Вечера пара проводила в домашнем кинотеатре, отдыхая от прогулок. Грегори разослал своим постоянным заказчикам временный адрес, куда стоило отправлять кассеты с фильмами и рабочую корреспонденцию. По работе нужно было смотреть эти кассеты, но Лив терпеть не могла ужастики: считала их слишком тупыми. В этом была львиная доля правды. Единственное исключение она сделала для «Сияния» Кубрика.

Холст, оставленный на террасе, уже две недели был девственно чист. Грегори предпочитал возиться с постером к ремейку «Деревни проклятых», он уже сделал десяток набросков с кукушатами Мидвича, но понятия не имел, с чего начать свой шедевр. Работать с чужими идеями было в разы проще, чем родить свою. Иногда он стоял напротив холста минут двадцать, но каждый раз уходил, даже не взяв в руки кисточку.

Оливия достала из мягкой пачки George Karelias and Sons сигарету и чиркнула спичкой. Она курила регулярно, но не больше трех сигарет в день: утром за чашечкой кофе, после обеда и перед сном. Никаких исключений. Иначе вредная привычка завладеет ей, как это ранее было с кокаином и LSD. Она выпустила носом дым, держа сигарету между указательным и средним пальцами, с интересом наблюдая, как Грегори вновь таращился на пустой холст. Темнело.

– Что ты видишь?

Грег вздрогнул, голос Лив вывел его из оцепенения.

– Давно ты тут стоишь?

– Минуты три. Так что ты видишь?

– Пустой холст, – вздохнул Грег.

Оливия приблизилась к холсту и провела пальцем по поверхности. Палец был серым от пыли.

– Боязнь белого листа, да? Ему уже недолго осталось быть белым – считай, у тебя появился конкурент, – Оливия показала ему пыльный палец и улыбнулась. Она всегда улыбалась, чтобы обозначить, что она просто шутит. – Скажи, что у тебя в голове, давай представим, что картина готова.

Оливия сжала сигарету пухлыми губками и положила ладони на глаза художника. Руки были холодные: она всегда мерзла вечерами. Грег снова вздохнул, давая сигаретному дыму пощекотать ноздри. Он никогда особо не курил, но ему нравился запах сигарет Лив, тонкое послевкусие, которое только подчеркивало ее женственность и мягкую силу твердого характера.

Минута. Две. Три. Четыре. Пауза затянулась, но Оливия не опускала руки, лишь положив подбородок на плечо Грега. Не говоря ни слова, она ждала, даже не выпустив изо рта истлевшую до фильтра сигарету, пепел которой осыпался на футболку Грегори.

– Я вижу, – прервал молчание Грег. – Вижу женщину в темной комнате, укутанную черным бархатом. Ее черные волосы струятся по обнаженным плечам, закрывая оголенную грудь. Она держит бокал с остатками красного вина, в глазах ожидание. Она ждет мужа. Нет, любовника. Ее глаза – в них страсть, печаль, страх быть отвергнутой. Его уже долго нет. Она боится, что он больше не вернется…

– А ее бедра?

– Ее бедра полные и упругие…

– В какой позе она стоит?

– Чуть повернувшись к зрителю…

– Что еще в комнате?

Грегори вздохнул. Лив чувствовала, как ресницы его закрытых глаз щекочут ладони. Грег постепенно выстраивал картину, но уже сложнее, чем образ женщины.

– Кто она, Грег?

– Она… женщина, не понимающая, что на самом деле она – богиня…

– Близко. Но кто она на самом деле?

Дыхание Лив скользнуло по затылку Грега, маленькие волоски приподнялись, кажется, он спиной почувствовал, как встали ее соски под тонкой атласной сорочкой.

– Она – это ты, Лив, – Грегори улыбнулся, она почувствовала это своими ладонями. И засмеялась, опустив наконец руки.

– А я уже думала, что у меня есть конкурентка, – Оливия, вытащила длинными пальцами сигарету из губ и щелкнула ей в угол террасы, после чего впилась в тонкие губы Грега.

– Это было бы слишком пошло, – Грегори обхватил ее ноги и положил себе на бедра.

– Давай на столе, – промурлыкала Лив.

Ему оставалось лишь подчиниться. С ней было бесполезно спорить. Поверхность стола была холодной, но Оливия уже не мерзла – она согревалась телом Грега будто одеялом. Лив всегда возбуждала через голову: без всяких пошлостей и кокетства, через образы, рождаемые в голове мужчины.

«Придумай самое красивое и вожделенное создание и пойми, что это я». Длинные пальцы с тонкими ногтями зарылись в его шевелюру, царапая кожу, второй рукой она впилась в его левую лопатку, скрестив ноги на пояснице, сжимая бедрами, придавая ритм такой, какой ей был нужен. Капельки пота на кончиках волос Грега играли в темноте, готовые в любой момент сорваться вниз.

Она отпустила его голову, давая выпрямиться и посмотреть на себя. Посмотреть в глаза. Ее фетиш. Легкая дрожь пробежала по ее телу, через секунду она вся сжалась, сдавив его бедрами, словно в железных тисках. Грег не переставал двигаться, не отрывая взгляда от ее распахнутых глаз, пока они не закатились. Дрожь превратилась в судорогу. Она вскрикнула и застонала. Сначала она, потом он – неизменный принцип Грега. Его конёк, его благодарность, его обожание. Только для нее.

* * *

– Сделай ее девственницей, – сказала Лив и отпила свежезаваренный «Эрл-Грей».

– Что?

– Девственницей. Мне кажется, что такая красивая женщина, как ты описал, не может бояться быть отвергнутой, для нее это иррациональный страх. Как можно отвергнуть богиню? А вот если ты сделаешь ее девственницей… Оголи ей бедро, пусти тонкую струйку крови, посади на кушетку…

– А если зритель подумает, что это месячные?

Оливия улыбнулась и сделала еще глоток чая. Они грелись у камина в гостиной, расположившись на двух креслах, она накинула шелковый белый халат. Грегори оделся и карандашом делал набросок на альбомном листе блокнота А4.

– Назови картину «Женщина». Она молодая, красивая, по ее ноге струится кровь, значит, она стала женщиной буквально несколько минут назад. Он ушел в душ, а она прислушивается к своему телу, заново изучает его, пытается понять, что с ней произошло. Допивает вино, чтобы успокоить боль. Ей страшно не оттого, что она не знает, вернется он или нет. Ей больно, потому и страшно.

– Потому что она сейчас не понимает свое тело?

– Именно. А бокал с вином – аллегория на вкушение запретного плода.

– Библейский мотив? Изгнание из райского сада. Рождение Евы.

– По факту Ева была создана богом из ребра Адама, – заметила Оливия.

– Я знаю. Метафорическое рождение, – Грег оторвал лист с прежним эскизом и принялся за новый набросок.

Оливия поджала ноги под себя. Завороженная языками пламени, она вспоминала, как первый раз лишилась невинности. Ей было всего 16 лет, а ему – 32. Это был деловой партнер отца, красивый, богатый и женатый. Отец решил провести отпуск с пользой в семейному кругу, отправившись на горнолыжный курорт в Давосе. Родители в очередной раз пытались перезапустить отношения, но скатились в их бессмысленное выяснение, а Лив опять оказалась сама по себе. Пока они лаялись в снятом домике, друг отца учил ее кататься на лыжах, он отдавал больше свободного времени ей, нежели собственной жене. Оливия первая призналась ему в своих чувствах, как ей казалось, в первой любви. А он снял для них другой домик… за наличку… на несколько часов.

…он ушел в душ, буднично, будто проделывал это по несколько раз в неделю, а она с ужасом смотрела на капельки крови на белоснежной простыне. Пыталась переварить новые ощущения, смесь боли и наслаждения. Последний раз она видела его в аэропорту и хотела только одного – поцелуя. Он подмигнул и улыбнулся. И больше никогда не появлялся в ее жизни. Оливия никогда не рассказывала об этом кому-то и даже Грегу: он был слишком ревнив и вспыльчив. Но периодически возвращалась в тот момент. Одновременно стыдный, сакральный, момент невозвратно потерянного детства. С того времени она никогда не раскрывала свои чувства, ждала, пока ей первой признаются в любви.

– Кстати, какой вариант постера выбрали для «Кукушат»?

– Они выбрали детей, – улыбнулся Грег.

– Боже, какая банальность.

– Не то слово. А тебе какой понравился?

– В стиле первого фильма их 60-х. В нем есть душа. И стиль.

– Да, она моя любимая. Но заказчику виднее.

– Я приму ванну и спать. Не засиживайся, – Оливия потрепала Грега по шевелюре и отправилась наверх.

* * *

Прогулки стали короче и реже. Второй месяц лета обернулся рутиной, в первую очередь, для Оливии. Грегори все больше времени посвящал своей картине, поэтому уход за домом лег на плечи девушки. Не полностью: он все еще подстригал лужайку, периодически мыл пол и посуду. Девушка тихо злилась, но позволяла ему творить свой первый шедевр. Поначалу она позировала для картины, но Грегу нужна была лишь поза и изгибы пледа, которым она укрывалась. Остальное он додумывал сам.

Оливия запиралась в кабинете отца и изучала книги по юриспруденции, но все чаще вместо чтения пила вино с сыром. Три месяца – слишком много. Грегори почти все время проводил с картиной. С только что откупоренной девственницей. Оставлял для нее только тихие вечера, весь измазанный краской, пахнущий растворителем, он уставал, потому что целый день проводил на ногах. Поэтому все, что оставалось – это пялиться в очередной старый фильм. Девственница действительно стала ее конкуренткой.

Сегодня она снова весь день была одна, запертая в золотой клетке отцовского дома, в котором совершенно не осталось интересных ей развлечений. Грегори все так же был на террасе, завороженный собственной картиной.

– Как поживает твой шедевр? – спросила Оливия.

Она видела, что картина близилась к завершению, но визуально она никак не изменилась за последние четыре дня.

– Небольшая проблема со светом, у меня не получается его достоверно изобразить. Его источник остался за рамой, поэтому я вынужден фантазировать…

– Грег, – прервала его Оливия. – Давай уедем.

– Куда?

– В Лондон, на недельку. Или еще куда-нибудь.

– Лив, я с радостью, как только закончу. Надо будет подождать, пока она высохнет, мы как раз успеем съездить в Лондон.

– И сколько еще ждать? День? Два? Неделю? Месяц, – в голосе Оливии прозвучали плаксивые нотки, она уже выпила бокал вина и успела накрутить себя.

– Нужно подождать еще немного, Лив, – Грегори повернулся к картине, у него в руках была палитра, с которой он взял мастихином немного краски и теперь решал, куда ее нанести.

– Грегори, посмотри на меня. Смотри на меня, когда я с тобой говорю, – ее голос вернулся к прежним металлическим ноткам.

– Милая…

– Я целыми днями убираю в этом огромном доме, готовлю нам еду, а в свободное время – сижу одна. И даже, когда мы вместе, я вижу, что ты думаешь об этой картине. Я понимаю, что сама предложила тебе сюда приехать, и у тебя, видит Бог, отлично получается…

– Лив, пожалуйста, не заводись. Мне просто нужно немного времени…

– Мне тоже нужно немного времени, Грегори, твоего времени. Когда ты не пишешь, не пялишься в экран, не витаешь в облаках…

Грегори положил мастихин с маслом на мольберт и направился в гостиную, к графину с виски. Последний раз он пил в их последнюю ссору, но не рассчитал и напился до пьяного буйства.

– Не смей пить, Грегори, – Оливия пошла за ним. Он проигнорировал ее и налил виски в стакан на два пальца, повернулся к ней и внимательно посмотрел в глаза.

– Лив, этот разговор ни о чем. Он ни к чему нас не приведет, давай отложим его до завтра…

– Нет, Грегори, мы решим это сегодня. Я устала быть на втором, третьем, даже четвертом плане!

Грег сделал глоток, горячая волна скользнула к желудку. Старина Николас знал толк в хорошем виски.

– Лив, я понимаю, что ты устала. Я тоже устал, но пойми, что я работаю. Мне действительно нравится то, что я делаю…

– Ты делаешь то, что я тебе сказала, – в ее голосе появилась откровенная злость, а на глазах выступили слезы. Она осеклась, но это было правдой. Оливия понимала, что зашла на запретную территорию, но отступать уже было поздно. – Будем откровенны: ты бы и дальше пялился на пустой холст, пока я не вмешалась…