силу. От недосыпания она чувствовала себя совсем разбитой, и наконец впервые вспомнила о предстоящем дне:

– Боже… Мама!

Ричард обнял ее.

– Думаю, эта тревога наложилась на то, о чем ты почти забыла, – на твои детские переживания, связанные с потерями – и людей, и мест, где ты когда-то жила.

– Бедная мама. Знаешь, она такая хорошая!

– Да.

– Господи, ну почему я не ответила на ее письмо! – В просвете между шторами виднелось черное небо. – Который час?

– Всего шесть утра.

В темноте Анна видела встревоженное лицо Ричарда.

– Я уверен, это неважно – ответила ты или нет. Тут должны быть другие причины. Что-то ее растревожило или сильно расстроило.

– Думаешь? – Анне хотелось верить.

– Может, она подумала о твоем отце – о том, как он умер. Подумала: почему бы и мне так не сделать…

Нет, это было не так.

– Папа – это совсем другое. Он был стар, пережил два инсульта. А мама… Господи! Ведь у кого-то родители умирают естественной смертью. – Анна уставилась в темноту. – Я боюсь, что и Макс, наверное, ей не ответил. А если и ответил, письмо из Греции могло еще не дойти.

– Но это не повод для суицида.

С улицы донеслось цоканье лошадиных копыт и позвякивание бутылок: тележка молочника остановилась у соседнего дома. Вдалеке проехала машина.

– Видишь ли, все эти годы мы были так близки, – проговорила Анна. – И могло ли сложиться иначе, когда нам то и дело приходилось переезжать из одной страны в другую и все было против нас? Мама не раз говорила: если бы не мы с Максом, то и жить бы не стоило. Она сумела вытащить нас, сумела сплотить семью.

– Я знаю.

– Ну почему я ей не написала!

Ричард поехал с ней на автобусе в аэропорт. Они попрощались в гулком зале ожидания, где сильно пахло краской, и спокойно расстались, как Анна и планировала.

Но тут совершенно внезапно, когда она доставала паспорт, чтобы предъявить для проверки, на нее накатило отчаяние. К ужасу Анны, из глаз у нее полились слезы. Мокрыми стали и щеки, и шея, и даже воротник блузки. Она не могла двинуться с места – только стояла, как слепая, и ждала, когда Ричард к ней подойдет.

– Что с тобой? – воскликнул он.

Но Анна не знала, что с ней.

– Всё в порядке, – сказала она. – Правда!

Ну зачем она пугает Ричарда!

– Это всё от недосыпания. И у меня скоро месячные. Ты же знаешь: я всегда плачу, когда должны прийти месячные.

Анна произнесла это так громко, что какой-то мужчина в котелке обернулся и удивленно взглянул на нее.

– У меня еще есть возможность полететь с тобой, – сказал Ричард. – Возьму билет на более поздний рейс. Или на завтра.

– Нет-нет, не надо. Со мной всё в порядке, правда! – Анна поцеловала Ричарда, потом схватила паспорт и поспешила уйти. – Я тебе напишу! – крикнула она на бегу.

Анна понимала, что это глупо, но у нее было чувство, будто она покидает Ричарда навсегда.

Однако в самолете ей стало заметно лучше.

До этого Анна летала всего два раза, и возможность смотреть на мир сверху все еще вызывала у нее восторг: игрушечные домики и поля, крохотные, едва ползущие автомобильчики… Какое все-таки облегчение – оказаться вдалеке от всего и знать, что до Берлина еще несколько часов лету. Анна смотрела в окно и думала только о том, что видела. Потом, когда самолет преодолел половину пути над Северным морем, появились облака. Внизу все затянуло серой пеленой, а сверху было лишь пустое яркое небо. Анна откинулась на спинку кресла и стала думать о маме.

Забавно, думала она: маму всегда вспоминаешь в движении. Брови хмурятся, губы шевелятся. Вот мама стискивает в нетерпении руки, вот убирает на место платье, вот яростно пудрит свой крошечный курносый носик. Мама никогда никому не доверяла дел, имевших к ней отношение, – всегда все контролировала. И даже тогда считала, что можно было сделать и лучше.

Однажды во время очередного визита в Англию мама привела Конрада к Анне на обед. Анна приготовила единственное блюдо, которое умела: много риса, в который добавлено все, что попалось под руку. В тот раз среди ингредиентов были мелко порубленные сосиски. И Конрад вежливо заметил, что они очень вкусные.

– Сейчас я положу тебе добавку, – тут же заявила мама, схватила миску с рисом и, к раздражению Анны, стала копаться в нем, выуживая кусочки сосисок.

Как у человека, помешанного на каждодневных мелочах, может вдруг возникнуть желание прервать свою жизнь? Не то чтобы мама никогда об этом не говорила. Но это было много лет назад в Патни, когда они с папой чувствовали себя совершенно надломленными. И даже тогда слова мамы никто не принимал всерьез. Ее возгласы «Как бы я хотела умереть!» и «Почему я еще жива?» звучали так часто, что и Анна, и папа научились не замечать их.