Звонко рассмеялась, лифчик сбросила и амазонкой вдоль бережка. Быстро-быстро замелькала. Флот позорить не годится. Рванул вдогонку. На призовой стометровке настиг-таки. О, какой поцелуй со сбившимся дыханием был наградой! Не потрогал бы Галину грудь, точно бы сердце выскочило.

– Как речку звать?

– Кавкалянка.

– Пойду, брошусь. Может, остыну.

Слепая наивность! И в новом рейсе недавнее жгло. То выявленную поморку извлечёт, то замечательный июньский день. Любо стало на свете жить. Торопя время, заранее восторженным ждал встречи. Ну что там до Англии туда и обратно со стоянкой в несколько часов?! Валюты без депонента хватило лишь на мелочёвку. Оторвал уценённую блузку с симпатичным мышонком. Набрал диковинных для Союза шоколадок. Ударно выглядевший кошелёк в шотландскую клетку призвал довершить праздник вкуса. Вот и всё, что смог для душечки.

С приходом после обязаловки дежурства смотались в деревеньку. Дождило не слабо. Затопили печь, баню. Потребовалось зелени к столу нарвать.

– Если что, считай поручиком, – и нырнул под небесный душ.

Из распахнутого оконца команды:

– Эту сорви, теперь на другом рядке, теперь…

Когда мокрым вбежал, удостоился трёх наград. Первой – к печке поставила.

– Действительно поручик! – потвердила. Мило смутившись, пообещала:

– В баньку с собой возьму.

Тикали ходики. На перине лежал как на облаке. Неосуждающе с фото смотрел строевой николаевский пехотинец в лихой фуражке. Наследник его, погибший на гидрографическом боте, деликатно приглядывался к дочкиному выбору.

Галюшка с нежной теплотой прижалась в полудрёме. Я понял, что обвёрнут с головы до пяток счастьем. Именно так. Дождик едва слышно шелестел. Подружка тихой водой помогала плыть в сон. Ручку свою забыла на мне иль хотела уберечь от всего…

С московских начавшись, дошло до туместных кочек: всё позволено. Самая масть госимущество расдербанить и деньги спереть.

Так закрутилась карусель избавления от вполне «живых» судов. Нашего «поляка» тоже приговорили. Через промежуточные рейс-задания упекли аж в Бангладеш! Оттуда безлошадными с двумя одесскими экипажами самолётом Дакки – Москва. Странно: летим вместе и не общаемся. Совсем не потому, что им по полной гостиничные выдал жуликоватый земляк – представитель морфлота. Нам же – мелочь из однодолларовых бумажек. Просто хлопцы задурились насчёт объедания Украины москалями.

В аэропорту Внуково остолбенение нашло. Хочешь – сразу в Архангельск. А желаешь – через Питер. Некоторые второй вариант предпочли. Была не была! Проведаю-ка Танечку. Не пуд, так килограмм соли на их кухне съел. Случалось свободное времечко – водил её Наташку в детский садик или вечером забирал. По воскресеньям в парке кормили уточек. Оттуда виднелись нечёткими силуэтами краны и судовые рубки. Не хухры-мухры. Гавань Туруханских островов!

– Видишь корабли морские? Мы там когда-то стояли.

– Как далеко ты бы-ы-л! – восторгалась восседающая на плечах. И тут же неупустительно вставляла:

– Давай, по тайне, две конфеты купим.

Будущая белокурая обворожилочка верила в волка, греющегося по ночам в подъезде. Изумлялась фокусу держания носом карандаша. Подучено декламировала:

Вернись, я всё прощу: Упрёки, подозренья.

Когда госы сдав, с номерной Комсомольской отчаливал, безутешно ревела. А мне каково рвать проверенную дружбу?!

Татьяна сдержанной дворянкой на испечённый пирог с цедрой капнула слезинку. Сущие ножи под сердце…

В Питере уже другое лето наступало. Только-только освежили всё майские ливни с грозами. Парк Победы буйно зеленел островком средь асфальтового штиля. Крохотная часть судьбы, навроде дёрганья за рукав, требовала продолжения. Под компас рассудка, как в приключенческом фильме, кто-то подложил топор. Зато какая накатная музыка жизни!

Осталось пересечь до мелочей знакомый дворик. Ещё минута. Высокая, широкая дверь на втором этаже «сталинки». Жму кнопку звонка. Татьянка открывает. За её спиной мужская особь. Этакий городской нервический хлыщ. Понятно: просто так с газеткою зашёл. Страшно огорчаюсь. Всё ж, не глядя, метко вешаю козырное кепи. С плеча снимаю ремень перегруженной сумки. В ней честно поделённая тушёнка из судовой артелки.

Мой океанский видок по-новому расставил фигуры. Собственно одну, лишней нет. Прохожу на кухню, где плачет бедная Танечка.

– Полно, полно, матушка. Где Наташка?

– В детском пансионате. Тебя всё ждала.

Два коротких денька и ночки промелькнули, как станции метро. В Архангельск грустным заявился. Позвонить Гале не счёл нужным. С ней долгая жизнь впереди. Воз радостей будет. Двух бы питерских голубушек за приют и простоту отблагодарить. Взял да и подался обратно возвращателем сердечных долгов.

Жаль: маленькая подружечка ещё на летнем оздоровлении была. Со звоночком динькающим купил ей велосипедик. Татьянке – обновки из чекового «Альбатроса». В Петродворце погуляли около серебряных струй роскошных фонтанов. Пи-теряночка моя бесспорно перекликалась с ними красотой. По такой, любя, сохнуть положено – и никак не иначе. Надумаем дома посидеть – отрады не меньше. В просторной комнате вышивки хозяюшки, рукоделия отменного её вкуса. На бангладешной новенькой клеёнке кушанья ресторанного класса.

Куда как превосходно, кроме одного. Не мог я без Архангельска, а она без великого города. Простились горько. Ничуть неутешенный, с теми же приумноженными долгами убрался восвояси.

Быстро переключаться с душевных состояний не удавалось никогда. На этот раз и подавно. Сижу небритым, затрапезным, вообще никаким. Кто-то с площадки позвонил. Пошаркал. Ручку тяну. Галя! На личике у неё вспыхивает радость, как от тысячи английских платьев. Портретные глаза одновременно и в слезинках, и смеются.

Вдруг сияние прекрасной чувственницы стирается. Она поняла: долгожданный давно приехал – и… ни звоночка!

Притворной ложью не защитишься. Даже пытаться не попробовал. Разбирающаяся в чести куда строже, разворачивается на каблучках. Дверь подъезда хлопает крахом последнего романа. В треугольниках злодейки судьбы случаются истории похуже. Тем и утешился.

Опять костяшку-год на тайных счётах кто-то за нас отбросил. Очередной отпуск влечётся жалкими днями. Нечем его вспомнить, кроме одного потрясения. Встретил Галину в интересном положении, как в старину говаривали. Должно быть, я глупо обрадовался. С того совсем плохо с юмором и арифметикой вышло.

– Не мой ли, – спрашиваю, – животик? Вам лучше алиментами или сочетаться?

Дорогая потеря находчиво приструнила.

– Лучше завтра прогуляй меня по набережной.

В назначенный час пересеклись у кузнечевского моста. Приуставшая от попажи на стрелку нуждалась более в скамейке. Присели почти сразу. Бережок эффектно высоковат. Чайки черноголовочки с криками носятся. Сначала бы начать! Эх! Со стороны мы, вероятно, смахивали на счастливую парочку. На самом же деле из кривого зеркала донимала нас злая насмешка рока. Разговор не клеился. Шоколадка, которую из куртки извлёк, и та язвила переводным названием: «Кот и кошечка».

– Прими заместо цветиков.

Попыталась ловкими пальчиками вскрыть – не получилось.

– Ой, в иностранщине зарочило⁴³ – рассмеялась прежней, до боли знакомой да осеклась.

Молчанка иль коробящая нервы пауза при конце провальной пьесы. Никто иной – мы, оба бестолковых, её же и написали.

Некой аллегорией катерок влёкся течением Кузнечихи. Должно быть, пакостник, резвясь, отвязал. Его владелец не ведал о том ни сном, ни духом. На заводе, поди, гнал вдохновенно в это время стружку из-под резца.

В самостоятельном плавании сшитого из тонюсеньких дощечек «соломбальца» несло боком. Косо заклиненный руль правил им.

Сравнил невольно:

– Почти нас напоминает.

– Ещё как! – виновато отозвалась Галина, – приди сюда завтра.

– Во-во. «Теперь с другого рядка».

Оба позволили себе примирительно улыбнуться.

По такому же свойству уступчивой натуры младенца из роддома вынес. В крестинах участвовал. Мать с отцом советовали Галю вернуть. Пусть и с чужим ребёнком. Но это уже не по силам души оказалось. Она-то попытаться понять тогда не захотела. Теперь не хотел я…

Главная мечта не сбылась. Хоть исполнима вроде бы. Да замены редким сударушкам нет. Перед тем, как телефонные номера сменились, вечерний звоночек.

– Елки зелёные! Сама Галина Васильевна! Как поживаю, спрашиваешь? Да вот одинёшенек у разбитого корыта. Ни папеньки, ни маменьки – сирота. Заходи на огонёк.

Больше из вежливости предложил, чем в надежде повидаться. Однако пришла.

Ставшие сдержанней, обошлись без чмоканья и обниманий. Просто говорили и говорили, что накопилось сказать за годы. С кофием вообще никакой сонливости. Светлым седьмым часом Галя, в неизменой манере, тихой водой ушла в свою жизнь. О ней-то достаточно мне поведала.

Живёт-де на юге(!) губернии в городке Котласе. Квартиру купили, продав памятный поморский дом. Сын и дочь – подростки. Муж законный. Всем детям – родной. Словом, как бы ничего не упущено. Всё алентово. Глаза почему грустные? Может, встреча подействовала? Или что-то не досказала?

Странная есть почта погасших судеб. Через пятых, десятых людей возьмёт и доставит. Случайности исключены. Ведь окольные дороги – не шараханье впотьмах. Одна из них на меня вывела. Мало ль горького изведал? Так нет же, заполучил ещё! Жестокое известие заставило с киношной скоростью пережить давнишнее. Будто разрывная вспышка высветила затаённое в последней встрече.

На том северном юге что-то стряслось. Сердце Галинки никак не растворяло нестерпимую обиду. Объясниться со скандалом – иной родиться надо. Но и простить голубушка не смогла.

Отвергнут же какой-то Сашка и я, пытавшийся быть благодарным. Новым руслицем свернула вольная прочь. На этот раз терзал её совершенно другой расклад. Достало бы времечка как-нибудь излечиться душе! Спасает Вера, спасает щедрость дней с терпением и привычкой жить. Злая бесовская сила, боясь проиграть им, внушила поторопиться…

Галинка, Галинка, что ты наделала?! На бережку занебесной реки, где мается душенька, знаю, жалеешь нас. Милосердней, похоже, меня, ибо видела наказанного больше всех».

Вон оно что

Над «давным-давно» – нынче пошутят: «О! Это ещё до битлов». Тогда будем от рок-н-ролла считать. С самого захвата им планеты. Даже в наглухо заколоченном Советском Союзе, некоторые зафанатели, то есть ритмично задёргались всеми членами тела.

Большинство же народа, из всего заграничного муз. изюма, знало Ив Монтана. Потому как француз юманитешный⁴⁴, шансонил тихо и к чувствительной радужности непонятно. Но и наших русских песен, пока не чурались. В домашних застольных компаниях имели они полный, неделимый ни с кем успех. И чему тут удивляться? Как-никак неспешно катили пятидесятые годы прошлого века. О ту пору и произошёл занятный случай.

Круче всех по продвинутости, были, конечно, лишь моряки-загранщики. Особенно парни из младшего комсостава. Старшие в званиях держались довоенных представлений: как да что и на кого всегда оглядываться. Тех и других понять, возможно.

Молодым весьма малым развесом досталась беспощадная сталинщина. Быть теперича модником в струе, разве нездорово? А солидный возраст, напротив, выученные уроки собрался помнить досмерти. На происходящие в стране хрущёвские перемены (читай, пертурбации), смотрел с осуждающим прищуром. Ох, мол, заиграетесь, вы. Не стоять долго слабеющему порядку! Вообщем-то, так оно и вышло. Да лучше я вплотную рассказом займусь.

Любил один капитан, с заглазным отчеством Силыч, кого-нибудь распечь. «Ужо тому за дело». Однако увлёкшись словесным бичеванием, употреблял родимый дар до явного перебора. Сам он этого замечать не хотел. Шкурил и шкурил с хорошо просматриваемым удовольствием.