Хихиканье за дверью. Она была не одна. И потом торопливо, взахлеб:

– Мы можем войти? Мама Оливианны сказала, что ей можно позавтракать прямо здесь, но сначала ты должен ее помыть!

– Входите, входите! – Он уже раньше мыл малышку.

Чсе вошла. Ее рука снова укоротилась до нормальной длины, а из-за ее спины показалась темнокожая девчушка с розовыми легкими, болтавшимися у нее на боках, точно кожистые мешочки.

– Они сегодня утром загрязнились, – объявила девчушка.

Завьер усмехнулся, и малышка с важным видом на него уставилась. Одна из неприкаянных обитателей Мертвых островов. Этих голодранцев можно было сразу узнать по скудной потрепанной одежонке и немигающему взору; многие из них утратили способность моргать и жить в домах. У них всегда был тяжелый задумчивый взгляд, как будто камень решил смотреть на тебя, помня о почве и соках земли, минералах и зное. Он не видал этой малышки уже несколько недель; за это не столь продолжительное время она еще больше отощала. Впалая грудь, торчащие ключицы.

Она шагнула к нему, и он нахмурился. У нее, похоже, вспух животик. Он помог девчушке помыть легкие над раковиной в ванной, но под ее безжалостным взглядом руки плохо слушались. Может быть, она голодает? На Попишо? Старики рассказывали, что очень-очень давно, когда их предки напрочь позабыли, как нужно ухаживать за землей, такая смешная небывальщина была в порядке вещей. И земля им отомстила: сотрясением и смертоносной засухой. Сотни людей тогда умерли. Во всяком случае, так говорили. Но как эта нищая девчушка могла голодать сейчас, когда ее родичи могли обрабатывать бескрайние плодородные земли?

Но сам он готов же ежедневно потрафлять людским прихотям, тратя свое время на ерунду?

Оливианна взмахнула мокрыми легкими, напомнив ему, что неплохо бы высушить их феном.

Наверное, она ела слишком много отравы. Дети из бедных семей ели фрукты, овощи, корнеплоды, насекомых, иногда мясо – и отраву. У их потомства постепенно выработался иммунитет оттого, что в их пищу добавляли растворенную в речной воде чешую ядовитых рыб, кусочки ядовитых ягод манцинеллы, крошечные стружки зеленого аки. Он как-то спросил у Дез’ре зачем.

– Никто не знает, – ответила она.

А он знал, чем накормить этого ребенка. Всегда знал. Магический дар был подарком богов, и он им обладал. Ему всегда было так странно думать об этом, говорить и чувствовать это.

Он не помнил, кто первый шепнул в его присутствии «радетель», но зато помнил, чего стоило его матери начать продавать приготовленную им еду. Слава о его кулинарных инстинктах сразу разнеслась по архипелагу. Ему было всего десять лет, когда мисс Милость-с-большой-дороги смогла избавиться от головных болей – только благодаря его кокосовому пирогу с яблочным повидлом, и двенадцать, когда безумная Анастасия Браун перестала испражняться под соседскими дверями, съев дюжину его финиковых конфеток. Ничто так не пойдет тебе на пользу, как еда, приготовленная мальчуганом Редчузом, в один голос уверяли местные. При условии, что тебя не покоробит его вид, когда он заходит в кухню. Вид у него всегда такой, словно он хочет своей стряпней не пробудить ваш аппетит, а напомнить о ваших неудачах.

* * *

Он отвел девочек вниз и выхватил из печки одну из сладких картофелин, которые пекла на открытом огне Му. Потом усадил Чсе за стол, выдав ей половинку печеной картофелины, украшенную кусочками авокадо, толченым миндалем, резаным свежим помидором и мелко порубленными хрустящими соцветиями брокколи. Другую половинку картофелины он растолок с семенами кардамона и добавил ландышевого масла – очень полезного средства против расстройства желудка – с ложкой свежего арахисового масла, которое он сбил только вчера.

Затем усадил Оливианну себе на колени и сам покормил. Он ее не торопил. Ей нужно было чувствовать себя спокойно, в безопасности. Ее легкие колыхались по бокам. Чсе подняла ногу и, жуя, вытянула ее так, что подошва практически дотронулась до потолка, попутно едва не развалив высокую горку вымытого ямса и чищеной моркови. Завьер похлопал непокорную ногу, и Чсе ее опустила.

– Дядя Завьер… Вчера Оливианна помогла мне подбирать гостей на следующую неделю!

Это было еженедельное задание Чсе, которым она очень гордилась: для тренировки выписывать каллиграфическим почерком двенадцать имен наугад из хранившегося в мэрии списка обладателей того или иного магического дара, чтобы потом пригласить их отведать блюда, приготовленные радетелем.

Завьер улыбнулся.

– Да?

Оливианна, должно быть, и впрямь ее самая особенная подруга. Ведь больше никто не удостаивался такой чести.

Оливианна хлопнула легкими.

– Я выбрала имя-я-я!

Ее возглас вызвал восторг у Чсе, и рука девочки моментально вытянулась. При этом она взмахнула мешочком, в котором хранились выписанные на бумажке имена. Мешочек чиркнул по горке овощей, та опасно покачнулась.

– Чсе, веди себя прилично!

Племянница обиженно надула губки, и он погрозил ей пальцем. Она опустила мешок, на сей раз ничего не задев.

– И что это за имя? Прочитай!

Маленькая ручка достала из мешочка смятый листок бумаги и гордо его разгладила.

– Джеремайя Джейсон Хоакин Джеймисон, тридцать два года, из Плюи, – прочитала Оливианна первое имя. – Дар разжигать пламя.

– Очень хорошо. Значит, мы пошлем приглашение брату Джеймисону в надежде, что ему понравится наша стряпня и он не сожжет наши цветы. Чсе, запиши мне это имя, пожалуйста.

– Я разрешила Оливианне выбрать еще, потому что она – гость.

– Ну и отлично. Выбрала?

– Луиза Сидони Херон, пятьдесят пять. Она очень старая, дядя.

– Не такая уж и старая. И каким она обладает даром?

– …пятьдесят пять, из Лукии, и ее дар в том, что она умеет изменять свой рост… максимум до пяти с половиной метров в момент измерения… до минимбум тридцати пяти с половиной сантиметров.

– Минимум. Надеюсь, мы сможем уместить ее под нашим потолком, а может, она уменьшится, и тогда мы сможем сэкономить на еде.

Чсе весело взмахнула удлинившейся рукой. Из горки овощей выкатились три темно-красные морковки.

– Он же попросил тебя не дергаться, – с укором заметила Оливианна. – Сонтейн Мелоди Игнобл Интиасар, девятнадцать лет, никакого дара у нее нет.

Он почувствовал, как по коже побежали мурашки. И откашлялся.

– Тебя кто-то подучил назвать ее имя, Оливианна?

– Пришел один дядя и сказал, что это особенное имя, – радостно произнесла девчушка.

– Это я дала ей особенное имя, – призналась Чсе и обняла подружку, при этом ее руки стремительно вытянулись через всю кухню, словно две удочки, походя развалив аккуратную пирамиду из ямса и морковок, превратив ее в желто-красную овощную россыпь.

Чудесные руки.

Что ж. Интиасар сегодня был настроен весьма серьезно. На случай, если у Завьера возникнет искушение попытаться, как сказали бы старики, сломать кукольный домик мисс Сонтейн.

– Я понял. Понял, кто для тебя особенный.

Завьер отправил маленькую оборванку восвояси, дав ей записку для матери, в которой приглашал заглянуть к радетелю, когда ей будет удобно, и поговорить с ним о еде.

* * *

Он не знал, с какой целью боги создают таких поваров, как он. И как-то решил обсудить это с Дез’ре. Если наша миссия – приносить людям радость, то мы могли бы быть кем угодно. Скульпторами. Музыкантами. Кукольниками.

– Не говори глупости, – возразила Дез’ре. – Первое, что сделала ведунья после твоего рождения – обмыла тебе рот, чтобы ты мог взять мамину сиську. Так что в нашей жизни еда – самое главное!

– А танцы?

– Ну ты скажешь! Я не умею танцевать, да и ты тоже.

Но она умела танцевать. Она умела делать многое, почти все. Он был взрослый мужчина, а до сих пор иногда испытывал трепет под ее взглядом.

Все, что он умел – это готовить еду.

Большинство посетителей наведывались к нему в ресторан в одиночку и, затаив дыхание, входили внутрь. Он поднимался на чердак и оттуда наблюдал за наполнявшими зал гостями. Он угадывал, что они хотят. Каждый гость мог привести с собой одного спутника, но люди предпочитали дождаться назначенного им часа, поэтому обычно ели в одиночестве или подсаживались поближе к другим избранным в зале. У него на глазах завязывались дружбы, страстные романы, доверительные беседы, когда женщины не таясь хватали друг друга за руки и выбалтывали старые секреты. Любовь! О, смеху было! Случалось, кто-то падал в обморок прямо в дверях ресторана или топал ногами и артачился, отказываясь садиться за стол, пока его не утихомиривали. Он не обращал внимания на подобные глупости, хотя иногда по вечерам выходил из кухни и прохаживался вдоль балкона под потолком, слушая восторженный шепот из зала. Он ненавидел эти ритуалы, но понимал, что толика театральности в его деле необходима. Люди должны были видеть, с каким тщанием он относится к своей миссии, – и он регулярно проверял, не увял ли белый гибискус в цветочном горшке на каждом столике и не погасла ли лампа с цитрусовым маслом, отгоняющая назойливых москитов.

В этом году один мужчина приводил сюда в качестве гостя трех разных женщин, надменно оглядывался и подмигивал его официанткам, а Айо стоял в дверях кухни, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

– Этот наглый сукин сын опять здесь, Зав!

Завьер был уверен, что удача рано или поздно оставит наглеца-бабника. Предполагалось, что трапеза у избранного богами радетеля могла быть лишь раз в жизни. Ты мог долго мечтать о блюде, приготовленном для тебя радетелем. Потом наконец съедал свою мечту. После чего мог мечтать оказаться здесь еще раз. Завьер восхищался вкусом этого бонвивана: к жизни, к любви. Женщины рядом с ним казались счастливыми.

Но когда тот заявился к нему в четвертый раз, Завьер его выставил.

Он мог заниматься своим делом в любое время, но предпочитал готовить по ночам, в тишине и покое, много-много перемен блюд, которые подавались неспешно, с расчетом на то, чтобы они хорошо переваривались. Щедрые порции в глубоких тарелках, где густой соус лениво плескался, точно море в лагуне, а в следующий час он подавал нечто в форме небольшого кубика, и официантки, принося эти миниатюрные блюда, шикали на едоков, предлагая им умолкнуть и целиком сосредоточиться на вкусовых ощущениях. В его заведении превыше всего ценилась интимная атмосфера покоя. В углу зала бренчал женский инструментальный дуэт: ситар и настенный барабан, едва слышные, как жужжащие насекомые, которым Завьер позволял залетать в зал. Он всегда нанимал только музыкантов-любовников. Их чувства придавали инструментам особенно выразительное звучание.

А под потолком ресторана раскинуло крону стихотворное древо, и его яркие синие плоды болтались на ветках, точно сочные аквамарины. Стоя у себя на балконе, он видел, как в конце вечера официантки жестами указывали на дерево, и в их притихших голосах слышалась почтительность.

– А теперь мы всех приглашаем сорвать стихотворение.

Посетители встречали эти слова смехом и восклицаниями – это была его самая любимая часть вечера.

Он нашел плоские коричневые семена как-то во время прогулки по западной части Баттизьена на небольшом каменистом пляже, где никто не купался из-за крупной гальки, – как раз перед тем, как они с Найей переехали в этот дом. Он не понял, что это за семена, но по привычке принес их домой и посадил в землю рядом со старым кустом помидора, да и забыл. Но Найя их заметила.

– Завьер, на огороде выросло дерево, оно быстро растет, и на его ветках распускаются стихи. Выйди, посмотри!

Он пошел посмотреть только после ее третьего напоминания. Синие плоды, когда с них сняли кожуру, оказались на удивление сухими, а в сердцевине обнаружился обрывок фразы:

Ешь мед богиня сырая

– И что это значит?

– Понятия не имею. – В глазах Найи заплясали огоньки.