В 3 часа 10 минут 22 июня 1941 года Управление Наркомата госбезопасности УССР по Львовской области доложило по телефону в республиканский наркомат в Киеве, что границу в районе Сокаля перешел ефрейтор 221-го саперного полка 15-й дивизии^[12] вермахта «Лисков Альфред Германович, 30 лет, рабочий, столяр мебельной фабрики в г. Кольберг (Бавария)». Он сообщил львовским чекистам, что является коммунистом и членом Союза красных фронтовиков. Главное: «Вечером командир роты лейтенант Шульц отдал приказ и заявил, что сегодня ночью после артиллерийской подготовки их часть начнет переход Буга на плотах, лодках и понтонах. Как сторонник Советской власти, узнав об этом, он решил бежать к нам и сообщить».

Подобный случай не был единичным. Начальник штаба округа генерал-лейтенант Максим Алексеевич Пуркаев связался с Генеральным штабом. Занимавший на тот момент пост начальника Генштаба генерал армии Г. К. Жуков вспоминал: «Вечером 21 июня мне позвонил начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант М. А. Пуркаев и доложил, что к пограничникам явился перебежчик – немецкий фельдфебель, утверждающий, что немецкие войска выходят в исходные районы для наступления, которое начнется утром 22 июня. Я тотчас же доложил наркому и И. В. Сталину то, что передал мне М. А. Пуркаев». Без десяти девять вечера руководители Наркомата обороны вошли в кремлевский кабинет Сталина. Они убедили вождя привести пять приграничных округов в частичную боевую готовность.

Но приказ в войска Киевского особого военного округа, доложил генерал Пуркаев, пришел с опозданием и «войска прикрытия по плану обороны начали выходить на государственную границу в 4–6 часов утра 22 июня 1941 года, то есть тогда, когда война уже началась».

Многие соединения вообще не успели получить никаких указаний – до того, как немцы начали их бомбить.

Округ переименовали в Юго-Западный фронт.

Командир 9-го механизированного корпуса генерал-майор Константин Константинович Рокоссовский прибыл в Киев с докладом к командующему Юго-Западным фронтом генерал-полковнику М. П. Кирпоносу. «Крещатик, обычно в это время кишевший народом, оглашавшийся громкими разговорами, шумом, смехом и сияющий огнями витрин, был пуст, молчалив и погружен в темноту, – вспоминал Рокоссовский. – Ни одной живой души не видно на улицах. Остановив машину для того, чтобы узнать, где можно найти штаб фронта, я закурил папиросу. И тут же из мрака на меня обрушилось: “Гаси огонь!..”, “Что, жизнь тебе надоела?..”, “Немедленно гаси!..” Раздались и другие слова, уже покрепче. Это, должен признаться, меня сильно удивило. Уж очень истерические были голоса. Это походило уже не на разумную осторожность, а на признаки панического страха».

Рокоссовского принял командующий фронтом: «Меня крайне удивила его резко бросающаяся в глаза растерянность. Заметив, видимо, мое удивление, он пытался напустить на себя спокойствие, но это ему не удалось.

Мою сжатую информацию об обстановке на участке 5-й армии и корпуса он то рассеянно слушал, то часто прерывал, подбегая к окну с возгласами:

– Что же делает ПВО? Самолеты летают, и никто их не сбивает… Безобразие!

Приказывая бросать в бой то одну, то две дивизии, командующий даже не интересовался, могут ли названные соединения контратаковать, не объяснял конкретной задачи их использования. Создавалось впечатление, что он или не знает обстановки, или не хочет ее знать. Я окончательно пришел к выводу, что не по плечу этому человеку столь объемные, сложные и ответственные обязанности, и горе войскам, ему вверенным».

Константин Константинович был прав. Сам он лучше бы справился с этой должностью. Но он перед войной сидел в тюрьме, пока другие офицеры быстро поднимались по служебной лестнице.

Рокоссовский вспоминал: «Войска Киевского особого военного округа с первого же дня войны оказались совершенно неподготовленными к встрече врага. Их дислокация не соответствовала создавшемуся у нашей границы положению явной угрозы возможного нападения. Многие соединения не имели положенного комплекта боеприпасов и артиллерии, последнюю вывезли на полигоны, расположенные у самой границы, да там и оставили».

Связь отсутствовала, дивизии и корпуса дрались без взаимодействия с соседями, без поддержки авиацией. Попытки Кирпоноса и его штаба вывести войска из-под удара и организовать надежную оборону натыкались на приказы Ставки наносить контрудары. Фронт исполнял указания Ставки и всякий раз терпел неудачу, что воспринималось в штабе фронта крайне болезненно. 28 июня после доклада о неудаче, постигшей 5-й механизированный корпус, который послали в контрнаступление, а он попал в окружение, член Военного совета фронта корпусной комиссар Николай Николаевич Вашугин побледнел, ушел в свой кабинет и застрелился.

Сохранилась запись разговора Сталина с командующим Юго-Западным фронтом М. П. Кирпоносом и членом Военного совета Н. С. Хрущевым.

Сталин:

– Здравствуйте! Первое. Следовало бы при главкоме создать Военный совет и включить в него товарища Хрущева. В Военных советах обоих фронтов могли бы состоять в качестве членов [председатель СНК УССР] Корниец, Бурмистенко и еще кто-либо из секретарей ЦК компартии Украины. Ваше мнение?

Хрущев, Кирпонос:

– С предложением согласны.

Сталин:

– Очень хорошо… Что касается того, чтобы я поддержал вас в деле пополнения и снабжения ваших частей, то я, конечно, приму все возможные и невозможные меры для того, чтобы помочь вам. Но я все же просил вас больше рассчитывать на себя. Было бы неразумно думать, что вам подадут все в готовом виде со стороны. Учитесь сами снабжать и пополнять себя. Создайте при армиях запасные части. Приспособьте некоторые заводы к производству винтовок, пулеметов, пошевеливайтесь как следует, и вы увидите, что можно многое создать для фронта на самой Украине. Так поступает в настоящее время Ленинград, используя свои машиностроительные базы…

Кирпонос после недели боев принял решение отвести механизированные корпуса, чтобы «за 3–4 дня подготовить мощный контрудар». Но через несколько часов ему передали приказ Москвы: «Ставка запретила отход и требует продолжать контрудар. Ни дня не давать покоя агрессору».

А Кирпонос был прав. Армии ежедневно получали приказ переходить в наступление и… отступали на десятки километров в день, потому что приказы не позволяли им зацепиться и создать прочную оборону. Это была, как признавал позднее маршал Советского Союза Василий Данилович Соколовский, «игра в поддавки». Кирпонос не решался спорить с Москвой и доказывать свою правоту.

Хрущев 5 июля сообщил Сталину шифротелеграммой: «Можно организовать в Киеве народное ополчение 50 тысяч человек, Харькове – 50 тысяч человек, Одессе – 40 тысяч человек, Днепропетровске – 40 тысяч человек, городах Сталинской области – 100 тысяч человек, городах Ворошиловградской области – 80 тысяч человек, Днепродзержинске и Кривом Роге – по 15 тысяч человек. Оружия для ополченцев нет».

– Нам нужно оружие, – обратился Хрущев к члену ГКО Г. М. Маленкову.

– Оружия нет, – отвечал Маленков, – а те запасы, которые были, направляются на вооружение рабочих в Москве и Ленинграде.

– Что же нам делать? – спросил Хрущев. – У нас же нет своих оружейных заводов.

– А вы куйте ножи, пики и вооружайте ими рабочих, – посоветовал Маленков.

И. А. Серова еще в феврале отозвали в Москву на повышение (он стал первым заместителем наркома государственной безопасности), и наркомом внутренних дел Украины назначили старшего майора госбезопасности Василия Тимофеевича Сергиенко. Бдительный нарком поспешил доложить в Москву, что Хрущев намерен сдать Киев, не хочет оборонять город. Сталин обвинил Хрущева и командование Юго-Западного фронта в трусости и 11 июля отправил Хрущеву гневную телеграмму:

«Получены достоверные сведения, что вы все, от командующего Юго-Западным фронтом до членов Военного совета, настроены панически и намерены произвести отвод войск на левый берег Днепра.

Предупреждаю вас, что, если вы сделаете хоть один шаг в сторону отвода войск на левый берег Днепра, не будете до последней возможности защищать районы Укрепрайонов на правом берегу Днепра, вас всех постигнет жестокая кара как трусов и дезертиров».

В реальности, когда немцы подходили к Киеву, именно нарком внутренних дел Сергиенко, как говорится в документах, «проявил растерянность и трусость». Попав в окружение, обреченно сказал подчиненным: «Я вам теперь не нарком, делайте, что хотите». В результате 800 человек из аппарата республиканского Наркомата внутренних дел либо попали в плен, либо погибли. Сам Сергиенко некоторое время жил в оккупированном немцами Харькове, потом все-таки перешел линию фронта. Берия его прикрыл, и Василий Тимофеевич стал заместителем начальника Центрального штаба партизанского движения, в октябре 1943 года – наркомом внутренних дел Крымской АССР. После того как Берия ушел с Лубянки, Сергиенко впал в немилость. Его назначили начальником одного из лагерей, где он создал из заключенных оркестр и услаждал себя музыкой. После смерти Сталина и прихода Хрущева в декабре 1954 года его вчистую уволили из органов, а через несколько дней – лишили и звания генерал-лейтенанта…

Ситуация на фронте ухудшалась с каждым днем. 29 июля начальник Генштаба РККА Г. К. Жуков доложил Сталину, что Юго-Западный фронт необходимо целиком отвести за Днепр.

– А как же Киев? – спросил Сталин.

– Киев придется оставить, – твердо сказал Жуков.

– Что за чепуха? – взорвался Сталин. – Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?

Жуков писал в мемуарах, что предложение оставить столицу Украины и отойти за Днепр стало причиной его отставки с поста начальника Генерального штаба. Жукова отправили командовать войсками Резервного фронта.

В 20-х числах августа немецкие танки Гейнца Гудериана и Эвальда фон Клейста обошли Юго-Западный фронт с флангов. К концу месяца возникла совершенно реальная угроза глубокому тылу фронта. В любой момент Юго-Западный фронт мог оказаться в гигантском котле.

Дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант Василий Степанович Петров описал, что происходило с войсками, которые попали в окружение на днепровском рубеже:

«Система оперативного руководства войсками исчерпала свои возможности. Сопротивление пошло на убыль. Прекратилось снабжение. Не пополнялся расход боеприпасов, горючего. Моторы глохли, останавливались танки, автотранспорт, орудия. Ни частей, ни соединений не существовало. Пылали бесчисленные колонны на дорогах, а мимо брели толпой тысячи, десятки тысяч людей. Никто не ставил им задач, не торопил, не назначал срок. Они предоставлены сами себе. Хочешь – иди, хочешь – оставайся в деревушке, во дворе, который приглянулся. Кольцо окружения с каждым днем сжималось. Войска Юго-Западного фронта сделали свое дело в великий час войны и сошли со сцены…

Пришла в упадок организационно-штатная структура… Кольцо окружения с каждым днем сжималось. Выли пикирующие бомбардировщики, рвались бомбы. Все пути на восток перехвачены, на буграх – танки, заслоны мотопехоты».

Одиннадцатого сентября главком Юго-Западного направления маршал Советского Союза Семен Михайлович Буденный телеграфировал Сталину: «Промедление с отходом Юго-Западного фронта может повлечь потерю войск и огромного количества матчасти».

Пока кольцо окружения окончательно не замкнулось, еще можно было прорваться. Военный совет фронта просил Ставку разрешить взять артиллерию из Киева и попытаться перекрыть направление главного удара немцев, чтобы не допустить полного окружения. Вместо ответа прилетел маршал С. К. Тимошенко с предписанием С. М. Буденному сдать ему командование Юго-Западным направлением.

Прощаясь с Хрущевым, Семен Михайлович сказал:

– Вот каков результат нашей инициативы.

Тимошенко прибыл с твердым указанием Сталина «покончить с пораженческими настроениями и удержать Киев». Оказавшись на фронте, маршал своими глазами увидел, что положение окруженных войск ухудшается с каждым часом.

«Переменили главнокомандующего, но обстановка не изменилась, так как новый главнокомандующий приехал с голыми руками, – вспоминал Хрущев. – Следует отдать должное Тимошенко. Он отлично понимал обстановку, все видел и представлял, что для наших войск здесь разразится катастрофа. Но каких-либо средств, чтобы парализовать это, не было.