Ей всегда нравились Мария и Делми, женщины из Сальвадора, которые работали на кухне. Если бы не их уже ставшие родными лица, Сэм не знала, как бы пережила тот одинокий год без друзей.

Они обе работали на колледж дольше, чем Сэм жила на этом свете. Ей нравилось думать, что кухня была не школьной, а принадлежала Марии.

У Делми не было отбоя от друзей, которые трудились в общежитиях по соседству, которые приходили в течение дня перешепнуться с ней по-испански. Делми работала много и усердно, но всегда была рада остановиться и поболтать. Однажды Сэм наткнулась на нее на кухне – она была одна и тихонько напевала песню Бон Джови в телефон, пытаясь выиграть билеты на концерт в эфире местной радиостанции.

В отличие от Делми, Мария любила покомандовать. Любой посторонний человек – курьер, нагруженный коробками, сотрудник другого общежития – инстинктивно обращались именно к ней по любым вопросам. Мария была маленькой и энергичной и производила впечатление сжавшейся пружины. У нее было приятное лицо, блестящие каштановые волосы и накаченные бицепсы. Она всегда выкладывалась по полной. В кладовой царил идеальный порядок, а карточки с рецептами хранились по алфавиту. Она знала имена новых студентов уже в сентябре.

Мама Сэм любила выделять людей, особенно хорошо выполнявших свою работу. Официантов, врачей, работников службы поддержки.

– Неважно, что это за работа, – часто повторяла она детям. – Важно, насколько хорошо вы ее делаете. Я постоянно наблюдаю это в больнице. Санитар или хирург – некоторые люди просто делают все возможное. И жизнь вокруг них становится лучше.

Сэм однажды, стесняясь, рассказала об этом Марии, добавив, что она как раз такой человек.

Из всех студентов, на кухне, Сэм всегда была любимицей Марии. Когда она начала там работать на первом курсе и плакала от тоски по дому, Мария обнимала ее, угощала печеньем и веселила. Так же она вела себя и тогда, когда на втором курсе у Сэм умерла бабушка. Она попросила Сэм принести с похорон розу и сделала из ее высушенных лепестков бусины для розария. Когда Сэм каким-то чудом сдала экзамен по математике, Мария испекла для нее чизкейк.

В начале третьего курса, когда Мария представила ее новой сотруднице кухни, та оглядела Сэм с ног до головы и произнесла:

– А я тебя знаю. Ты любимица тетушки Марии.

– Сэм, познакомься с Габриэлой, моей очаровательной племянницей, – закатила глаза Мария.

Габриэла была очень похожа на свою тетку, только ростом была повыше. У нее был проколот нос. Сэм вскоре узнала, что ей двадцать три и что у нее есть ребенок, Джозефин, пухлая годовалая девчонка, чью фотографию Мария держала приколотой рядом с меню на неделю.

Фотография должна была служить напоминанием для Габриэлы. Мария постоянно твердила ей следить за языком и делать глубокий вдох прежде, чем она собиралась что-то сказать.

Все студенты, работающие на кухне, ее побаивались. Сэм поначалу тоже. Габриэла не скрывала, что ее раздражает глупость местных девиц, живущих как неряхи, рассчитывающих, что кто-то другой придет и уберет за ними.

Каждый день во время обеда и ужина Габриэла аккуратно заполняла металлические контейнеры на шведском столе: она раскладывала зелень, нарезанные огурцы, помидоры, редис, морковь, гренки, заправки к салатам. Через десять минут все переворачивалось вверх дном. Габриэла выходила из кухни, нахмурившись, и вновь все раскладывала по местам, чтобы никто потом не пожаловался, что в твороге нашел кусок тунца или жирный майонез в легкой салатной заправке. Все повторялось вновь с каждой следующей волной студентов. Сизиф тащил камень в гору только для того, чтобы увидеть, как он скатывается вниз.

Сэм прекрасно понимала ее чувства.

Когда студентка последнего курса из Коннектикута, налив из автомата диетическую колу, оставила после себя огромную лужу, и Габриэла спросила в пустоту: «А задницы себе эти девицы подтирают сами или кому-то платят?» – Сэм молча порадовалась ее комментарию.

Когда девушка, которая недавно перевелась из другого колледжа, попросила Габриэлу в довольно грубой форме принести ей соль, та ответила: «У тебя в этих штанах для йоги вообще-то есть ноги, сама сходи», – Сэм не могла удержаться от смеха. Габриэла взглянула на нее, как будто впервые увидев. Сэм улыбнулась.

– Я неправа? – спросила Габриэла, когда они возвращались на кухню.

– Нет, – ответила Сэм. – Ты говоришь вслух то, о чем я только думаю. Габриэла, ты мой герой.

– Можешь звать меня Габи, – только и сказала она.

Услышав это, Делми и Мария изумленно переглянулись и рассмеялись сами над собой.

– Что? – не поняла их реакцию Габи.

С тех пор они с Сэм болтали и смеялись на сменах. Мария призывала их вернуться к работе, но всегда говорила это, улыбаясь. Ей нравилось, что девушки подружились.

– Сэм хорошая, – однажды сказала она племяннице.

Эти слова наполнили Сэм гордостью.

Конечно, Габи не могла заменить ей подруг. Им не так-то просто было сойтись ближе: им нравилась разная музыка, у них было мало общего. Габи была занята – несколько вечеров в неделю она подрабатывала на кухне в ресторане рядом с домом, а когда не работала, то торопилась к дочери. Но по пятницам после смены они часто прогуливались вместе в центр, чтобы внести на счет зарплатные чеки. Они разглядывали витрины магазинов, пили кофе и болтали. Было приятно вот так проводить с кем-то время.

Габи говорила, что думала, и, похоже, ее не очень волновало, как на это реагируют люди. Сэм находила эту ее черту и слегка пугающей, и совершенно очаровательной одновременно. В то же время она чувствовала в ней какую-то грусть, о которой Габи напрямую не говорила, но она прорывалась наружу, когда девушка, например, упомянула, что ее друзья почти перестали с ней общаться, когда у нее появился ребенок. И когда рассказала Сэм, что не пошла в колледж сразу после школы, не видела в этом смысла. Она работала в магазинах, работала в ресторанах. К двадцати, когда большинство уже почти доучились, Габи только поступила на бухгалтера, как ее мама. Днем она работала, вечером училась. Но три семестра спустя она забеременела, и учебе пришел конец. Чем-то нужно было пожертвовать.

Габи отчаянно любила свою дочь. Ее мать была контрол-фриком, с ней непросто было ужиться, но Габи была ей благодарна за то, что она их приютила и так помогала с малышкой, как и ее кузен, который сидел с Джози, пока ее мама работала.

Габи рассказывала Сэм о жизни работников кухни, о которой та даже не догадывалась. Она рассказала, что Тине, женщине, которая внезапно уволилась в середине первого курса Сэм, было всего сорок пять, хоть и выглядела она на шестьдесят, что она была замужем четыре раза и что получила опеку над тремя внуками, потому что ее дочь была наркоманкой. Рассказала, что у мужа Делми была интрижка с какой-то женщиной из их церкви, и что Делми его вроде бы простила, но теперь косо смотрит на любую от шестнадцати до девяноста, кто хоть раз на него взглянет.

Паузы в разговорах Сэм и Габи заполняли, высмеивая студенток колледжа. Если в этом и было что-то неприятное, то Сэм закрывала на это глаза. Конечно, она была одной из них. Но если бы Габи воспринимала ее как всех остальных, она бы никогда их с ней не обсуждала.

Как-то раз, когда они раскладывали салат по тарелкам, Сэм рассказала Габи, как Лекси просила ее отложить для нее самые популярные блюда, когда она опаздывала на обед, хотя в то время сама Сэм не видела в этой просьбе ничего необычного. Она рассказала, как однажды Изабелла, встав из-за стола, передала ей свою грязную тарелку со словами: «Ты же все равно идешь на кухню, захватишь?»

– Я бы ей врезала, – сказала Габи.

Сэм вступилась за Изабеллу, рассказав, что та выросла с матерью, которая никогда не работала, зато на них трудились повар, няня и горничная.

– Ее просто избаловали до крайности, – заметила Сэм. – До того, как поступить в колледж, она никогда не стирала белье. Мне пришлось ее научить.

– Это место просто смехотворно, – заявила Габи. – Ты видела этот дерьмовый баннер, который они вывесили на воротах? «Celebrate Diversity»? Я смеялась в голос.

В каком-то смысле, подумала Сэм, у них в колледже и правда царило разнообразие.

Жизнь здесь стала для нее откровением – трансмужчины, лесбиянки с бритыми головами, в ее художественной студии занималась девушка, которая на первом же занятии подняла руку и уверенно сказала: «Пожалуйста, обращаясь ко мне, используйте местоимение «они», а не «она».

В колледже было много и иностранных студентов.

Сэм хотела было сказать: «Моя подруга Шэннон – черная, Лекси – кореянка, а Роза – с Филиппин. Ее отец дипломат», но она чувствовала, что каким-то образом эти примеры только подтвердят правоту Габи.

Вместо этого она рассказала Габи, что Шэннон поступила по элитной квоте для афроамериканских учеников, и хотя это было почетно, Шэннон говорила, что иногда чувствует себя неким символом равноправия. Ее пригласили принять участие в выпуске прошлогодней брошюры, рекламирующей колледж. Когда Сэм ее поздравила, Шэннон просто посмотрела на нее и ответила: «Да уж, интересно, почему они выбрали меня».

Колледж прославлял расовое и гендерное многообразие, но никто никогда не упоминал женщин, в основном цветных женщин, которые готовили еду и создавала уют в этом заведении, чтобы студенты могли расти, учиться и преуспевать. Хозяйственный персонал был почти полностью черным, в то время как черные студенты составляли не больше четырех процентов от общего количества учащихся. На парах они изучали историческое неравенство, читали о расовой и экономической несправедливости, но в жизни предполагалось, что неприятную правду они будут игнорировать и жить с ней.

Как-то раз в ноябре Габи пригласила Сэм на вечеринку за пределами кампуса. Для Сэм это был первый раз, когда она побывала в доме кого-то, с кем не была связана учебой в колледже или работой няни. Дом представлял собой маленькое ранчо на тупиковой улице. Перед ним уже стояли припаркованными с дюжину машин.

Они танцевали и много пили. Сэм флиртовала с очень красивым пожарным по имени Тревор, знакомым Габи со школы. В конце ночи даже поцеловалась с кем-то, кого приняла за Тревора, пока Габи не сказала ей, что парень ушел полчаса назад.

– Кто же это тогда был? – спросила Сэм, указывая на того, чей язык побывал у нее во рту пару мгновений назад.

Габи пожала плечами и рассмеялась, покачав головой.

На Рождество Сэм уехала домой и на протяжении всех каникул боялась возвращения в школу. Зимы в этой части света были особенно мрачными. Особенно без Изабеллы, которая варила им рамен, без горячего шоколада Лекси с корицей и ромом. Казалось, что она просто живет в ожидании возвращения друзей.

В ней начало подниматься негодование. Почему всем остальным было так легко уехать?

В конце января Изабелла сказала Сэм в скайпе:

– Родители сказали, что на свой день рождения я могу получить билет в любую точку мира.

– Как здорово, – ответила Сэм, понадеявшись, что на лице не отразились ее настоящие чувства. Было бы лучше, если Изабелла написала ей об этом в сообщении.

– Я выбрала Лондон, – продолжала Изабелла.

– Ты уже в Лондоне.

– Знаю. Это для тебя.

– Что? Не может быть, – произнесла Сэм. – Это слишком.

– Ты приедешь на десять дней, на весенних каникулах. Как раз на мой день рождения. Остановишься у меня.

Мама Сэм посоветовала ей принять приглашение.

– Ты такая несчастная последнее время.

– Никакая я не несчастная, – возразила она.

Но тот факт, что Сэм получила разрешение матери, которая учила ее никогда не оказываться в долгу, особенно перед друзьями, был тем толчком, в котором она нуждалась.