– Видите ли… этот вопрос… прямо так с ходу… полагаю…

– Ага, понятно. Вы хотите вытянуть на свет наши семейные тайны. Все, что несет с собой боль.

– Нет-нет… Я буду считаться с вашими желаниями.

– Все так говорят. Я редко читаю современные книги, но прекрасно вижу – их часто пишут, чтобы свести счеты.

– …

Мне нечего было ей ответить. Она не так уж не права. Романы продаются чем дальше, тем хуже, поэтому издателей все больше привлекают разные скандальные моменты и публичные разоблачения со всякими непристойными подробностями. Может, я и сам к этому стремлюсь? Не стану же я отрицать, что жду от своей героини рассказа о семейных секретах, которые подогреют интерес к роману. Может, я только делаю вид, что хочу разобраться в жизни некоей старушки, а на самом деле внутри меня притаился вампир, жаждущий всяческих бедствий. Давайте будем откровенны: счастье никого не интересует.

– Что же вы молчите? – подала голос Валери.

– Прошу прощения… я задумался. Вы считаете, что мне нужны трагедии. Честно скажу: ничего не могу гарантировать. Ваша мама согласилась со мной говорить, и я сам решу, что и как внести в книгу. Но она ведь не обязана говорить мне все…

– Вы прекрасно понимаете, что́ из этого в итоге получится. Вы вызовете ее на откровенность, ей много лет, иногда она не отдает себе отчета…

– Почему ты так говоришь? – сухо вмешалась Мадлен.

– Извини, мама. Я не то хотела сказать. Я просто стараюсь выяснить, чего месье добивается.

– Еще раз: я понимаю вашу настороженность, – сказал я. – Но мои намерения самые добрые…

Валери молча посмотрела на меня и сделала знак, чтобы я шел с ней на кухню. «Мы сейчас вернемся», – сказала она матери, которая как будто ничуть не удивилась тому, что при ней не хотят обсуждать вещи, касающиеся ее напрямую. Наверно, с возрастом к этому привыкаешь: о вас говорят так, словно ваше мнение не имеет никакого значения. Я подумал о волнении Валери и ее словах: «Иногда она не отдает себе отчета…» Почему Валери так сказала? Боялась, что мать по неосмотрительности выдаст мне что-то сокровенное или постыдное для семьи?

На кухне Валери заговорила очень тихо. Сначала произнесла какие-то незначительные фразы; ей явно было неловко. Потом заявила: осуществить мой план будет сложно, потому что мама теряет память. Я не сомневался, что с возрастом память зачастую страдает. Но Валери добавила: «У нее начинается Альцгеймер. Пока все не так страшно, но я вижу, что буквально с каждым днем дело ухудшается, она забывает имена, определенные моменты жизни…» Я, правда, ничего такого не заметил. Целых два часа Мадлен перемещалась по своей жизни и описывала ее с полной ясностью. Валери предположила, что ее мать вдохновила первая встреча с незнакомцем. Например, когда приходишь к психотерапевту, первые сеансы восхищают; освобождаясь от моральной тяжести, испытываешь восторженное облегчение. И только потом становится ясно: ты не поднимаешься, а, наоборот, увязаешь все глубже.

Мадлен только радовали поиски воспоминаний, спрятанных на дне памяти, она словно хотела доказать самой себе, что ее жизнь – это роман, в котором ей известна каждая страница.

– Я думаю, что мой план не принесет ей ничего, кроме блага, – решился я сказать Валери.

– Поначалу – несомненно. Конечно, ей будет интересно говорить с вами, но боюсь, что в какой-то момент она заметит собственную немощь. Понимаете, из-за чего я беспокоюсь? Сейчас мама в приличном состоянии, она не знает про начало Альцгеймера. И мне бы очень не хотелось, чтобы от разговоров с вами ей стало хуже…

В этот момент Валери, женщина, которую я совсем не знал, замолчала, словно под влиянием сильной эмоции. Сперва она показалась мне подозрительной, даже несколько агрессивной, но теперь я понял, в чем дело: она защищала мать, как защищают территорию, которую, отхватывая все новые участки, завоевывает враг. Я сочувственно улыбнулся. Но при этом испытал стыд, потому что улыбка вышла фальшивая. На самом деле я думал только о собственном романе. Как и всякий писатель. Только роман имел для меня значение. Я подумал: ты решил остановить кого-нибудь, чтобы написать о нем, и попал на человека, теряющего память. Какова ирония судьбы! Но тут же одернул себя: а разве не увлекательно написать об исчезающей памяти? Ведь я могу оставить пустые страницы, увечные главы.

Я решил пореже приходить сюда, чтобы не утомлять свою героиню. Можно просто проводить с ней время, не извлекая никакой выгоды. Гулять поблизости или вместе ходить в магазин; повседневная жизнь тоже может быть увлекательной. Валери прервала мои дурацкие мечтания:

– По-моему, просто замечательно, что вы пишете о моей маме. Немножко безумно, но все равно замечательно. Это и для моих детей как подарок, только…

– Только что?

– Я хотела бы вам кое-что предложить.

– Слушаю вас.

– Я думаю, раз вы пишете о маме, вы и меня захотите расспросить.

– Это не исключено.

– Тогда вы сможете написать и обо мне. То есть не только обо мне, но обо всей нашей семье, о муже, о детях…

– Вообще-то, я не совсем так все представлял…

– Вы собирались писать о реально существующем человеке?

– Да.

– А что вам мешает написать и о его близких? Не знаю, насколько мы интересные люди, но ведь всегда есть о чем рассказать.

– Безусловно, но…

– Послушайте, я хочу вам помочь. И не собираюсь отсылать вас обратно на улицу искать кого-то другого.

– …

Она на секунду замолчала, а потом продолжила:

– Я вижу, что ваше присутствие хорошо на нее действует. Я это сразу заметила. Но вот мой внутренний голос… Я не хочу, чтобы маме казалось, будто весь ваш план зависит от нее одной. Я этого боюсь.

– …

Я не знал, как отнестись к ее предложению. Принять его значило поступить вопреки моей интуиции. Но ведь я с самого начала решил положиться на случай. Почему бы и дальше на него не полагаться? Валери настаивала на своем предложении, и я понял почему. Она не хотела помешать приключению, которое так обрадовало мать. Но одновременно считала нужным облегчить нагрузку, возможно, слишком тяжелую для шаткой немолодой памяти. Похоже, у меня просто не было выбора.

Мы вернулись в гостиную, и Валери объявила: «Все в порядке, мама. Месье будет описывать твою жизнь, это все-таки очень приятно. Однако и о нас он тоже будет рассказывать. Так что сегодня вечером я его похищаю и веду к нам на ужин…» Что ж, следовательно, выбора у меня не было. Но зато как упоительна возможность иметь дело с персонажами, которые берут инициативу на себя.

10

Вот так я оказался на ужине в незнакомой семье. Обычно я избегаю всяческих приглашений и вообще ситуаций, где приходится общаться, но сейчас очутился в центре совершенно невероятной истории.

Представляя меня мужу и детям, Валери заявила, что я буду ужинать с ними, чтобы потом написать книгу. Они посмотрели на меня с величайшим изумлением. Лола, дочка, пробормотала: «Что еще за очередной мамин бред?» «Лучше бы керамикой занималась…» – отозвался ее брат. Мать прервала их резким: «Я все слышу!» Патрик, муж, не произнес ни слова. Он мог бы проявить дружелюбие, спросить, что я буду пить, счесть ситуацию забавной, но нет: судя по его виду, он просто подчинился прихоти жены. Слабая гримаса сомнения, видимо, должна была означать, что с происходящим абсурдом он мирится лишь ради жениного удовольствия. Однако Валери умела убеждать: за несколько часов она превратилась в защитницу моих литературных исканий.

Когда все уселись за стол, наступило молчание. Несомненно, они ждали, что я его прерву и буду задавать вопросы. В конце концов я в нескольких словах рассказал о себе и пролепетал, что теперь хотел бы послушать их. Но они по-прежнему молчали. Валери, явно смущенная, попыталась разрядить обстановку: «Ситуация, конечно, несколько неловкая!» Я сделал успокоительный жест – дескать, спешить некуда. Я прекрасно понимал: им нужно освоиться и для начала я, возможно, должен завоевать их доверие.

Я стал приглядываться к Патрику. У него был вид ребенка, который всеми силами старается обрести твердость и уверенность. Патрик выглядел намного старше Валери, хотя и был ее ровесником. Познакомились они в университете и сразу понравились друг другу; впрочем, говорить о любви с первого взгляда было бы, пожалуй, преувеличением. Но, не желая и недооценивать их чувства, скажу так: речь шла о разумной любви. Для Патрика это вообще была первая серьезная привязанность. До Валери девушки не обращали на него внимания; отрочество он, похоже, пережил тяжело; правда, ничего конкретного я не узнал; в наших дальнейших разговорах он не хотел упоминать об этом трудном периоде. Но я чувствовал, что его характер и это неверие в себя сформировались именно где-то между тринадцатью и шестнадцатью годами, когда он рос и развивался, не позволяя себе душевных волнений. Иногда хватает нескольких поражений, чтобы на всю жизнь потерять веру в возможность успеха.

Под упорным взглядом жены Патрик вынужден был заговорить. Но не о детстве или о чем-то примечательном – нет, он решил рассказать, как прошел его сегодняшний день. Патрик семнадцать лет проработал в страховой компании. Я постарался представить себе подобное однообразное существование – каждый день ходишь в одно и то же место, встречаешь одних и тех же людей, ведешь одни и те же разговоры возле кофейных автоматов, выдающих еще и суп. Такая профессиональная жизнь кажется спокойной и безопасной. Но как раз сейчас Патрик оказался в очень неприятной зоне турбулентности. Несколько месяцев назад им назначили нового директора. Жан-Поль Дежюайо являл собой карикатурного персонажа – маньяка рентабельности. Он без конца все контролировал. Попросту говоря, выискивал малейшие ошибки, из-за которых можно уволить служащего без выходного пособия. Мало того: он побуждал сотрудников доносить друг на друга.

Сегодня утром Дежюайо вызвал Патрика к себе и назначил ему встречу через три дня. Какая пытка! Почему сразу не сказать, в чем дело? Теперь он проживет эти три дня с комком в горле. Лицо Дежюайо было непроницаемым, взгляд ровным счетом ничего не выражал. Высшая степень мучений – с вежливой холодностью морально уничтожить сотрудника. Настоящий садизм: в сложившейся ситуации начальник не мог не понимать, что, отсрочивая разговор на три дня, заставляет подчиненного страдать; хуже того: он добавил, что Патрик должен прийти в обязательном порядке. Каждое слово имеет определенный смысл. «Обязательный» значит «важный», «решающий». Все это звучало как приговор.

В день нашей встречи Патрик ужинал с семьей, думая о том, что, возможно, скоро станет безработным. Как Ламбер: того уволили буквально в один день. Сокращение штата. «Не страшно, – сказали ему, – вы молодой, у вас нет детей, вам легко будет сменить место». Никому сегодня не легко, тем более если надо сменить место. Две недели назад Патрик случайно встретил Ламбера на улице; вид у того был изнуренный. Ламбер утверждал, что у него все в порядке, но Патрик ему не поверил. Правда, притворился, будто поверил, чтобы не ставить Ламбера в неловкое положение, а теперь сам себя упрекал. Надо было сказать что-нибудь вроде: «Послушай, сразу видно, что дела у тебя не очень. Давай посидим в кафе, подумаем, как это поправить». Но Патрик ничего не сказал, только смотрел, как Ламбер заходит в метро и смешивается с толпой.