Он скинул шапку и быстро ощупал голову, стараясь не поддаваться подступившей тошноте и не обращать внимания на кровь. Слава Богу, кость цела. Видимо, пуля ударила рикошетом от камня и пропахала по черепу, сорвав приличный лоскут кожи. Не смертельно, но больно и шибко кровоточит. Отрывать полосу ткани от подола рубахи некогда. Тимофей вынул из-за пазухи вышитый платок и перевязал им голову.

– Тимоха-а-а! – снова закричали внизу.

– Уходите, – приказал Головин подползшему казаку. – Ты чего, один?

– Ага. – Тот шмыгнул носом. – Митяя убило. А я вот сопатку расквасил прикладом. И тебя задело?

– Уходи. Пистолеты Митькины оставь, если заряжены. И отчаливайте.

– Ага, оставлю. – Казак явно не был расположен торопиться. – А ты как?

– Бери Митьку на плечи и уходи, – прикрикнул на него Тимофей. – Брязга старший. Увозите мурзу! Геть отсюда!

Сунув ему под руку пистолеты, казак подхватил тело убитого и пополз с ним через лощинку к тропе. Вскоре послышался шорох осыпающихся камней, и все стихло.

Головин взял пистолеты, поймал на мушку подобравшегося ближе всех татарина и выстрелил. Кажется, попал. Пальнул с левой руки и, бросив разряженное оружие, выхватил из-за пояса свои длинноствольные пистолеты хорошей турецкой работы.

С берега больше не кричали. Татары вновь начали сжимать кольцо. Наверное, если бы они знали, что их задерживает всего один казак, то действовали смелее и давно прорвались к морю. Но в темноте ордынцы осторожничали.

Зажав один пистолет под мышкой, Тимофей свободной рукой рванул шов у ворота рубахи и достал знак тайного братства: теперь вряд ли он его кому покажет и назовет заветные слова. Не выпустят его живым отсюда, как пить дать не выпустят. Втоптать маленький золотой цветок в землю? Не втопчешь, тут кругом камень. Забросить? А вдруг потом найдут? И неизвестно, где и как выплывет эта вещица, в чьих руках окажется. Ничего не придумав, он сунул знак под язык и решил проглотить вместе с последним вздохом – пусть уйдет вместе с хозяином, а не гуляет без него по белу свету. Где упокоятся его кости, там до скончания века и будет лежать знак тайного братства.

Подбежавших к камням врагов он встретил выстрелами в упор и выхватил из ножен саблю. Ну, басурманы, сколько вас возьму напоследок? Одному угодил в лицо рукоятью пистолета, а второго достал клинком. И пошла кровавая потеха! Удержать татар от прорыва к тропе он уже не мог, поэтому вертелся волчком, стараясь хотя бы помешать им спуститься к морю. Надо дать браткам лишнюю минуту, чтобы успели они уйти подальше от берега.

Яростно крича, он, как безумный, бросался на сабли и заставлял врагов отступать. Наносил страшные, быстрые, неотразимые удары. Приседал, отпрыгивал, поспевал отогнать норовивших зайти со спины. Через несколько мгновений вокруг него образовалось свободное пространство: татары боялись приближаться к ужасному черному человеку с окровавленной тряпкой на голове.

– Шайтан! – крикнул кто-то из них.

Тимофея попробовали достать копьем, но он молниеносно отрубил его наконечник, оставив в руках незадачливого стражника кусок древка. И тут же прыгнул вперед, грозя саблей. Враги попятились.

– Не стрелять! – повелительно крикнули из темноты.

В напряженной тишине было слышно, как позвякивает уздечка коня и сердито щелкает плеть.

– Не стрелять! – повторил всадник, и стражники нехотя опустили ружья. – Живым взять! Огня!

Тимофей заметался в кругу копий, щитов, выставленных навстречу ему клинков и жадно ловивших каждое движение казака узких глаз. На него пока больше не нападали, но и не давали вырваться из круга, тревожа сзади и заставляя постоянно кидаться из стороны в сторону.

Зажгли несколько факелов. Вернулись успевшие спуститься к морю стражники и сообщили, что не нашли там никаких следов. Услышав это, Головин презрительно засмеялся и полоснул концом сабли не в меру ретивого татарина, вздумавшего ударить его краем щита. Тот с воплем зажал разрубленное плечо и, шатаясь, ушел в темноту.

– Не дайте ему умереть! – гремел из темноты все тот же повелительный голос. – Взять живым!

Неведомым чувством Тимофей уловил новую опасность и успел упасть на колени – над плечом чиркнула стрела. На границе света и мрака взобрались на валуны татарские лучники и начали метать в него стрелу за стрелой с тупыми наконечниками, целясь в голову, грудь и правое плечо, чтобы заставить выронить оружие. Несколько стрел он отбил саблей, от других ловко увернулся, но сзади тоже появились лучники, а стражники, подбадриваемые бранью начальника, принялись тыкать в казака древками копий, размахивая ими, как палками. Головин понял, что это начало конца: он долго не сможет одновременно успевать уворачиваться от стрел, отбивать удары и держать на расстоянии нападающих. Даже у хорошо натренированного, опытного бойца есть предел возможного. Слишком много врагов против него одного, и он ранен. Оставалось попробовать прорваться или умереть! Главное уже сделано – струг ушел в море, увозя похищенного мурзу.

Вращая перед собой клинок, Тимофей ринулся на выставленные навстречу ему острия копий, но тут тупая стрела ударила его сзади в голову, а спереди достала другая, угодив в правое плечо. Почти ослепший от боли, он все же успел сделать еще шаг, прежде чем упал, сбитый с ног подкравшимся стражником.

Сразу же навалились другие: били каблуками по пальцам, сжимавшим рукоять сабли, выламывали за спину руки, пинали ногами, стараясь злобно отомстить за пережитый ужас. Еще бы, только что каждый из них с содроганием ждал молниеносного разящего удара его клинка, а теперь, когда противник повержен, им казалось, что, добивая его, они уничтожают свой страх…

* * *

Освободившись от седоков, выносливые кони помчались еще быстрее. Ивко, как опытный табунщик, гнал их к проселочной дороге, уходившей от берега моря к предгорьям. Скорее это была даже не дорога, а широкая каменистая тропа, начинавшаяся за студеным, сбегавшим с гор ручьем и проходившая через густой лес.

Он не знал, что татары разделились и за ним бросилась в погоню только часть преследователей, поэтому решил не торопиться, а подольше водить их за нос. Но и затягивать смертельно опасную игру не имело смысла: настигнут – не помилуют! Выстрел в упор или удар острой сабли покажутся счастливым избавлением от тех мук, которые ожидают в случае плена: ордынцы изобретательны на жестокие, нечеловеческие пытки и не остановятся ни перед чем, чтобы до конца проникнуть в тайну серба и его хозяина. Открытого боя Ивко тоже не выдержать: у него только два пистолета и широкий длинный кинжал. Впрочем, он больше надеялся не на оружие, а на собственную хитрость и удачливость. Главное – дотянуть до леса! И он тянул изо всех сил, гортанными криками подгоняя распаленных скачкой лошадей.

Погоня не отставала. Ордынцы упрямо стремились настичь похитителей мурзы. Утешало одно: здесь татары не могли кинуться наперерез – мешали камни. Зная местность, они не станут рисковать, боясь в темноте покалечить ноги коней. Однако враги мчались что есть мочи и пусть медленно, но приближались. Если так пойдет и дальше, то скоро они уже начнут дышать в спину Ивко.

Серб пожалел, что у него нет «чеснока». Как бы сейчас пригодилось это древнее, простое, но безотказное средство, способное надолго задержать любую конницу. Умелые кузнецы издревле выковывали толстые острые шипы примерно в половину пальца длиной и соединяли их по четыре таким образом, что, как ни брось маленького железного ежа на дорогу, всегда один шип торчал острием вверх, а три других служили упором. Впиваясь в копыта, раздирая шкуру и ломая кости на ногах лошадей, «чеснок» всегда был надежным помощником уходящих от погони. Естественно, возить его приходилось в мешке из сыромятной кожи, а на руку, которой бросали на дорогу «чеснок», надевать толстую рукавицу. Да и вес у «чеснока» немалый – ведь нужно несколько десятков стальных «ежей». Но только попробуй заказать их кузнецу-татарину! Он тут же донесет стражникам, что неверный, по милости хана живущий на благословенной земле орды, просит изготовить страшное оружие против конницы. Нет, такой риск не оправдан. И что теперь жалеть о том, чего не имеешь?

Ивко никогда не жалел о том, чего нет, или о том, что уже сделано. Минувшего не воротишь! В юности он участвовал в восстании против турецкого владычества и после его поражения покинул родные края, спасаясь от палачей. Ветер странствий долго носил его по свету, пока серб не познакомился с купцом Спиридоном и, после долгих проверок, не был посвящен в тайну дела освобождения славян. Не колеблясь Ивко начал активно помогать греку и поехал вместе с ним в Крым. Он прекрасно понимал, что ежедневно рискует головой и рано или поздно попадет в застенки Азис-мурзы, но старался быть хитрым и изворотливым, чтобы этого не случилось.

Какой прок сидеть сложа руки? Турки и татары только и жаждут, чтобы ты покорился, чтобы тобой овладело тупое безразличие и душа стремилась к одному – лишь бы сохранить свой тесный мирок в неприкосновенности. Тогда иго будет вечным: угаснет у покоренных народов боевой дух и никто не захочет жертвовать собой ради освобождения. А уж отдавать жизнь ради свободы других и подавно…

Оглянувшись, серб увидел, что погоня уже приблизилась на расстояние полета стрелы. Почему же не натягивают луки? Боятся в темноте поразить похищенного мурзу? Или надеются взять отчаянных смельчаков живыми, загнав их в ловушку среди скал?

Дорога стала забирать в гору, скоро кони долетят до ручья, а за ним начнется заветный лес. Отсюда до дома Спиридона путь не близкий, и, может быть, придется бежать, чтобы успеть до рассвета. Но это Ивко не пугало: не отличавшийся богатырским сложением, серб на самом деле был очень вынослив, ловок и обладал завидным умением не поддаваться унынию.

Шумно разбрызгивая ледяную воду быстрого пенистого ручья, лошади выскочили на противоположный берег, к долгожданному спасительному лесу. Ивко выхватил из-за пояса пистолет и, не целясь, выстрелил в сторону приближавшейся погони. Он не надеялся, что пуля достанет хоть кого-то из врагов или свалит чужого коня. Просто ему хотелось немного отпугнуть татар и одновременно разжечь в них злость, заставить сломя голову кинуться следом. Улюлюкая и по-волчьи подвывая, серб погнал свой небольшой табун по тропе, убегавшей все дальше в чащу. Татары не обратили на его выстрел никакого внимания: они перешли через ручей и, от излишней торопливости мешая друг другу, втянулись на тропу, с обеих сторон зажатую вплотную подступавшими деревьями.

Ивко решил больше не медлить: ударами плети заставил лошадей рвануть вперед, а сам на полном скаку спрыгнул с седла и метнулся в темноту леса. Опасаясь выдать себя треском сучьев под ногами, лег на землю и быстро пополз, обдирая руки о колючую траву и мелкие камни. Он решил убраться подальше от тропы, чтобы переждать, пока погоня пролетит мимо. Наткнувшись на высокое толстое дерево, серб вскочил, обхватил ствол и начал карабкаться наверх, цепляясь ногтями за трещины коры и упираясь носками сапог в наросты. Вскоре попалась первая крепкая ветка, и он ухватился за нее руками. Дело пошло значительно легче. Через несколько минут Ивко уже сидел верхом на толстом суку, спрятавшись среди густой листвы.

Едва затих топот копыт отпущенных им на произвол судьбы лошадей, как тут же по тропе пронеслась погоня. Волной прокатились лязг оружия, сердитые выкрики, щелканье плетей и бряцание сбруи. Выглянувшая луна осветила пеструю толпу татар, мчавшихся через лес. Еще несколько минут, и все стихло.

Немного выждав – вдруг появится отставший всадник или погоня завернет обратно, – Ивко слез с дерева и начал пробираться через чащобу, намереваясь выйти к проселочной дороге с другой стороны леса. Оттуда уже рукой подать до усадьбы Спиридона: нужно успеть вернуться, пока не рассветет, тенью проскользнуть в калитку задних ворот, шмыгнуть мышью через двор и подняться к себе. Вычистить одежду, вымыть грязные сапоги и хоть ненадолго лечь вздремнуть. А утром как ни в чем не бывало заняться обычными делами. И пусть потом кто-нибудь попробует сказать, что его в эту тревожную ночь не было дома.