Потрясение и изумление всех находившихся в шатре были столь велики, что воцарилась гробовая тишина. Присутствующие лишь переводили взгляды с командующего на легата и обратно, ожидая, как отреагирует Плавт на эту неприкрытую атаку.

Катон чувствовал, как в воздухе шатра повисло напряжение, словно в преддверии яростной бури. Плавт сначала ошеломленно таращился на Веспасиана, потом перевел взгляд на Нарцисса. Секретарь императора слегка покачал головой. Плавт повернулся к собравшимся в палатке:

– Данный вопрос не относится к предъявленным обвинениям и, следовательно, задан не по существу. – Он глянул на писцов. – А потому внесен в протокол не будет.

– Это неприемлемо, командир.

– Очень даже приемлемо, легат. Я отдаю это распоряжение своей властью.

– Командир, ты не вправе осуждать бойцов за то, что они не смогли устоять перед многократно превосходящими их числом силами противника.

– В истории многих армий имеются примеры героического самопожертвования, – с язвительной улыбкой указал Плавт.

– Имеются, – согласился Веспасиан. – Однако если мы обвиняем Третью когорту в том, что она не выполнила свою задачу и не сдержала противника, но освобождаем от обвинений тех, кто не выполнил свою задачу и не вынудил врага принять бой, по чьей вине когорта оказалась лицом к лицу с целой армией, то не прибегаем ли мы к двойным стандартам? Ты обвиняешь этих командиров и их легионеров в том, что они не справились с заданием. Но при этом ни в чем не обвиняешь тех, кто, действуя под твоим непосредственным командованием, не проявил достаточной оперативности, чтобы захлопнуть тобою же задуманную ловушку. А ведь именно из-за того, что эти люди не преуспели в выполнении полученных приказов, враг сумел избегнуть западни и обрушиться всей силой удара на Третью когорту.

«Ну, тут легат перегнул палку», – подумал Катон, оглядывая помещение. Потрясение на лицах находившихся в шатре командиров красноречиво говорило о том, как далеко отступил Веспасиан от обычного порядка таких заседаний. Командующий смотрел на своего подчиненного: он был охвачен таким гневом и изумлением, что некоторое время не мог вымолвить ни слова. Наконец, откашлявшись, он обратился к писцам:

– Занесите в протокол: легат предпринял попытку препятствовать проведению слушаний. В будущем мы непременно проведем дополнительное расследование, касающееся его неуместных заявлений, но в настоящий момент вернемся к непосредственному предмету слушаний. Будем рассматривать конкретные обвинения, одно за другим. Центурион Максимий.

– Да, командир.

– Ты отрицаешь обвинение в невыполнении приказа?

– Да, командир.

– Да?

– Мы двигались к броду с максимальной быстротой, командир. Но когда обнаружили, что аванпост захвачен, я счел опасным продолжать путь, зная, что противник может угрожать нашим флангам и тылу. Мы настигли врага, разбили его и продолжили путь к броду в полном соответствии с полученным приказом, командир.

– Было ли твое решение немедленно расправиться с налетчиками продиктовано исключительно тактическими соображениями?

– Разумеется, командир, – ответил Максимий после едва заметной заминки.

– А не пытался ли кто-то из командиров отговорить тебя?

– Припоминаю, некоторое несогласие имело место. Но у меня не было времени разъяснять ситуацию каждому по отдельности. Кроме того, после того как старший центурион отдает приказ, все споры заканчиваются.

– Это верно, – кивнул Плавт и обратил свой взор к Макрону. – Переходим ко второму обвинению. Центурион Макрон, почему брод не был защищен должным образом до прибытия неприятеля?

Макрон оторвал взгляд от Максимия, постарался согнать с лица гневное выражение и шумно прочистил горло.

– Потому что этим занималось меньше людей, чем следовало, командир. И, кроме того, в разоренной крепости мы почти не нашли пригодных для работы инструментов – большую их часть сожгли налетчики. Поэтому мы прибыли к броду, не имея ни инструментов, ни времени для того, чтобы вырыть ров и насыпать вал. Лучшее, что мы могли сделать, – это соорудить из поваленных деревьев, ветвей и сучьев заграждение на острове да забить в речное дно на переправе заостренные колья. У нас и топоров-то, считай, не было, так что рубить деревья пришлось мечами.

– Звучит убедительно. Я согласен с тем, что у вас вряд ли была возможность защитить брод лучше. Но почему вы отступили до того, как к переправе подошла остальная когорта? Твой отряд понес тяжелые потери?

– Никак нет, командир.

– Вас обошли с флангов, угрожая окружить?

– Никак нет, командир.

– Так почему же вы прекратили обороняться и отошли? Очевидно, на то были веские основания.

Макрон выглядел удивленным.

– Да, разумеется, командир.

– Излагай.

– Во время второй атаки противнику удалось разрушить часть нашего заграждения, и они готовились нанести удар по бойцам, оставшимся без прикрытия. При этом, командир, враг собирался использовать тяжелую пехоту, построившуюся «черепахой». Увидев это, я понял, что удержать остров мы не сможем и в такой ситуации разумнее отступить, соединиться с центурионом Максимием и попытаться удержать наш берег реки.

– «Черепахой»? – Плавт насмешливо улыбнулся. – Ты утверждаешь, что они построились «черепахой»?

– Так точно, командир. И сделали это достаточно умело.

– О, уверен, так оно и было, центурион. Настолько умело, что смогли обратить тебя в бегство.

– Я не бежал, командир, – резко возразил Макрон. – Никогда не бегал и не побегу.

– А что же ты в таком случае сделал?

– Кажется, в наставлениях такой маневр именуется «отступлением с боем».

– Хм… мы об этом подумаем… – Командующий Плавт бросил взгляд на свои заметки. – А пока перейдем к последнему пункту. Центурион Максимий, готов ли ты утверждать, что твои бойцы защищали берег реки настолько стойко и доблестно, насколько это предписывал им долг?

– Честно говоря, нет, командир. Легионеры валились с ног от усталости. Последнюю милю перед бродом мы преодолели бегом и прямо с марша бросились в бой, не успев даже отдышаться. Люди были вымотаны до предела, а когда они увидели, какое множество врагов собралось на том берегу, намереваясь напасть на нас…

– Ну?

Максимий опустил глаза, глядя на носки сапог:

– Думаю, командир, они испугались. Не были готовы сразиться с таким множеством варваров. Поэтому мы отступили от берега и стали дожидаться подкрепления. У меня не было выбора. Нет смысла бросать когорту в бой, если она к нему не готова. – Он посмотрел на командующего с вызовом. – В любой другой день…

– Центурион, – прервал его Плавт. – Ни о каком другом дне речи не идет. И одного этого хватит с избытком. Ты и твои бойцы продемонстрировали полное несоответствие высоким требованиям, какие налагает на солдата звание легионера.

Прежде чем вынести заключительное суждение, командующий выдержал паузу. Он сделал это не просто ради дешевого театрального эффекта. Плавту хотелось, чтобы эти люди пережили несколько мгновений настоящего ужаса в ожидании решения, касающегося их участи.

– Третья когорта лишается права на пребывание в лагере на шесть месяцев. Со знамен всех центурий будут удалены награды и знаки отличия, начисление выплат будет приостановлено, рацион ограничат ячменем и водой. Приговор вступает в силу немедленно.

Несмотря на полугодовую перспективу тяжкого полуголодного существования, самым сильным чувством, которое испытал Катон, был стыд. Каждому подразделению в армии станет известно, что он вместе с прочими бойцами и командирами когорты пренебрег своим долгом. Куда бы они ни направились, придется маршировать под оголенными штандартами, знаками бесчестья. Тень этого приговора будет лежать на нем куда дольше оговоренных шести месяцев: память о преступлении всегда превосходит срок наказания.

Командующий сложил свои таблички и уже собирался встать, когда Нарцисс вдруг подался к нему и положил руку на его плечо.

– Один момент, командующий.

– В чем дело?

Нарцисс склонился к Плавту поближе и заговорил так тихо, что слышать его мог только он. В шатре воцарилась неестественная тишина: все затаили дыхание и напрягли слух, пытаясь уловить хотя бы слово. Несколько мгновений Плавт внимательно слушал, потом на его лице появилось выражение ужаса, и он покачал головой. Нарцисс заговорил еще более настойчиво, тыча в направлении командующего пальцем, чтобы подчеркнуть важность сказанного. Спустя некоторое время командующий, по-видимому, уступил и мрачно кивнул, после чего повернулся к Веспасиану и что-то шепнул. Поджав губы, Веспасиан посмотрел на командиров Третьей когорты.

Командующий Плавт откинулся назад, сложил руки на груди и обратился к собравшимся в шатре:

– В силу серьезности вины Третьей когорты, пренебрегшей своим долгом, а также в назидание всей армии, служащей в этой провинции и за ее пределами, приговор дополняется указом о децимации. Жеребьевка по центуриям будет проведена немедленно. Казнь состоится послезавтра на рассвете, на глазах у представителей всех легионов. Трибун! Отведи этих командиров к их подразделениям.

Когда центурионы покидали шатер, Катон непроизвольно отмечал выражение их лиц. Максимий смотрел себе под ноги, не решаясь ни с кем встретиться взглядом. Лицо Туллия сделалось пепельно-бледным. Макрон был в ярости и, проходя мимо Катона, слегка покачал головой в знак горького негодования. Феликс и Антоний выглядели ошеломленными. Наконец дошла очередь и до самого Катона. Он двинулся к выходу за остальными, чувствуя странное онемение, словно жестокая окружающая действительность вдруг сделалась смутной и отдаленной.

Децимация. До сих пор он только слышал об этом наказании – самом страшном, которому мог подвергнуться личный состав легионов в походных условиях. Одного человека из десяти, выбранного по жребию, его же товарищам предстояло забить до смерти. Молодой центурион с трудом боролся с порожденной ужасом тошнотой.

Вернувшись к подразделениям, центурионы встали каждый перед своей центурией и в колеблющемся красном свете факелов молча ждали, пока из штабного шатра не вышли шестеро писцов. Каждый держал в руках простой самнитский глиняный горшок. Они разделились: каждый направился к одной из центурий Третьей когорты. Когда писцы заняли свои места, трибун Плиний выступил вперед:

– Каждому бойцу из каждой центурии предстоит тянуть жребий: он должен будет вслепую вынуть из горшка жетон. Кто вытянет белый жетон, возвращается в строй. Тех, кому достался черный жетон, будут под конвоем отводить в сторону.

Стон отчаяния прокатился по рядам легионеров, понявших, сколь жестокое наказание обрушилось на Третью когорту.

– Молчать! – рявкнул старший трибун. – Ни звука, когда говорит командир!

Он окинул злобным взглядом выстроившихся перед ним напуганных людей и скомандовал:

– Начать жеребьевку!

Легионеры стали по отделениям подходить к штабным писцам и тянуть жребий. Рядом с каждым писцом стояли по двое легионеров Первой когорты: один светил над горшком факелом, чтобы было ясно видно, какой кому выпал жребий, а задачей второго было конвоировать тех, кому не повезло. Катон повернулся к своим солдатам:

– Первое отделение, вперед!

Восемь человек подошли к писцу. Он поднял горшок на уровень глаз, так чтобы невозможно было туда заглянуть, и первый легионер запустил руку внутрь. Слышно было, как стучат по донышку дрожащие пальцы.

– Тащи быстрее! – рявкнул легионер, державший факел.

Бедняга вынул руку, разжал кулак и показал писцу жребий: деревянный кружок размером с денарий.

– Белый! – провозгласил писец, и солдат, дрожа от облегчения, поспешил вернуться в строй.

– Белый! – объявил писец и второму бойцу.

– Черный!

Третий солдат, оцепенев, уставился на свою ладонь, как будто кружок под его взглядом мог сменить цвет и сделаться белым.

– Пошел, пошел!