– Но ты их украл.

– Они списаные.

– Они стояли в ящиках во дворе института. И ты их просто взял. А спишут как найдут недостачу, при инвентаризации.

– Ярэ-ярэ, какая научная щепетильность. Ну спишут, и дело с концом.

– Просто когда-нибудь это плохо кончится.

– Вот кончится, там и посмотрим.

– Я просто не хочу, чтобы с ней что-то случилось.

Тут вернулась Алина с мороженым на троих. И мы пошли занимать места.

Росомаха тогда ещё не ходила, и мы тряслись на старенькой синей Гусенице в пять вагонов шестьдесят третьего года выпуска.

Сейчас, уже в другом поезде и даже на другой ветке, до меня дошло, как сильно я ошибался. Прошло каких-то семь лет, – и вот Воробьёвой нет с нами, а Пачин лежит в ячейке бюро судебной медицины города Хакодатэ. Интересно, как его туда занесло? Он же в Саппоро жил.

Поезд уносил нас вглубь острова. Вокруг был один из тех чудесных летних дней, когда сидеть дома – настоящее преступление.

За липкими деревянными рамами пробегали поля, лесополосы и редкие посёлки с удивительно русскими теплицами и кирпичными домиками. Небо сияло. А пахло почему-то цветущими мандаринами.

Городок встречал нас крошечной станцией с пузатыми зелёными иероглифами на фасаде. Переход над путями накрыт облупленными белыми досками. За ним начинался Камифурано, он же Асахикава-12 – двухэтажные домики и гаражи из рифлёного железа.

Офицерский городок – на южном краю, за Симати. От мэрии его уже видно – квадратный квартал совершенно советских пятиэтажных хрущёвок похож на серую бетонную крепость.

Родители были на работе. Я открыл дверь квартиры своим ключом.

Когда сняли ботинки, я немедленно заявил, что не отпущу их, пока не отведают пирог по моему фирменному рецепту. Поставил чайник, смешал тесто для манника и задвинул его в духовку.

Потом трогал старые обои и удивлялся – почему после Саппоро родное жилище кажется таким тесным? Не выдержал и распахнул балконную дверь.

Так вышло, что балкон был в стороне Башни. Она была всё такой же тонкой, серебристой и близкой, какой казалась из Саппоро. Наш дом стоял посередине квартала, многоэтажки загораживали горизонт и казалось, что Объект-104 торчит прямо за седьмым домом.

– Надо же,– Алина протянула руку, словно хотела её коснуться,– Она здесь у вас точь-в-точь такая же, как в столице. Даже толще не становится.

– Всего лишь оптические эффекты,– отозвался Москаль-Ямамото,– Её даже с той стороны пролива, из Аомори видно. Туда теперь туристы приезжают. Можно яблок поесть и заодно на башню полюбоваться.

– Это так странно…

– Странность – это хорошо,– сказал я,– Раз мы чего-то не понимаем – значит, наука знает, в какую сторону надо работать, что исследовать, какие гипотезы выдвигать. На что деньги просить, кстати, тоже теперь знает. Можно сказать, мы наступили природе на хвост. А значит, мы скоро поймём, почему башня так работет – и заодно сотню других вещей.

Тогда я не знал, что пройдёт несколько лет – и Объект-104 можно будет увидеть из Токио и Владивостока. Но понимания от этого не прибавилось.

Но мне только испонилось пятнадцать, я был не просто глуп, но ещё и наивен. И поэтому пообещал:

– Завтра я покажу тебе нашу учебную лабораторую.

Алина захлопала в ладоши.

– Менкой!

И даже Москаль-Ямамото посмотрел с одобрением.

Когда я доставал из духовки манник, вернулись родители. Не помню, что их больше обрадовало – пирог или Воробьёва. Но они точно мной гордились. Единственный сын вернулся из Саппоро не с пустыми руками.

Пирог получился как надо – с нежной мякотью из манки и сладкой хрустящей корочкой. За чаем Алина осмелела и спросила отца, правда ли, что его зовут Уран.

– Совершенно верно,– отец заученным движением показал пропуск,– Имя редкое, признаю. Но не удивительное. Я, можно сказать, в одном ряду с Радием Фишем и Гелием Дугиным.

Воробьёва легла спать в моей комнате, а мы с Москалём-Ямомото расположились на кухне. Хоть и не японская, квартира с появлением девушки стала очень тесной. Сначала хотели поставить раскладушку. Но потом вспомнили, что мы в северной, но Японии и поступили просто – выдворили в коридор все стулья и легли на полу. Как привыкли в общежитии.

Москаль-Ямамото начал рассказывать про очередную хитрую махинацию, а я, как сейчас помню, задумался – а куда он дел тележку-кравчучку с сумкой, где спрятан два бидона дефицитных реактивов?

По идее, должен был оставить в прихожей. Но я не помнил, чтобы он там что-то оставлял. И родители ничего не заметили, – или не обратили внимания? Вот будет умора, если он их забыл в поезде… Хотя нет, какая тут умора – мы же в режимной зоне. Когда проводник будет идти по общему вагону, он заметит забытую сумку. Сначала захочет заглянуть. Но тут же вспомнит, что мы в зоне особого контроля и будет действовать по инструкции – известит начальника позда и останется дежурить у вагона, пока не прибудет вокзальная охрана. Поезд отгонят в депо и объявят по громкой, что рейс отменён, а билеты действительны для следующего. В депо тем временем доберутся кинолог с собакой, сапёр, ещё какое-то люди и кто-то из краболовов. Когда сумку, наконец, вскроют, тут же возникнет куча вопросов, кто вёз тележку, его особые приметы, на какой станции он сошёл…

На этом месте я не выдержал.

Монолог Антона уже сменился звонким храпом, но я всё равно опасался его разбудить. Очень медленно, словно кот, который решил сбежать из питомника, я поднялся с пола, перешагнул товарища и пробрался в коридор. Тьма возле выхода была кромешная. Я минут пять щупал воздух, пока пальцы, наконец, не нашли пластмассовую ручку той самой тележки.

Я решил, что первым делом с утра скажу Москалю-Ямомота забрать тележку себе домой. Сам украл – пусть сам и выкручивается.

Уже повернулся, чтобы вернуться назад – но тут в санузле спустили воду, дверь отворилась и мимо меня прошла Воробьёва, одетая лишь в майку и трусики. На меня дохнуло слабым ароматом цветущих мандаринов.

Видимо, ей приспичило, когда она уже засыпала. Я успел разглядеть её длинные, сильные, великолепно белые ноги и предположить, что спит она без лифчика и майка одета на голое тело.

Даже открытый купальник – это всё-таки публичная одежда. Самая интимная – это то, как мы одеты, когда отходим ко сну. Поэтому полуодетые сонные девушки так соблазнительны.

Вернулся на кухню, лёг на пол и перед сном успел решить, что после Башни мы неприменно поедем назад, на побережье. Посетим пляж Исикари, позагораем. Я увижу её в купальнике и смогу сравнить. Надо успеть поймать ещё один из семнадцати дней в году, когда на Хоккайдо царит ровная солнечная погода. А наука подождёт.

Наутро мы доели пирог и решили проведать Объект 104. Тут возникла заминка – униформу лицея могли опознать. Пришлось переодеваться как на дачу, в старые майки и штаны со следами от краски. Воробьёвой достались отцовские штаны, которыми она осталась очень довольна.

Мы прошли мимо сосновой рощицы, свернули возле старшей школы, похожей на три белые коробки из-под обуви – и впервые за всё путешествие увидели подножие башни, чёрные страховочные тросы и десяток башенных кранов, похожих на серебряных журавлей.

Вы вышли на шоссе и зашагали вдоль кукурузного поля. У полукруглого синего ангара свернули направо и вышли к мосту с воротами и турникетом для пешеходов. Дальше только по пропускам.

Москаль-Ямамото остановился и посмотрел с любопытством. Я как ни в чём не бывало прошёл вперёд и пикнул своим. Потом спохвотился и достал из другого кармана пропуск на Воробьёву в потёртом кожаном футляре.

Дежурный сличил фотографии и кивнул. Я пикнул по блямбе и турникет пропустил Алину. Она явно не понимала, что происходит.

За ней, гордый, как гусь, прошествовал Москаль-Ямамото.

За мостом – опять поля, уже картофельные, и домики хозпостроек с коническими бочками. На поле тарахтит и машет красными лопастями картофелеуборочный комбайн. К потному лицу липнет сухая трава.

– Откуда у тебя мой пропуск?– спросила Воробьёва.– Или нет, спрошу точнее. Откуда вообще взялся пропуск на моё имя?

– Это пропуск отца. А сверху лежит твоя ученическая карточка. Дежурный видит карточку, а автомат – пропуск. А так, по идее, тебе в зону А вообще нельзя,– я обернулся к Москалю-Ямамото,– Мне тоже можно иногда смошенничать, верно?

– Да, конечно,– отозвался Антон. Он шагал, как всегда, с руками в карманах. Тележки при нём не было.

– Я всё дома оставил,– пояснил он,– Пока порожняком прогуляюсь. Потом перетащу, когда всё уляжется.

– А комбайнёры здесь тоже по пропускам?– спросила Алина. В подвёрнутых штанах и соломенной шляпе она была похожа на романтически настроенную разбойницу из вестерна.

– Да, конечно. Это всё экспериментальные поля. Пытаются понять, как Башня действует на урожаи.

Научный центр имени Сумио Гото напоминал особняк старого миллионера из криминального фильма. Несколько домиков коричневого кирпича и с красными черепичными крышами обступили круглую башню центрифуги. Во дворике растёт декоративная сосна, словно со старинной гравюры.

Сегодня выходной. В сухой деревянной прихожей никого. Мы по привычке переоделись в бахилы и халаты.

Лаборатория расположилась в большой комнате под двускатной крышей. Безукоризненно белые шкафчики, с рукомойниками, словно на кухне из кулинарной утренней передачи. Мигает огоньками новенький синий автоклав, урчит в углу толстый холодильник, похожий на сейф, сверкают начищенные столы.

За стеклянной стеной – роскошный вид на Объект-104.

– Сугой! Менкой!

– Да, таких лабораторий даже в Саппоро мало,– значительно произносит Москаль-Ямамото,– Тут мы и начинали. Так сказать, на передовом фронте науки.

Алина подбежала к стенке, и прильнула к стеклу. Она жадно разглядывала окрестности.

Поле с деревянными домиками, а за ними поднимаются поросшие лесом холмы Снегозащитной Рощи с серебряной нитью Заграждения Б – их уже тогда называли Барсеткой. За холмами начинаются сизые пики горной гряды. На выходных там делают только необходимые работы, так что краны двигаются лениво, словно в дремоте. Можно было разглядеть и край серебряной эстакады, которая изгибается над вершиной и уходит в долину, а на ней – грушевидные каркасы пока недостроенных пунктов наблюдения.

– А куда уходит эта железная полоска?

– На военную базу. Туда даже по моему пропуску не пускают. Но со временем пустят,– я встал рядом,– Смотри, видишь эти каркасы? Там будут лаборатории. Если надо что-то проанализировать, образец поедет по ленте до Башни на специальной тележке. И назад тем же ходом. Сразу в десять раз быстрее экспериментировать.

Она обернулась и посмотрела на меня смеющимися глазами. И слова застряли у меня в горле. Я сразу словно забыл всё, что учил, планировал и думал.

Просто шагнул поближе и полуобнял её плечи, такие нежные и тонкие под майкой и халатом.

– Знаешь, Петя-кун, я хочу тебе что-то сказать…– и прыснула от собственного макаронизма.

Я кивнул и обнял её покрепче. Москаль-Ямамото фыркнул и демонстративно залез в шкафчик.

– Когда я сюда ехала, я думала, у вас тут совсем провинция. Живут в вечном ремонте, вода холодная, рис руками сажают… Знаешь…

Моё сердце подпрыгивало, как волан на бадминтонной ракетке.

– Я бы хотела здесь жить!

Я кивнул и поцеловал её в щёку. Он покраснела, отстранилась, но осталась в объятиях. Полуприкрытые губы хотели что-то сказать, но не могли подобрать слов.

…И тут завыла сирена.

5. Дети, записывайтесь в камикадзе!

4 августа 1999 года

Японская Социалистическая Республика (Хоккайдо)

Западная часть острова, город Саппоро. Столица.

Я слишком увлёкся воспоминаниями о том ужасном летнем дне. И, наверно, минут через пять заметил, что поезд стоит как раз внутри новомодной громадины станции Саппоро.