Преодолев некоторое расстояние, Хик-Хик сказал себе, что человеку, обутому в городские ботинки, носки которых уже напоминали разинутую пасть крокодила, не стоит бродить по пиренейским склонам. Он решил было повернуть назад, но тут увидел дымок, поднимавшийся из-за густого перелеска, и направился туда. За деревьями открылся небольшой луг, посередине его стоял дом. Это жилище напоминало детский рисунок. Оно было квадратным, справа и слева от двери располагались окна. Двускатная крыша с трубой, сложенной из камня. У каждого человеческого жилья дым – свой. Осталь Касиана, например, извергал в небо клубы скотства и тайн, здесь же дым был благотворным: чистая и белая его струйка поднималась вверх, словно свеча. Дом окружала аккуратная стена, сложенная из сланца, подобно крыше. Эта ограда едва доходила до пояса взрослому человеку, то есть не представляла собой препятствие, а обозначала границу, словно заявляя: до нее расстилается дикое царство Пиренейских гор, но за ней все пространство принадлежит людям, и только им. В подтверждение этой истины за заграждением виднелось самое очевидное доказательство победы человека над природой – огородные грядки. На них трудился какой-то старик. Он разогнул спину и хрипловатым голосом что-то сказал гостю. Его слова показались Хик-Хику не столько приглашением, сколько приказом зайти внутрь ограды. Он подчинился, хотя и с опаской. Однако хозяин тут же предложил пришельцу зайти в осталь и угоститься винкаудом и козьим сыром. У старика другого имени не было, он так и звался – Старик.

Внутри гость увидел небольшую столовую, а в ней – женщину и мальчика. Все женщины, с которыми Хик-Хик имел дело до этого дня, воняли рыбой, а эта пахла розмариновым мылом. Лет ей было около сорока. Золотистые волосы цвета меда, долго стоявшего в стеклянной банке, и худое, крепкое тело. Звали незнакомку Майлис, а мальчика – Альбан. Выглядел мальчик довольно странно: из правого уголка его рта свисала ниточка слюны. Стоило малышу увидеть Хик-Хика, как он бросился к гостю, обнял за талию и крепко прижал правую щеку к его животу, словно хотел услышать, что творится у этого человека внутри. И повторял как заведенный на своем окситанском наречии: «Я тебя крепко люблю, крепко, крепко». В общем, мальчик был малахольный. Зато Хик-Хик сразу догадался, что ему довелось встретиться с необычной женщиной: на грубых деревянных полках стояли книги, в основном словари различных языков и учебники грамматики… Книги! В Пиренейских горах! Видеть здесь книги казалось не менее странным, чем на дне морском.

Майлис повелительным жестом направила в сторону гостя указательный палец и заявила, что он сможет у них пообедать, но при одном условии: сначала ему придется вымыть голову и позволить ей подстричь его лохмы. Хик-Хик сразу понял, что вся ее суть заключалась в этом указующем персте: перед ним стояла школьная учительница.

И тут вдруг мальчик посмотрел на гостя и спросил встревоженным голосом:

– Где моя лошадка?

Майлис объяснила, в чем дело: однажды мальчик покатался на жеребенке, и это принесло ему столько радости, что он мечтал снова поездить верхом. А после обеда произошло небольшое чудо: недуг ребенка и полудикая часть души Хик-Хика нашли общий язык. Гость усадил мальчика на колени и тихонько похлопывал его по спине с настойчивой и грубоватой нежностью гориллы, которая обнимает своего детеныша. Так они и сидели вместе некоторое время; Альбан шептал гостю: «Люблю, крепко…» – а Хик-Хик, чьи волосы теперь были чистыми и короткими, шептал ему на ушко: «В следующий раз я привезу тебе лошадку, лошадку…» А потом Майлис налила в таз горячей воды, вышла во двор и опустилась на колени в траву. Закатала рукава и сунула руки в воду, от которой поднимался легкий парок. Хик-Хик вышел за ней, уселся на каменную приступку у стены дома и стал наблюдать.

Майлис стояла на коленях в пяти метрах от него на фоне горных вершин. Расстояние между ними было достаточно целомудренным для того, чтобы каждый делал вид, что совершенно не интересуется другим. Однако их разделял всего лишь воздух. До этой минуты здесь, в Пиренеях, Хик-Хик не видел ни одной женщины. Он смотрел на ее обнаженные, очень белые руки. Ему хотелось, чтобы Майлис закатала рукава повыше, совсем чуточку. Даже стоя к нему спиной, она чувствовала его внимание, и оно ей нравилось. Здешним мужчинам сорокалетняя женщина казалась такой же старой, как горы вокруг. И вдруг объявился чужак, во взгляде которого сквозило желание. Нет, его интерес вовсе ее не смущал: она подняла рукава еще выше и смочила обнаженные руки горячей водой. И тут же спиной почувствовала, как гостя это взволновало. Когда Майлис закончила омовение, они ничего не сказали друг другу. Хик-Хика, казалось, эта сцена смутила больше, чем ее; он поспешно распрощался и ушел.

Однако скоро вернулся. Осенью того 1888 года Хик-Хик еще не раз наведывался в осталь Майлис. Стоило ему открыть дверь, как Альбан бросался к нему и, подпрыгнув, крепко обнимал:

– Где моя лошадка?

– Подожди немножко, и будет тебе лошадка, – отвечал Хик-Хик.

Майлис пальцем школьной учительницы указывала на его длинные волосы, потом мыла их и подстригала. После обеда он садился на приступку и курил, а Майлис, как обычно, опускала руки в таз с горячей водой, от которой поднимался пар. Она стояла на коленях в траве, спиной к гостю, на фоне Пиренейских гор.

Любой сразу бы заметил, что Хик-Хик – человек грубый и неотесанный, а голова его набита самыми абсурдными мыслями, но верно и то, что здесь, на вершинах гор, гостей выбирать не приходится. К тому же Хик-Хик умел здорово всех насмешить. Однажды, когда речь в очередной раз зашла о лошадке Альбана, Хик-Хик сказал:

– А почему бы вам не украсть для него лошадь? В конечном итоге, частная собственность сама по себе воровство.

Майлис и Старик на несколько секунд замерли в недоумении, а потом расхохотались. Хик-Хик не стал объяснять, что вовсе не шутит.

* * *

В конце осени Хик-Хик часто думал о Майлис и о ее манере грозить указательным пальцем. Он представлял себе, что когда-нибудь осмелится обнять ее за талию. Однако это были лишь пустые фантазии обитателя грязной пещеры, где скопилось несметное количество пустых бутылок от терпкого винкауда, изготовленного в долине, которые ушлый слуга воровал в остале. Но как раз в это время случился один разговор, из-за которого события стали развиваться стремительно.

Касиан предупредил слугу, что закроет постоялый двор, потому что зима на носу. На земле уже лежал снежный ковер толщиной в три добрых пяди, а когда наступят настоящие холода, повсюду вырастут двухметровые сугробы, снег завалит все тропы, и мир замрет. Когда приходит зима, даже самые упрямые хозяева осталей сдаются. Поэтому их немногочисленным обитателям не оставалось ничего другого, как временно покинуть свои жилища. Большинство спускалось в долину, в городок Велью, и просилось на постой в остали своих приятелей, надеясь, что с наступлением весны жизнь в горах возобновится. Касиан, как обычно, рассчитывал закрыть постоялый двор и отправиться на французскую сторону гор, где у него имелось не вполне законное предприятие по сбыту вина и уксуса. Возвратиться он собирался только тогда, когда дороги снова откроются и пурпуры возобновят свои переходы с контрабандным товаром.

Хик-Хик не имел ни малейшего представления о традициях и обычаях людей, живших в горах, и его очень удивило это всеобщее переселение. Ему пришло в голову, что Майлис, Старик и Альбан тоже соберут свои пожитки и отправятся в Велью, где проведут самые холодные месяцы. Значит, ему долго не удастся увидеть Майлис. А потому он решил нанести ей последний визит.

Хик-Хик явился в ее осталь как раз вовремя. В столовой громоздились тюки и узлы, готовые к погрузке. Когда он зашел в дом, Майлис собирала белье и одежду. Слова им были не нужны. Он наступал на нее, а она пятилась в нерешительности, пока ее спина не коснулась стены.

Когда их губы разделяла только последняя пядь воздуха, входная дверь отворилась и вошли Старик и Альбан, вернувшиеся из Вельи, где наняли телегу для переезда в долину. Застигнутый врасплох Хик-Хик отпрянул, но Майлис, которая до сих пребывала в смятении, сумела взять ситуацию под контроль. Она заговорила, обращаясь ко всем, но на самом деле ее слова были адресованы только одному человеку:

– Господин Хик-Хик не слишком любезен с дамами. Этой осенью он не раз пользовался гостеприимством нашего осталя, но ему ни разу не пришло в голову пригласить меня в свой. А ведь завтра мы отправляемся в долину и не вернемся до весны.

Так Майлис помогала ему назначить ей свидание. Но Хик-Хик еще не пришел в себя после внезапного появления мальчика и старика, поэтому ей пришлось самой довести дело до конца:

– Но я уверена, что он угостит меня завтраком, если я зайду к нему завтра утром.

* * *

Майлис назначила ему свидание! Когда Хик-Хик вернулся на постоялый двор, Касиан был очень занят: приводил в порядок свое хозяйство и собирал вещи в дорогу. План был таков: назавтра Касиан отправится во Францию, а Хик-Хик останется зимовать в своей пещере и будет присматривать за постоялым двором, наведываясь туда время от времени. Нужно только следить, чтобы снег не завалил дверь. Еды Касиан оставил своему слуге предостаточно.

– Ну что, д’акорди – ты согласен? А главное, продолжай долбить стену в пещере.

После этих слов он добавил:

– Если в земле тебе попадутся крошечные, как горошинки перца, семена, складывай их в коробок. Понял? Это важно: прячь их и никому ни слова.

Закончив свою речь, Касиан с грустью устремил взгляд на огонь. Хик-Хик словно прочел горькие мысли своего хозяина: тот был потомком Филоме, но до сих пор не смог найти источник Власти. Где он сокрыт? Вечером Касиан протянул слуге бутылку винкауда.

– Держи. Завтра мы уже не увидимся, а я добрый хозяин. А теперь – вали в свою кауну.

– Спасибо, товарищ, – сказал Хик-Хик.

Касиану было невдомек, что Хик-Хик с утра уже успел стащить три бутылки и втихаря их осушить, знала об этом только Лысая Гусыня. Вечером он вышел из осталя навеселе. Шел снег, словно с неба в полной тишине спускалась невесомая занавеска из тюля. Невесомые снежинки не устремлялись к земле, как капли дождя, а кружились в воздухе. Хик-Хику было холодно. Он поднял воротник черного пальто, надвинул на лоб котелок и посмотрел на небо: луна напоминала заплесневелый сыр. Ему пришло в голову, что в Пиренеях все безобразно: все вокруг, будь то каменистые осыпи или побеленные проклятым снегом леса, дышало враждой. Исключением была только Майлис.

Ее образ возник в голове Хик-Хика по дороге к пещере. Разум бедняги был затуманен алкоголем, но он прекрасно помнил, что завтра с восходом солнца Майлис собиралась прийти к нему в гости. Хорошо еще, что ему пришло в голову пригласить ее в осталь Касиана, а не в пещеру с закопченными стенами, где на грязном матрасе валялись козьи шкуры, испачканные многочисленными следами его рукоблудия. Следует быть осторожным: завтра нужно прийти на постоялый двор раньше Майлис, дождаться ее и сразу же увести на прогулку в лес или куда-нибудь еще, потому что контрабандисты строго соблюдали правило, которое обязывало избегать особ прекрасного пола. Согласно поверью, фемны – так они называли женщин – вызывали сход лавин и непредвиденные аресты. Таковы уж были пурпуры: чем абсурднее примета, тем сильнее они в нее верили. Да, чтобы избежать раздоров и недоразумений, надо встать рано. Чем раньше, тем лучше.

Хик-Хик стал подниматься по тропинке, которая вела к пещере. С обеих сторон тянулись заснеженные лесистые косогоры. Он остановился на повороте и справа увидел крутой склон, поросший тонкими молодыми дубками. Чуть выше между деревцами стояли кучкой четыре гриба из тех огромных, что уже встречались ему здесь раньше. Он посмотрел на них. И вдруг его пронзило новое чувство.

Любовь.

В ту ночь на заснеженном повороте она расцвела в душе Хик-Хика. При виде этих грибов на склоне он почувствовал, что его грудь наполняет радость, восторженная сила, которая, подобно невылупившемуся орленку, жаждала пробиться на свет. Это чувство предвещало, что она, Майлис, изменит его жизнь. И Хик-Хик понял: это ликование, такое чистое, такое непривычное, не что иное, как любовь, а любовь – это своего рода революция души.