Он задумчиво хмурится, и это противоположность той ласковой улыбке, которую он дарил ей раньше. Дышать нечем, горло перехватывает. На языке солоно, а обида возвращается и грозит накрыть с головой. Что ему от неё нужно, почему каждый раз его ожидания меняются? Почему она забыла мамины истории? А если она больше никогда не увидит маму? Если не будет никаких рассказов и она каждый день будет забывать всё больше и больше? А что, если когда-нибудь она поймёт, что не может вспомнить маму – не только рассказы, а вообще всё, как сейчас не может вспомнить собственное имя?

Она внутренне обещает, что будет рассказывать мамины сказки самой себе каждую ночь, пока не вернётся домой, – все, что сможет вспомнить. Питер не отнимет у неё эти сказки, а вместе с ними – и маму. Она пытается встать и задевает ногой позабытую чашку с супом. Подбирает её, наклоняет, выпивает залпом и морщится.

Суп остыл, а ещё хуже – что что-то застряло и царапается в горле. Она кашляет, согнувшись пополам, и подносит руку ко рту. Ещё один мощный приступ кашля – и в ладонь падает крошечный камешек. Она оцепенело смотрит на него, глаза жжёт от слёз. Питер подлетает и стучит её по спине. Она быстро сжимает пальцы, чтобы спрятать камешек, и скашивает глаза на Питера. Так он выглядит намного выше, отсветы от костра врезаются в лицо и меняют его форму.

Она мигает. Тени и отсветы. Когда стемнело? Она не помнит, чтобы солнце садилось.

– Ну хорошо, – говорит он. – Пошли, Венди. Пора играть.

Ни злости, ни досады. Он разворачивается на каблуках и скачет прочь в порыве чистой радости.

– Я не Венди, я… – но имя застревает и царапается в горле, как тот камешек, и она снова заходится в кашле.

Мальчишки следуют за Питером – кто-то охотно, кто-то едва волочит ноги. Он входит в лес и словно растворяется – вот он настоящий и видимый, а вот будто ускользнул в другой мир. Она сжимает в ладони камешек. Нужно пытаться вспомнить. Здесь всё не то, чем кажется. Питер иногда выглядит обычным мальчишкой, но на самом деле он нечто опасное. Может быть, вовсе не человек.

5. Прямо до самого утра

Венди приземляется на рассвете, до смерти уставшая, но в то же время такая бодрая и полная сил, какой не была уже многие годы. Всё болит, будто она в самом деле летела всю ночь, хотя она знает, что в Неверленде время течёт иначе. Солнце встаёт и садится, повинуясь капризам Питера; погода меняется вместе с его настроением. Целыми днями на небе могут мягко сиять звёзды и луна, а в другое время солнце будет палить, как в полдень, и не заходить неделями. И за всё это время в Лондоне пройдёт только час-другой.

Сколько она отсутствует? Нед уже хватился? А Мэри? А в Неверленде сколько времени прошло? Для неё – двадцать семь лет, а здесь?

Она осматривает длинную полосу пляжа. Много лет назад именно это место она увидела первым, свалившись на песок вместе с братьями. Всё будто как прежде, и всё-таки самую чуточку иное. Одиночество пропитало даже гальку на берегу и шипит в неумолимом прибое.

Когда она прилетела сюда впервые, стайка мальчишек ждала их, чтобы поприветствовать Питера, как героя-победителя, возвращающегося домой. Пиратский корабль Крюка виднелся на горизонте – чёрный, полный острых углов и угроз. На пляже, в лесу, в волнах – везде были и приключения, и опасности, хватало и того и другого. Но сейчас пляж совершенно пуст. Венди будто последний живой человек в этом мире.

Она убирает за ухо просоленную и спутанную прядь волос. Восходящее солнце красит волны в нежный золотисто-оранжевый цвет, слишком идеальный, чтобы быть настоящим. Сам воздух тут слаще, как тёплые персики, что дозрели на подоконнике, или ароматный горячий чай в холодный день. Она глубоко вдыхает резкий бодрящий запах солёной воды, в котором нет ни намёка на гниющую рыбу или водоросли, которыми пахло дома.

Дом. Это слово заставляет замереть. Когда она вылетела из окна в небеса, она думала, что возвращается домой. Но она построила новую жизнь, и разве её дом не рядом с Джейн и Недом? С Мэри? Были времена, когда Венди отдала бы всё, чтобы вернуться сюда, но она больше не девочка, которую украл Питер. Те времена давно прошли. Или должны были пройти.

Она помнит, как гордилась, когда Джейн сделала первый шаг; смотрела, как дочь растёт и учится новому каждый день. Помнит, какими тёплыми были пальцы Неда, когда они держались за руки на своей свадьбе, помнит тяжесть головы Мэри на плече. Помнит, что это такое – когда брат смотрит на тебя с уважением, а не с опаской, не как на ребёнка, который сейчас что-нибудь сломает, или на дикое животное, которое нужно запереть в клетке. Она боролась за ту жизнь, которая у неё есть. Да как вообще это место может быть домом?

И всё-таки кровь её движется в ритме прибоя, удары сердца совпадают с ударами волн о берег. Невозможно отрицать, часть её по-прежнему принадлежит этому месту, та часть, которая бунтовала против Джона, Майкла, лечебницы Святой Бернадетты и доктора Харрингтона. Та часть, что отказывалась принять их правду взамен своей собственной. Неверленд пришит к её душе так же крепко, как и Лондон. Она не может принадлежать только одному месту или другому, только обоим, как ниточка, натянутая между мирами.

Венди чувствует этот гул внутри, это напряжение, тянущее её и туда, и сюда. Она была разделена надвое с тех самых пор, как приземлилась на этом пляже двадцать семь лет назад, и с тех пор, как вернулась назад в детскую в родительском доме.

Вот поэтому ей было так плохо первое время после возвращения? Тело бунтовало, потому что от неё отрезали целый кусок и лихорадка заняла место недостающей части?

Она не может удержаться от мысли: что было бы, останься она тут? Откажись взрослеть, как Питер? Она провела бы всю жизнь, дыша этим воздухом. Бегала, прыгала, летала. Никогда не столкнулась бы с кошмарами лечебницы Святой Бернадетты. И никогда не ощутила бы вес Джейн на руках, не укачивала её, не пела колыбельные.

Сердце больше не бьётся в ритме прибоя, теперь это музыка посложнее: наполовину любовь, наполовину страх. Венди расшнуровывает ботинки, стягивает чулки и осторожно ступает на песок. Он прохладный и плотный – в самый раз, чтобы строить замки из песка. Этой стране отдано её сердце; но эта страна украла её дочь.

В прошлый раз всё казалось таким простым. А теперь? Вот что значит повзрослеть, вот чего так ужасно боится Питер? Детьми они видели только яркие краски: чистый солнечный свет или глубокую тьму. Неверленд весь построен на этих резких контрастах: луна сменяет солнце за один миг, пляж чётко отделён от леса, Крюк и его пираты противостоят Питеру и мальчикам.

Венди пробирает дрожь, и на мгновение ей хочется снова вернуть эту уверенность, чтобы мир вновь разделился на чёрное и белое, правильное и неправильное. Хочется пройтись колесом по песку, пробежать по линии прибоя, и пусть волны смоют лишние годы. Вместо этого она зарывается пальцами ног глубоко в песок, раскидывает руки и крутится на месте. Шаль развевается, деревья и небо, океан и берег сливаются воедино.

Она останавливается; кружится голова. Волны приносят гладкие камешки и оставляют за линией нежной морской пены. Ничего больше не будет только хорошим или плохим.

Венди вспоминает, как они с Недом и шестилетней Джейн провели выходные на пляже в Брайтоне. Она представляет, как Джейн бежит по этому пляжу вместо того, гоняется за чайками, цепочки её следов извиваются по песку. Воображает, как она останавливается, чтобы поискать раковины и найти спрятанные домики удирающих крабов. Представляет довольную улыбку Неда – щёки его раскраснелись от целого дня под солнцем и ветром; пальчики у Джейн липкие от подтаявшего мороженого; воспоминания и воображение сливаются в одно. Почти невыносимо больно. Они должны быть здесь, с ней. Её семья. Или ей следовало поделиться с ними много лет назад – в день, когда она согласилась выйти замуж за Неда, в день, когда родилась дочь.

Венди тянет сюда до боли, но она знает, что Неверленд – ложь. Это идеальный образ пляжа: прибой здесь достаточно бурный, чтобы было интересно, но не слишком опасный; вода не горячая и не холодная. Каждое дерево идеально подходит для лазанья, а звёзды всегда складываются в восхитительные картины на ночном небе. Этот мир построил мальчишка, чтобы удовлетворять все свои капризы. Он не настоящий.

Нед и Джейн – её настоящая семья. Когда-то Неверленд был для Венди домом, но она сама выбрала другую жизнь. Каждый день с тех пор, как она покинула лечебницу, она выбирала семью, и она выберет их снова. Пусть давно потерянная часть её души жаждет бегать, летать и освободиться от всякой ответственности, но звезда, к которой она летит теперь, – Джейн.

Венди прячет свёрнутые чулки в носки ботинок. Если бы она давным-давно рассказала Неду правду, они, может быть, защитили бы Джейн вместе. Может, их жизнь и не идеальна, учитывая вездесущую тень свёкра, но Венди и надеяться на такое не могла, когда впервые услышала про Неда.

Она знает, что бывают мужья и жёны, которые едва словом перемолвятся – каждый из них будто живёт в отдельном королевстве. Они с Недом научились быть партнёрами. Друзьями. Свёкор пришёл бы в ужас, если б узнал, что некоторые предложения касаемо семейного дела, которые вносил Нед, на самом деле исходили от Венди. Его хватил бы удар, если б раскрылось, что советы Мэри Нед тоже слушает. Если б он видел, как они садятся за стол все вместе, или слышал личные шутки Неда и Мэри, в которых даже Венди не принимала участие…

В глазах щиплет от этого воспоминания, и она быстро смаргивает. Снова тайны. Секреты, кажется, составляют всю её жизнь. Она скрывает от свёкра, как она работает бок о бок с Мэри дома за закрытыми дверями, при посторонних называя её Кухаркой и обращаясь с ней как со служанкой. Джейн тоже приучена звать её Кухаркой, чтобы не перепутала случайно, пусть Венди и неприятно такое слышать.

А Майкл и Джон? Что, если её воссоединение с братьями – такая же полуправда, как жизнь с Недом? Ветерок, налетевший с кремовых волн, покусывает, заставляя содрогнуться и плотнее закутаться в шаль. Если бы Джон и Майкл вернулись сюда, обрадовались бы они? А вдруг в их троице всё изменилось бы и давящие годы сползли с плеч? Смог бы Майкл вновь рассмеяться, исчезли бы призраки из его глаз? Исцелилась бы его изломанная нога, чтобы он вновь побежал, как бегал мальчишкой? Улыбнулся бы наконец Джон без обеспокоенных складок, что прочертили уголки рта и лоб?

Венди вспоминает Элизабет, на которой недавно женился Джон, – её грядущее материнство едва начало проглядывать в чуть выдающемся животе и сиянии кожи. Венди видела, с каким обожанием Элизабет смотрит на Джона, но тот всё ещё тревожно хмурится. А если бы он мог привести своего ребёнка сюда и держать его или её за ручку, чтобы вместе плескаться в прибое?

Эта нехитрая, невозможная картинка ранит. Неверленд – отнюдь не убежище, не панацея, как она считала раньше. Они сбежали сюда детьми, когда им даже не от чего было убегать, и именно Неверленд оставил шрам на её душе. Воспоминание об острове, которое она берегла превыше всего – ведь оно и создало пропасть между ней и братьями? А теперь её дочь в плену Неверленда.

Венди встряхивается. Она просто тянет время, откладывает поиски. А если она не разыщет Джейн? Что, если Неверленд где-то прячет её? Или найдёт – но слишком поздно? Это место притягивает, очаровывает, это невозможно внятно описать. Поэтому она хотела остаться навсегда, даже когда её бесили правила Питера. Он устроил всё так, что было легко забыть многое: его нечестные правила, жестокие поступки мальчишек, которые она наблюдала, даже собственный дом. Иногда казалось, что Лондон – это только далёкое видение, возвращаться к родителям незачем, а её настоящий дом – в Неверленде. Даже теперь она чувствует это лёгкое притяжение – как тогда, когда она хотела бежать по песку, забыв всё на свете, забыв даже про спасение Джейн. Что Неверленд сотворит с её дочкой? Вдруг Джейн забудет маму, забудет Неда, забудет сама себя? Вдруг заболеет, когда Венди вернёт её домой, как заболела в детстве она сама, восстанет против того, что приходится жить в Лондоне, сломает себе что-нибудь, будучи уверена, что может летать?

Венди следовало каждый вечер готовить дочь к тому дню, когда Неверленд попытается забрать её, а вместо этого она рассказывала ей только половину правды, спрятанную в сказках.