Холли бросила на меня взгляд, в котором читалось одновременно “ух ты” и “ври больше”.

– И чем же ты так занята?

Дочка соскользнула с меня и со стуком приземлилась на пол.

– Мы с Хлоей и Сарой заводим собственную группу. Я нарисовала тебе картинку в школе, потому что мы придумали танец, и можно мне белые сапожки? И Сара написала песню, а еще…

В какой-то миг мы с Оливией чуть не улыбнулись друг другу поверх ее головы, но Оливия вовремя опомнилась и снова посмотрела на часы.

На подъездной дорожке мы столкнулись с моим приятелем Дерьми – образцово законопослушным парнем, который ни разу даже не припарковал свою “ауди” на двойной сплошной (это я знаю наверняка, потому что пробил его номера, еще когда он впервые ужинал с Оливией) и вовсе не виноват, что выглядит так, будто вот-вот рыгнет.

– Добрый вечер. – Он кивнул судорожно, как если бы его поджаривали на электрическом стуле. – Привет, Холли.

– Как ты его называешь? – спросил я Холли, пристегнув ее в детском кресле; тем временем прекрасная, как Грейс Келли, Оливия целовала Дерьми в щеку на пороге.

Холли пригладила гриву Клары и дернула плечами:

– Мама хочет, чтобы я звала его “дядя Дермот”.

– А ты что?

– Вслух никак не называю. А про себя зову Осьмирожей. – Она глянула в зеркало заднего вида, проверяя, не попадет ли ей за это прозвище, и приготовилась строптиво выпятить подбородок.

– Прекрасно! Да ты вся в меня! – рассмеялся я и, не сняв машину с ручника, с ревом развернулся. Оливия и Осьмирожа так и подскочили.

* * *

С тех пор как Оливия образумилась и вышибла меня из особняка, я живу в огромном многоквартирном доме на набережной, который был построен в девяностые, судя по всему, не кем иным, как Дэвидом Линчем. Ковры здесь такие пушистые, что напрочь заглушают шаги, зато, как вокруг гудят пять сотен мозгов, слышно даже в четыре утра – это мечтают, надеются, тревожатся, планируют и думают жильцы. Я вырос в захудалом многоквартирнике и, казалось, могу привыкнуть даже к жизни на птицефабрике, но тут другое. Всех этих людей я не знаю, даже не вижу никогда. Понятия не имею, как и когда они приходят и уходят. Почем знать, может, они вообще дом не покидают, забаррикадировались в своих квартирах и ворочают мозгами. Даже во сне я краем уха прислушиваюсь к этому гудению, готовый выпрыгнуть из постели и защитить свою территорию.

Мой личный уголок Твин Пикса обставлен в стиле “шик разведенца”: я живу здесь уже четыре года, а квартира по-прежнему выглядит так, будто фургон для перевозки мебели еще не прикатил. Исключение составляет разве что комната Холли, загроможденная пастельных оттенков пушистыми штуковинами, какие только известны человечеству. В день, когда мы с дочерью отправились выбирать мебель, я наконец вырвал у Оливии одни выходные в месяц и готов был скупить для Холли все три этажа торгового центра. Я-то почти уверился, что никогда больше ее не увижу.

– Чем завтра займемся? – осведомилась дочка, волоча Клару за ногу по устланному ковром коридору. Еще недавно она бы визжала как резаная при одной мысли, что лошадка коснется пола. Моргнуть не успеешь, как все меняется.

– Помнишь, я тебе воздушного змея подарил? Если сегодня доделаешь всю домашку, а завтра не будет дождя, пойдем в Феникс-парк и я научу тебя его запускать.

– А Саре можно пойти?

– После ужина позвоним ее маме.

Родители дочкиных подружек во мне души не чают. Апогей родительской сознательности – отправить чадо в парк под надзором детектива.

– Закажем на ужин пиццу?

– А как же, – сказал я.

Образ жизни Оливии запрещает любые пищевые добавки – исключительно органический, богатый клетчаткой провиант, и если я не послужу противовесом, дочь вырастет вдвое здоровей всех своих подруг и будет чувствовать себя белой вороной.

– Почему бы и нет? – добавил я, отпер дверь и получил первый намек на то, что пиццы нам с Холли сегодня не видать.

Огонек автоответчика мигал как бешеный. Пять пропущенных звонков. По работе мне звонят на мобильник, оперативники и информаторы – на другой мобильник, приятели в курсе, что рано или поздно встретят меня в пабе, а Оливия, когда общения не избежать, присылает эсэмэски. Оставалась только семья, то бишь моя младшая сестра Джеки, – последние лет двадцать я разговаривал только с ней. Пять звонков – неужто при смерти кто-то из родителей?

– Держи, – сказал я Холли и протянул ей ноутбук. – Отнеси к себе в комнату и побеси в мессенджерах подруг. Я подойду через пару минут.

Холли скептически глянула на меня – она отлично усвоила, что заходить в интернет без присмотра ей запрещено до двадцати одного года.

– Пап, если хочешь сигаретку, – взрослым тоном заявила она, – можешь просто выйти на балкон. Я знаю, что ты куришь.

Я положил ладонь Холли на спину и подтолкнул ее в сторону детской:

– Да ну? С чего ты взяла?

В любое другое время мне стало бы не на шутку любопытно: я никогда не курил при Холли, а Оливия меня бы не заложила. Мы растили Холли вместе, и я ума не приложу, откуда в ее голове берется то, чего мы туда не вкладывали.

– Знаю, и все, – с величественным видом сказала Холли, бросив на кровать Клару и рюкзак. Быть девчушке детективом. – Курить вредно. Сестра Мария Тереза говорит, от этого внутренности чернеют.

– Сестра Мария Тереза совершенно права. Умная женщина. – Я врубил ноутбук и подключился к интернету: – Вот. Мне надо позвонить. Только не покупай бриллианты на “И-бэй”.

– Будешь звонить подружке? – спросила Холли.

Крошечная, мудрая не по годам, в белом пуховике до середины тощих ножек, Холли изо всех сил старалась не выдать испуг в широко распахнутых глазах.

– Нет, – сказал я. – Нет, солнышко. У меня нет подружки.

– Клянешься?

– Клянусь. И в ближайшее время никого заводить не собираюсь. Может, сама кого-нибудь мне подберешь через пару лет. Согласна?

– Хочу, чтобы мама была твоей подружкой.

– Да, знаю, – сказал я и на секунду положил ладонь на затылок дочери; волосы у нее были мягкие, как лепестки. Потом закрыл за собой дверь и вернулся в гостиную – выяснить, кто умер.

Сообщения действительно оставила Джеки, и она тараторила, как скорый поезд. Плохой знак – с хорошими новостями Джеки притормаживает (Никогда не угадаешь, что случилось. Ну же, попробуй угадать!), а с плохими выжимает по полной. Сейчас она неслась болидом “Формулы-1”.

“Господи, Фрэнсис, да возьми ты сволочную трубку, надо поговорить, я ж не для смеха звоню! Не пугайся, это не мамочка, боже упаси, она в порядке, в шоке немножко, ну да мы все в шоке, у нее сначала пальпитация была, но она посидела, Кармела налила ей бренди, и теперь она в порядке, да, мам? Слава богу, Кармела была тут, она обычно заходит по пятницам после магазинов, она позвонила мне и Кевину, чтоб мы пришли. Шай сказал тебе не звонить, говорит, с какого перепуга, а я говорю, отвали, ты вправе знать, в общем, если ты дома, может, возьмешь уже трубку и поговорим? Фрэнсис! Богом клянусь…” Тут сигнал возвестил, что максимальная продолжительность сообщения закончилась.

Кармела, и Кевин, и Шай… Обалдеть. Похоже, к родителям нагрянуло все семейство. Значит, па, больше некому…

– Папуль! – позвала из детской Холли. – Сколько сигарет ты куришь в день?

Дама из автоответчика велела мне нажать на какие-то кнопки; я повиновался.

– Кто сказал, что я курю?

– Мне надо знать! Двадцать?

Это для начала.

– Наверное.

Снова Джеки: “Сволочные автоответчики, я не закончила! Короче, надо было сразу сказать, это не па, он как обычно; никто не умер, не пострадал, ничего такого – мы все в порядке. Кевин немножко расстроился, но, по-моему, он просто волнуется, как ты отреагируешь, сам знаешь, он до сих пор тебя ужасно любит. Фрэнсис, может, это ерунда, так что не психуй, ладно? Может, кто-нибудь просто прикалывается, мы так сперва и подумали, хотя шутка говенная, извиняюсь за мой французский…”

– Пап! Как часто ты делаешь упражнения?

Какого хрена?

– Я тайный балерун.

– Не-е-ет, я серьезно! Как часто?

– Недостаточно.

“… и, ясное дело, никто из нас понятия не имеет, что с этим делать, так что перезвони, как только послушаешь сообщение, ладно? Пожалуйста, Фрэнсис. Я теперь мобильник из рук не выпущу”.

Щелчок, гудок, малышка из автоответчика. Тут бы мне уже сообразить, в чем дело, хоть в общих чертах.

– Пап! Сколько фруктов и овощей ты ешь?

– Вагон.

– Врешь!

– Не много.

Три следующих сообщения, которые Джеки оставляла каждые полчаса, были из той же оперы. Под конец она перешла на ультразвук, так что слышать ее могли только маленькие собачки.

– Папа!

– Секунду, милая.

Я вышел с мобильником на балкон, нависающий над темной рекой, масляно-оранжевыми фонарями и гудящими пробками, и перезвонил Джеки. Та ответила с первого гудка:

– Фрэнсис? Иисус, Мария и Иосиф, я чуть с ума не сошла! Где ты пропадал? – Скорость она сбросила миль до восьмидесяти в час.

– Забирал Холли. Джеки, что стряслось?

Фоновый шум. Столько лет прошло, а я мигом узнал ехидный тон Шая. От звука материнского голоса у меня сжалось горло.

– О господи, Фрэнсис… Ты бы присел, налил себе стаканчик бренди и все такое, ладно?

– Джеки, если ты не скажешь мне, что происходит, клянусь, я приеду и придушу тебя.

– Погоди, придержи коней… (Звук закрывающейся двери.) Так, – сказала Джеки во внезапной тишине. – Короче. Помнишь, я давно еще тебе рассказывала, что какой-то тип купил три дома в конце Фейтфул-Плейс? Чтобы в квартиры превратить?

– Ну.

– Насчет квартир он передумал, все же психуют по поводу дикого роста цен на недвижимость, ну и он решил дома пока не трогать, посмотреть, что будет дальше. Так вот, он нанял рабочих, чтоб вытащили из домов камины, лепнину и все такое на продажу, – ты знал, что кто-то за такие штуки большие деньги платит? Вот больные… И сегодня они начали с дома на углу, ну, помнишь, тот, заброшенный?

– Дом шестнадцать.

– Точно. Они разбирали камины и за одним нашли чемодан.

Театральная пауза. Наркота? Пушки? Наличные? Джимми Хоффа?^[2]

– Джеки, так твою и так! Что там?

– Фрэнсис, это чемодан Рози Дейли.

Все наслоения уличного шума исчезли, разом отрубились. Оранжевое зарево в небе одичало, стало слепящим, прожорливым, стихийным, как лесной пожар.

– Нет, – сказал я. – Это не ее. Не знаю, с чего ты взяла. Бред сивой кобылы.

– Ох, Фрэнсис…

Голос сестры был полон беспокойства и сочувствия. Будь она рядом, я бы, наверное, в глаз ей засветил.

– Чего “Фрэнсис”? Вы с ма накрутили себя до истерики из-за какой-то ерунды и теперь хотите, чтобы я вам подыграл…

– Слушай, я знаю, что ты…

– Или это какой-то хитрый трюк, чтоб убедить меня приехать, а, Джеки? Задумала великое воссоединение семьи? Предупреждаю, это тебе не кино от “Холлмарк”, со мной такие штучки не пройдут.

– Остынь, придурок! – рявкнула Джеки. – Ты за кого меня держишь? В чемодане была блузка в фиолетовых огурцах, Кармела ее узнала…

Эту блузку я раз сто видел на Рози и помнил, каковы пуговицы на ощупь.

– Еще бы, в восьмидесятые такие носила каждая девчонка в городе. Кармела готова признать Элвиса в каждом прохожем с Графтон-стрит, лишь бы языком почесать. Думал, ты умнее, но, видимо…

– …а в нее было завернуто свидетельство о рождении. На имя Роуз Бернадетт Дейли.

Спорить больше было не о чем. Я нащупал сигареты, облокотился на перила и сделал самую долгую затяжку в жизни.

– Прости, что вызверилась, – смягчилась Джеки. – Фрэнсис!

– Тут я.

– Ты в норме?

– Да. Слушай, Джеки. Ее семья знает?