Я понимаю, такое зрелище призвано внушать мысли о глубокой древности: полагается рисовать в своем воображении разрушенные улицы Мемфиса, религиозную процессию, что тянется по дороге сфинксов, оплакивая умершего быка; а если дать волю фантазии, можно даже сочинить романтическую историю из жизни этих увенчанных цветочными гирляндами песнопевцев и сделать мудрый вывод о бренности людских достижений. Но, сдается мне, лучше доверить это Голливуду. Лично я бесконечно вдохновлялся настоящим. Какое уморительное зрелище являла собой наша толпа, бредущая по темной галерее! Впереди араб с белым фальшфейером, а далее, сжимая свечи, – шествие кающихся грешников, всякий сброд, нацелившийся на самосовершенствование и духовный рост. У одних, искусанных комарами, распухли перекошенные физиономии; другие натерли ноги, хромают и спотыкаются; третьи на последнем издыхании утыкаются носом в пузырек с нюхательной солью; иной чихает от пыли; у этой резь в глазах от солнца; у того рука на перевязи – повреждена неведомо в каких переделках: каждый так или иначе пришиблен, примят оглушительной лавиной знаний. И тем не менее все ковыляют дальше. Один, два, три, четыре… двадцать четыре дохлых быка; не двадцать три, не двадцать пять. Мыслимо ли запомнить число двадцать четыре? А что такого: у тетушки Мейбл в «Луксоре» были апартаменты под таким номером^[41].

– Как погибли быки? – вопрошает некто.

– Какой был вопрос? – волнуются остальные.

– Что ответил гид? – желают знать прочие.

– От чего погибли быки?

– Сколько же все это стоило? – интересуется следующий. – Этакую махину за бесценок не построишь.

– В наше время на такое никто не раскошелится.

– Надо же, блажь какая: быкам похороны устраивать…

Ах, леди и джентльмены, вертелось у меня на языке, достопочтенные леди и джентльмены, а не блажь ли – пересекать Атлантический океан, тащиться сюда по жаре, терпеть всяческие неудобства и лишения, выбрасывать такие деньжищи, чтобы увидеть песчаную нору, где три тысячелетия назад чужой народ, чьи мотивы не откроются нам вовек, захоронил туши двадцати четырех быков? Над кем вы потешаетесь, достопочтенные леди и джентльмены, если не над собственной компанией?

Но тут я вспомнил, что влился в эту группу на птичьих правах, и прикусил язык.

А еще я совершил двухдневную автомобильную поездку в Хелуан.

Мы посетили Маср-эль-Аттику, Старый Каир, он же Вавилон, и относящееся к эпохе гонений поселение коптов, размещенное в стенах бывшего древнеримского гарнизона. В этих тесных трущобах уместились пять средневековых коптских церквей, одна синагога и элладский православный женский монастырь. С виду здешние христиане очень мало отличаются благочинностью от своих соседей-язычников; единственный отчетливый знак их освобождения от языческих предрассудков состоит в том, что рой местных нищих мужского пола, как зрелых лет, так и юных, сопровождается группой поддержки, состоящей исключительно из женщин, которые в мусульманских кварталах безропотно сидят по домам. Зато немалый интерес представляли церкви, в особенности церковь Абу-Серга^[42], где можно увидеть коринфские колонны, сохранившиеся от древнеримского храма, византийские иконы и алтарную преграду арабской работы. Церковь стоит над пещерой, где Святое семейство (всегда изображаемое как вконец обнищавшее), по преданию, укрывалось во время устроенного царем Иродом избиения младенцев. Дьякон, Беставрос, провел для нас экскурсию. Закончив свои сбивчивые объяснения и получив на чай, он сказал:

– Подождите минута. Я приводить священника.

Он поспешил в ризницу и вывел к нам патриархального вида седобородого старца с большой кичкой жирных седых волос на затылке; тот еще не полностью пробудился от послеобеденного сна. Это и был священник; поморгав, он осенил нас крестным знамением и протянул руку за мздой, а затем, подобрав рясу, опустил в карман свои два пиастра и пошел обратно. У входа в ризницу он остановился со словами:

– Иду приводить епископа.

Не прошло и минуты, как он вернулся с еще более почтенным персонажем, который лузгал семечки. Понтифик осенил нас крестным знамением и протянул руку за мздой. Я дал ему два пиастра. Он помотал головой.

– Это же епископ, – пояснил Беставрос, – епископу – три пиастра.

Я добавил еще один пиастр, и епископ, просияв, удалился. Тогда Беставрос продал мне экземпляр написанной им самим истории этой церкви. Текст оказался столь лапидарным, что его, с моей точки зрения, можно привести здесь целиком, с сохранением орфографии и пунктуации печатного подлинника.

КРАТКАЯ ИСТОРИЯ

ЦЕРКВИ АБУ-САРГА,

написал

МЕССИХА БЕСТАВРОС,

СЛУЖИТЕЛЬ ЦЕРКВИ АБУ САРГА

Данная церковь была построена в 1171 году н. э. человеком по имени Ханна Эль-Аббах секретарь Султана Салах-Эль-Дина Эль-Айюби.

Церковь содержит 11 мраморных колонн каждая содержит потрет одного апостола и так же одну гранитную колонну без капитэля, без потрета или креста Иуды который предал Господа нашего.

Олтарь для святого пречастия содержит 7 мазоичных ступеньки (7 епископских санов). Олтарная преграда сделана из резных слоновых костей. К северу от ней были два красивых панеля резного дерева: один панель отображал секретную вечерю, а другой Вефлем. На северном их боку есть Святой Деметрий, Святой Георгес и Святой Теодор.

Крипта была вырублена в монолитной скале 30 года до н. э. Крипта служила только укрытием для страников. Когда Святое Семейство переехало из Ерсалима в Египет укрытса от царя Ирода, они нашли эту крипту где они и оставались до самой смерти Царя Ирода.

Когда Святой Марк начал проповедовать в Александрии в 42 г. н. э., мы, потомки Фараонов принявшие учение Христа, использовали эту крипту как храм на срок 900 лет пока на верху не построили данную церковь. С другой стороны крипты можно видеть купель в котором крестят христианских младенцев путем 3-кратного погружения воду. Данная церковь содержит много Бизантийских картин 9–10 веков.

Месиха

Беставрос,

ДИАКОН

В Порт-Саиде я поднялся на борт судна «Ранчи», принадлежавшего Восточно-Пиренейской пароходной компании, чтобы отправиться на Мальту. На выезде из Египта путешественник сталкивается с заключительным проявлением местной алчности: от него требуют уплаты «карантинного сбора». Похоже, никто не способен толком объяснить, что это за пошлина, каким государственным органом она установлена, какая доля этих поборов когда-либо поступала в казну и при чем тут «карантин». Многие уроженцы здешних мест утверждают, что это всего лишь маленькие шалости портовых властей, не имеющих никакого законного права на эти средства.

По протекции местного агента мне удалось получить койку в каюте второго класса. Жители Порт-Саида рассказывали: «После войны во втором классе появилось множество первоклассных пассажиров. Не чета тем, что путешествуют первым классом, особенно на индийских пароходах – там в первом классе сплошь нувориши. Вот увидите: в зарубежных рейсах на „Ранчи“ второй класс ничуть не хуже первого. Моя жена, возвращаясь домой, всегда берет второй класс».

Но мною двигало не столько тяготение к приличному обществу, сколько желание сэкономить. После излишеств в «Мена-хаусе» я начал считать деньги и разработал хитроумную схему. Перед отъездом из Каира я написал – на фирменных бланках порт-саидского Юнион-клуба – двум извечным, насколько мне было известно, конкурентам: управляющим крупнейших отелей в Валетте, «Великобритания» и «Осборн», в каждый конверт вложил рекламную издательскую листовку с хвалебными отзывами прессы о моем последнем романе и каждому адресату сообщил, что по возвращении в Англию планирую опубликовать свои путевые заметки, а мне доводилось слышать, что именно этот отель – лучший на острове. Не желает ли господин управляющий предоставить мне бесплатный номер на время моего пребывания на Мальте в обмен на благосклонный книжный отзыв о вверенном ему отеле? Дождаться ответов до отплытия из Порт-Саида я не рассчитывал, но поднялся на борт с надеждой, что в Валетте смогу приостановить неумолимый отток средств, который преследовал меня вот уже два месяца.

Судя по объявлениям, «Ранчи» отплывал где-то в воскресенье и ожидался прибытием сразу после полудня. В воскресенье утром объявили, что пароход прибудет только в девять вечера. По факту это произошло далеко за полночь; на стоянку отводилось ровно два часа. В течение этих двух часов весь город, который, по обыкновению, страдал от последствий субботнего вечера, проведенного в «Казино», внезапно пробудился к жизни. Открыл свои двери универмаг «Симон Арцт»; во всех кафе зажигали свет и протирали столы; на улицы высыпали чистильщики обуви и торговцы открытками; те пассажиры, которые оставались на борту во время перехода через канал, спустились по трапу и разъезжали по городу в двухконных экипажах, а те, кто сошли в Адене ради нескольких часов в Каире и до вечера томились на причале, панически боясь опоздать на посадку, брали судно на абордаж и разбегались по своим каютам, тогда как добрая половина жителей Порт-Саида проворачивала на борту разного рода сделки. Я шел по пристани в толчее, какая бывает разве что в лондонском Сити, да и то в полдень. Внезапная уличная иллюминация и повсеместное оживление выглядели совершенно нереальными. Поднявшись по трапу, я сориентировался, нашел своего стюарда, избавился от багажа и ненадолго вышел на палубу. Пассажиры, совершавшие бросок по маршруту Суэц – Каир – Порт-Саид, пили кофе, жевали сэндвичи и делились впечатлениями о пирамидах и гостинице «Шепард».

– Два фунта десять пенсов за односпальную кровать в каюте без ванной и туалета. Уму непостижимо! – рассказывал кто-то с нескрываемой гордостью.

– А мы на верблюдах катались – вы бы на меня посмотрели! А я и говорю: вот бы Кейти посмеялась. А погонщик верблюдов погадал мне по руке, а потом мы пили кофе, сваренный прямо в храме сфинкса. Какая жалость, что вы с нами не поехали! Ну да, слегка утомительно, не спорю, но у нас в рейсе будет масса времени для отдыха. Кстати, там был прелестный мальчуган, который обмахнул нам обувь. И еще мы заходили в мечеть, где как раз молились мусульмане… так необычно. И вообразите: в «Шепарде» с нас содрали пятнадцать пиастров – больше трех шиллингов – за чашку утреннего чая, причем далеко не лучшего сорта. Какая жалость, что тебя с нами не было, Кейти!

Не дожидаясь отхода, я спустился к себе в каюту, чтобы лечь в постель. Мой сосед, приветливый инженер-строитель средних лет, уже раздевался; на нем было нижнее белье типа борцовского трико. Один раз я проснулся при пуске судовых двигателей, потом задремал, вновь проснулся, когда мы вышли за пределы оградительных сооружений и началась качка, но в конце концов провалился в сон и открыл глаза уже наутро, в открытом море, и тут же оказался среди сотни англичан, которые брились и при этом насвистывали.

В течение следующих двух суток нас ожидала пасмурная штормовая погода. Я десять раз пожалел, что не купил билет в первый класс. И не потому, что мои попутчики оказались не столь приятными людьми, какими расписывали их в Порт-Саиде, а потому, что их было слишком много. Там буквально негде было приткнуться. Салон и курительная комната, хорошо вентилируемые, чистые, комфортабельные, уютные и так далее, вечно были переполнены. На палубах шезлонги доставались только тем пассажирам, которые везли их с собой; немногочисленные общедоступные скамьи постоянно оккупировали мамаши, которые при помощи вазелина проделывали какие-то жуткие манипуляции над своими младенцами. На единственной прогулочной палубе не удавалось даже толком размять ноги из-за тесноты и скученности. От детей просто не было спасения. В Индии начиналось жаркое время года, и офицерские жены массово вывозили своих отпрысков в Англию; лучше всех были те, которые орали, лежа в колясках; хуже всех – те, что валялись прямо на палубе в собственной рвоте. Этих последних, кстати, приводили в ресторан к завтраку и к обеду и пичкали едой. Вечерами, около шести часов, наступал кромешный ад, когда с палубы первого класса к нам в салон спускался оркестр, чтобы исполнить нечто из Гилберта и Салливана^[43]; это нашествие тютелька в тютельку совпадало по времени с купанием старших детишек; смесь мыла и морской воды – одна из наиболее отвратительных примет морского путешествия: пышущее здоровьем потомство сагибов и мемсаиб в знак протеста вопило так, что стальные балки и фанерные переборки отзывались эхом. Для того, кто ценит тишину, не оставалось уголка ни внизу, ни наверху.