– В этом лицее, как и во многих других, существуют учителя, которые защищают свободу самовыражения и, невзирая ни на что, борются против обскурантизма. Однако многие из моих «белых» коллег боятся, что их заподозрят в расизме, и по отношению к этим мальчикам проявляют особого рода «толерантность». И это ни в коем случае не их вина, что бы они ни делали. Это вина общества, либерализма, расизма, полиции, наконец…

– И вы не считаете, что они правы? – подала голос Самира, удивленная таким поворотом разговора. – Думаете, что если бы эти мальчики выросли в других местах, вдали от гетто, от наркотрафика, от легких денег, в условиях такого же воспитания и с теми же шансами, что и другие дети, то тех, кто выбрал прямую дорогу, среди них было бы больше?

Мона Дьялло, не смущаясь, прямо взглянула на Самиру.

– Я в этом уверена, – твердо сказала она. – Но некоторые из моих коллег реагируют таким образом не из соображений самой жизни, а из соображений идеологии. Во имя идеологии, которую они в больших дозах впитали еще в университете, они готовы извинить тяжкие преступления, оправдать насилие изначальной несправедливостью к этим парням, выросшим в таких районах и не являющимся белыми.

– Наследие Франца Фанона^[18], – сказал Рафаэль Кац.

Мона Дьялло, казалось, только что обнаружила его присутствие и согласилась:

– Для многих моих коллег то, что Франция по своей структуре расистская страна – непреложный факт. И поэтому она в неоплатном долгу по отношению к потомкам рабов или колонизированных народов, то есть к таким, как я. Они не понимают или не хотят понимать, что первыми жертвами теперешней ситуации станут не белые буржуа из благополучных кварталов, а те, кто обитает здесь: здешние девочки и мальчики. Чтобы их не заподозрили в экстремизме, они постоянно выхолащивают свою речь и манеру мыслить… Знаете фразу Камю: «Называть вещи не своими именами…

– …означает увеличивать несчастья мира, – закончил Кац.

Она пристально посмотрела в глаза белокожему полицейскому:

– В этом лицее есть юноши, утверждающие, что надо сжигать гомосексуалистов… А девочки рассуждают о превосходстве черной расы… И буквально в сотне метров отсюда есть спортзал, куда не пускают евреев и женщин. Мой брат туда был записан. Он рассказывал, что, когда туда пришла женщина, ей ответили, что не выдают абонементов. Ему пришлось уйти из этого спортзала из-за того, что в раздевалках говорили про евреев всякие гадости. Во многих учебных заведениях есть список предметов, которые запрещено преподавать, без того чтобы не подвергнуться угрозам со стороны учеников и их родителей: это, конечно, Холокост, но в тот же список попали эволюция денежных средств, возникновение Вселенной, половое воспитание, происхождение видов…

Сервас кивнул. Как и весь мир, он испытал шок, узнав о том, что случилось с преподавателем Самюэлем Пати десять дней назад, а еще больше был потрясен реакцией тысяч подонков, устроивших овацию в соцсетях, и некоторых политиков. Труп учителя еще не остыл, а они, позабыв об элементарных приличиях, погрязнув в трусости и приспособленчестве, принялись напоминать о том, что он, возможно, больно задел некоторые категории населения.

– Я каждый день сталкиваюсь с родителями, отказывающимися от своих обязанностей. Когда их чадо плохо себя ведет, они говорят: «Наказывайте его, это ваша работа». Если учитель белый, они обвиняют его в расизме. Если же я оказываюсь перед отцом, перед мужчиной, бывает, что он делает мне замечание: мол, не мое это дело указывать ему, как воспитывать сына. А бывают и такие, кто отказывается пожать мне руку. Муса мог бы стать хорошим учеником, когда вернулся в лицей. Он был умный мальчик, – прибавила она.

– Его обвинили в изнасиловании…

– Да я слышала эти разговоры… Не знаю… Но знаю точно, что он был замешан в сбыте наркотиков, а спустя некоторое время, с подачи брата, вступил в контакт с салафитами^[19].

– Шариф салафит?

Она кивнула:

– Да. Я состою в организации «Молодость и будущее». Мы пытаемся отвлечь таких ребят и вырвать их из когтей наркодельцов и фундаменталистов с помощью музыки, искусства, дружеских встреч. Мы учим их воспринимать и расшифровывать современность по-другому, а не только сквозь фильтр религиозной, расистской или общинной литературы. Мы объясняем им, почему видео, ходящие по интернету, совсем необязательно отражают действительность. Я пригласила Мусу к нам заходить. Но в последнее время он не появлялся. И все чаще вел женоненавистнические разговоры и рассуждал о расовой принадлежности… Если мы не будем способны предложить этим ребятам что-то другое, кроме существования на свалке, без настоящего будущего, они так и будут уходить к экстремистам…

Она вдруг как-то вся сникла.

– Многие мои ученики хвастаются, что они не французы. Однажды я имела несчастье на педсовете сказать, что горжусь тем, что я француженка. Некоторые из коллег так на меня напали, словно я сказала что-то ужасное. Словно я неоколониалист какой-нибудь, да еще и деспотический. А тип, что преподает философию в университете Тулуза-II, заявил при полной аудитории, что – я цитирую – «важно испытывать враждебность и вообще в жизни, и в существовании рядом с наследниками тех, кто истреблял наших предков». А потом еще прибавил: “Калашников” вернее лука». И этому типу поручили руководить факультетским курсом!

– Мусу несколько раз видели в компании какого-то взрослого человека, явно нездешнего. Вы не знаете, кто это мог быть?

– Нет, не имею ни малейшего представления.

– И вы ведь не поверили в эту историю с изнасилованием? – настаивала Самира.

Мона Дьялло внимательно на нее посмотрела и помотала головой:

– Муса, конечно, святым не был. Он попадал в разные переделки. Но это изнасилование… нет, на него не похоже. Разве что кто-то его на это толкал.

Она взглянула на них поверх очков:

– Но одно я знаю совершенно точно: в последнее время Муса чего-то боялся.

11

Было пять часов пополудни, когда Сервас вошел в конференц-зал, предварительно умывшись холодной водой. Сколько же часов он не спал? Они все сейчас были измотаны, но на лицах не читалось ни малейших признаков усталости: атмосфера в зале была наэлектризована до предела. Расследовать такое дело – все равно что разыгрывать Кубок мира по футболу в национальной сборной. Никто не желал сидеть на скамье запасных.

– Вам всем предстоит много работы, – сразу заявил Сервас, – и придется поторапливаться.

Группу еще усилили. К ней присоединились ребята из отдела по борьбе с наркотиками, из отдела финансовых преступлений и из комиссариата Мирея. Объявили, что республиканский прокурор назначил предварительное судебное расследование. Следствие будет вести судья Ногаре, он сегодня дежурит. Услышав это, Сервас поморщился. Ногаре был известный карьерист, член синдиката весьма политизированных магистратов, и в довершение всего он ненавидел сыщиков.

– Прежде всего вот что: с завтрашнего дня эта история появится на страницах региональных и даже национальных газет. В ней содержится все, чем так любят полакомиться пресса и телеканалы. Во дворце правосудия состоится пресс-конференция прокурора. Необходимо любой ценой контролировать информацию. Это означает, что каждый из тех, кто сидит за этим столом, должен внимательно следить за тем, что он говорит и кому говорит.

Он обвел взглядом обращенные к нему лица. Сколько таких совещаний он провел? Сколько расследований завершил, сколько тайн разгадал?

Ему удалось поймать самого опасного серийного убийцу из всех, кого знала эта страна, студентов и детей-убийц, чудовищную супружескую пару, любителя змей, астронавта-убийцу… Иногда ему хотелось все бросить, и пусть кто-нибудь придет на смену. Но что еще он умел делать?

– Я не сказал вам ничего нового: на этой стадии наше дело – выявить и изучить как можно больше следов, и ни один из них мы не должны пока рассматривать как главный. Никто не знает, где, когда и каким образом был похищен Муса. Все, что нам известно, – это что семья его видела в последний раз в четверг. И что никто из опрошенных нами с тех пор его не видел. Нам необходимо реконструировать все его действия с четверга до ночи с воскресенья на понедельник, когда за ним гнались на автомобиле…

Парень из Управления судебной полиции что-то быстро набирал на клавиатуре ноутбука, и на стене за его спиной появилась карта департаментов Верхняя Гаронна и Арьеж. На ней были обведены округ Мирей, расположенный к западу от Тулузы, и тот небольшой участок департамента Арьеж, где нашли тело Мусы Сарра.

– Несомненно, здесь встает вопрос мотива, – продолжал Сервас. – И слово ПРАВОСУДИЕ на груди Сарра, возможно, может навести на след… Как вам известно, на счету у Мусы Сарра сорок грабежей, обвинения в изнасиловании и причастности к наркотрафику. Поэтому я сначала предоставлю слово отделу по борьбе с наркотиками.

Представитель отдела встал. Это был маленький, коренастый, ясноглазый парень в кожаной куртке, с наголо бритой головой. Он чем-то напоминал копа из американского сериала «Щит».

– На самом деле, – начал он, – случай Мусы Сарра далек от того, чтобы считаться исключительным. Юнцов его возраста, живущих вдали от городов, с десятками преступлений в активе, семнадцатилетних мальчишек, садящихся за руль без прав, зато с судимостями за неповиновение и даже за ношение оружия, – таких на улицах пруд пруди…

Сотрудник снова забарабанил по клавиатуре, и на стене появился светящийся план Тулузы. Два округа были обведены: Изард и снова Гран Мирей.

– Наркотики вертят городами. Мальчишки с двенадцати лет стоят на стреме за сто пятьдесят евро в день. Легкие денежки… В восемнадцать они охраняют ящики с выручкой и имеют при себе оружие. А в двадцать уже зарабатывают по двадцать тысяч евро в месяц. Тюрьмы они не боятся и часто рискуют жизнями в драках за контроль над территорией.

У сыщика из отдела по борьбе с наркотиками был бычий затылок, а кожаная куртка топорщилась из-за накачанных трапециевидных мышц. Наверное, целые часы проводил в спортзале. Сервас вспомнил, как он однажды поймал наркоторговца в туалете при дискотеке, когда тот пытался «нюхнуть дорожку» у всех на виду. Пришлось его треснуть физиономией о раковину, да так, что раковина стала алой.

– Наркотики – причина всех разборок, но здесь мы теряем позиции: бо`льшая часть городских насилий связана с наркотрафиком, отмывание денег подрывает реальную экономику, и большинство местных депутатов отказываются тревожить эту подпольную экономику и стараются не привлекать внимания СМИ, потому что больше всего хотят, чтобы в их городе было спокойно.

Он пожал плечами:

– Похищения – привычное дело для городов, каиды^[20], мелкие местные князьки, не колеблясь, похищают детей у своих врагов. Однако в случае Мусы я не думаю, что речь здесь идет о сведении счетов. Эта… погоня в лесу – явно что-то новое и необычное. Я никогда не видел ничего подобного, – добавил он и нахмурился. – Местные заправилы не станут мараться и устраивать такие спектакли: очередь из «калашникова» на парковке – и прости-прощай. Время от времени они кого-нибудь мучают, но я никогда не видел, чтобы они занимались такими вещами. Кроме того, Муса «соскочил», ему удалось от них удрать.

Техник склонился над ноутбуком, и на стене появилось лицо. Жесткий взгляд, остриженная прямоугольником борода, плотно сжатые губы. Шариф Сарр.

– Но у него есть брат, который якшается с салафитами, Шариф. Тоже опытный правонарушитель. Еще Мохаммед Мера^[21] говорил, что проповедь и сбыт товара тесно связаны между собой.

Следующей поднялась с места женщина лет тридцати: массивные очки, впалые щеки, сухие, тусклые волосы. Она была доцентом университета Тулуза I Капитоль, написала много работ по социологии наркотрафиков во Франции и по идентифицирующим группам, и ее уже не в первый раз приглашали в качестве консультанта.