– Окоченение уже наступило, – сказал Геннат. – Полагаю, она мертва примерно двадцать два или двадцать три часа. Все равно что убить детеныша тюленя.

– Как это? – спросил я.

– Она спускается впереди, он бьет ее молотком, одним мощным ударом ломает шею и еще до того, как девушка падает на землю, достает свой нож, готовый снять с нее шкурку. От начала до конца проходит секунд шестьдесят.

– Господи, как быстро.

– Все потому, что он не получает никакого удовольствия. Это совершенно очевидно. Иначе осталось бы больше доказательств остервенения. Порой, когда убийца испытывает кураж от процесса, открываются все шлюзы, и он наносит множество ножевых ранений. Но у этой девушки даже юбка не задрана и, насколько могу судить, на теле ни следа. Так что дело не в сексе, Гюнтер. И даже не в убийстве. Все дело в трофее. В волосах. В ее скальпе. – Геннат сделал паузу. – Ты что-то нашел в сумочке?

Я рассказал ему о банкноте.

– Десятка. Столько он дал бы, чтобы она с ним куда-нибудь пошла, – заметил он. – Сюда, вниз. Как раз достаточно, чтобы заглушить любые опасения, которые у нее могли возникнуть. И более чем достаточно, чтобы он разбушевался.

– Вот и я так подумал. Только, возможно, он беспокоился из-за этой банкноты. И вернулся посмотреть, сможет ли забрать. Поэтому и обыскал сумочку. – Я понизил голос: – А я-то думал, что это сделал один из людей Кернера.

– Одно другому не мешает. Парни Кернера вполне способны что-нибудь стащить. У полицейских с Софи-Шарлоттплац всегда была репутация неофициальных сборщиков налогов, если ты меня понимаешь. Заметь, они проявили осторожность и оставили документы, чтобы не пришлось выяснять личность девушки. Послушай, у тебя хорошая теория, Гюнтер. Насчет банкноты. Теперь посмотрим, сможешь ли ты ее доказать. Возможно, тебе удастся найти что-нибудь еще из сумочки. Помаду или пудреницу. Кошелек или связку ключей. А когда закончишь с этим, отправляйся в «Какаду» и выясни, помнит ли кто-нибудь нашу жертву. И не забудь о других девушках с Виттенбергплац. Может, они видели убитую с кем-нибудь. Надеюсь, у этого кого-нибудь на спине мелом было написано «убийца».

– Так точно, сэр.

Я начал подниматься по ступенькам, освещая дорогу светом фонарика. Под ногами сверкнуло что-то белое. Я наклонился, чтобы рассмотреть поближе. Это оказался сигарный мундштук из слоновой кости.

– Сомневаюсь, что это могло выпасть из ее сумочки, верно?

Геннат нагнулся к мундштуку и подцепил его кончиком своей ручки. Затем громко выругался.

– Понимаешь, что это значит? – спросил он.

– Убийца курит сигары?

– Это значит, на всех трех местах убийств мы находили важную улику. Запонку. Фунтовую банкноту. А теперь это.

– Думаете, убийца играет с нами?

– Начинаю так думать. Одному Богу известно, сколько времени пришлось потратить Райхенбаху на идею о том, что убийца мог быть масоном.

– Но эти улики могут оказаться и настоящими. Убийца на самом деле мог курить сигары, носить масонские запонки и иметь полные карманы валюты.

– Конечно, почему бы нет? Если это поможет тебе поверить, что маленькая мышка принесет блестящую монетку, стоит только оставить на прикроватной тумбочке выпавший зуб, тогда – вперед. Но я думаю, Виннету держит нас за дураков. По моему опыту, улики похожи на вино: им нужно дать немного времени, чтобы созрели. Это в романах улики выглядят как улики. Но я чую крысу, поскольку в таких делах мои ноздри чувствительнее твоих. Возникает вопрос: в чем смысл? Зачем нас дразнить? Все это выглядит очень продуманным.

– Он хочет отнять у нас время. Запутывает следы, будто лис. Ему это, разумеется, на пользу.

– Похоже на то. На мой взгляд, настоящей уликой выглядит та банкнота в десять марок. А теперь ступай и подтверди это.

Я ходил с фонариком по двору, уставившись в землю, точно цапля. Время от времени поглядывал на окна вокруг: в некоторых из них маячили любопытные зрители. Ничто так не помогает берлинцам выбраться из своих нор, как убийство. Мне что-то кричали, но я не мог расслышать, а даже если бы смог, не ответил бы.

Рядом с лестницей росло одинокое дерево, видавшее лучшие времена. У самых его корней было дупло, я засунул в него руку по локоть и быстро отыскал кожаный бумажник, который подходил к сумочке мертвой девушки. Денег внутри не оказалось, но имелся автобусный билет и фотография Евы Ангерштейн. На снимке она стояла на Потсдамской площади перед знаменитыми часами-светофором. За спиной девушки виднелся не менее знаменитый Дом Отечества на Кетенерштрассе, который выглядел именно тем местом, где «полушелковая» вроде Евы занималась бы своим ремеслом. На фото девушка была в темно-синей шляпке-клош и свободном голубом платье, которое приподняла рукой ровно настолько, чтобы показалась красная подвязка: пикантность смеха ради.

Впервые я рассмотрел лицо Евы. Она была хорошенькой: губы сердечком, темные волосы, милая улыбка. «Чья-то дочь, – подумал я. – Возможно, чья-то сестра, а теперь чья-то жертва».

Я еще раз пошарил в дупле и нашел губную помаду. Положил ее в бумажный пакет, а фотографию – в карман. Затем отнес улики в фургон, сказал Бернхарду Вайсу, куда направляюсь и что, возможно, успею вернуться до их отъезда, а если нет, поймаю их утром. Затем отправился в «Какаду», который располагался в пяти минутах ходьбы от места преступления. Я надеялся, что там кто-нибудь вспомнит Еву Ангерштейн.

Но никто ее не вспомнил.

Над каждым столиком висела клетка с какаду, который должен был пронзительно кричать, стоило постучать ножом по бокалу, требуя счет. И, судя по тому, сколько помощи мне оказали в заведении, лучше было бы сразу обратиться со своими расспросами к птицам. Я уже собирался уйти, когда мне наконец повезло – гардеробщица узнала на фотографии Еву. И даже упомянула другую девушку, с которой та провела часть предыдущего вечера. Девушку звали Дейзи, она была американкой. Гардеробщица предположила, что найти ее можно в маленьком салоне, о существовании которого я забыл.

В салоне было полно уютных уголков с небольшими каминами, диванчиками и кушетками, на которых пары узнавали друг друга поближе. А некоторые даже слишком близко. К счастью для меня, Дейзи среди них не оказалось. Ее было легко отличить от других женщин в «Какаду»: американки одевались лучше немок.

Дейзи сидела в одиночестве, пила шампанское и, заметив меня краем глаза, нетерпеливо взглянула на часы, когда я подошел. Привлекательная, стройная, с небольшой грудью. Лет двадцати, наверное. Вполне уверенная в себе – такими бывают девушки, когда у них полно денег. Это подтверждали и ее наручные часы, сплошь покрытые нефритом и бриллиантами. А вот время ее, похоже, совершенно не волновало.

– Дейзи?

– Я кое-кого жду, Фриц, – сказала она. – И он будет здесь с минуты на минуту, так что не трудись подсаживаться.

– Это не проблема. По крайней мере для меня. И мое имя не Фриц. – Я сел и показал ей свой новенький жетон: – Полиция. Возможно, у вас неприятности, а может, и нет. Это нам нужно выяснить.

– Что вам нужно?

– Кое-какая информация. Прежде всего ваше полное имя.

– Торренс. Дейзи Торренс. В чем дело?

– Вы, кажется, нервничаете, Дейзи.

– Как уже сказала, я кое-кого жду.

– Тогда я сделаю все быстро. – Из моего кармана появилась фотография Евы: – Вы видели эту девушку раньше?

– Нет. – С таким же вниманием Дейзи могла взглянуть на чей-нибудь трамвайный билет.

– Думаю, вам стоит посмотреть на это еще раз. Потому что у меня есть свидетель, который утверждает, что вы разговаривали с ней прошлым вечером. Не годится молодой американке вводить в заблуждение немецкого полисмена. Если мне придется арестовать вас по подозрению в сокрытии улик, это плохо отразится на международных отношениях.

– Ладно, я говорила с ней. И что с того?

– О чем?

– Послушайте, я правда не помню. Мы просто поговорили несколько минут. Ни о чем таком, на самом деле. Девчачьи разговоры. О мужчинах. Об этом месте. О том, что в соседнем зале какаду гадят на столы. Не знаю.

– Если предпочитаете, мы всегда можем продолжить на Александерплац. Но, боюсь, я не могу обещать, что там никто на стол не нагадит.

– Что такого-то? Я со всеми здесь разговариваю. Все так делают. Законом не запрещено.

– Дело в том, что Еву Ангерштейн убили, после того как она ушла отсюда прошлым вечером. Это закон запрещает. Насколько я знаю, вы были последней, кто видел ее живой.

– А, понятно. Это ужасно. Мне очень жаль. – В ее голосе не было ни капли сожаления. Дейзи на мгновение задумалась, прикусила пухлую губку, затем посмотрела на меня в упор: – Послушайте, если я расскажу то, что знаю, а это на самом деле не так уж много, вы оставите меня в покое и уйдете? Моему другу не понравится, если он увидит, как я разговариваю с полицией.

– Конечно. Почему нет? Но мне нужно увидеть ваши документы. Просто чтобы убедиться, что вы откровенны.

Она схватила сумочку и протянула мне удостоверение личности. У нее был хороший район, он легко запоминался: вилла G, шестая улица, дом номер девять в фешенебельном пригороде Эйхкампа. Живя там, можно позволить себе часы с нефритом и бриллиантами. Я вернул удостоверение:

– Итак. Рассказывайте.

– Ева покупала для меня кокаин, – сказала Дейзи Торренс. – На Виттенбергплац есть торговец. У вокзала. Продает сосиски и наркотики. Но стоит ему увидеть меня, цена удваивается. Он считает, раз я американка, то заплачу. К тому же мне не нравится запах сосисок. Одна из причин, почему я хожу сюда, – вегетарианская кухня. Лучшая в Берлине.

– У вас должен быть рецепт на покупку кокаина, – сказал я. – И обязательно от фармацевта.

– Да, знаю, но где его найти в такое время?

– Значит, Ева была вашей посредницей. Вы и раньше такое проделывали?

– Конечно. Много раз. Мы с ней познакомились здесь какое-то время назад. Я бы не сказала, что дружили. Но я платила ей десять процентов за беспокойство. Она для многих посетителей делала то же самое. Тут не любят, когда наркотики продают прямо в ресторане. В любом случае, на Еву всегда можно было положиться. До вчерашнего вечера. Я дала ей пятьдесят марок, чтобы она купила мне коки, а она так и не вернулась, – Дейзи снова взглянула на часы. Второй раз, стоит отметить. – Теперь понимаю, почему.

– Вы знали, что Ева была проституткой?

– Она никогда об этом не говорила, но я догадывалась. Здесь многие девушки таким занимаются.

– Но не вы.

– Нет. – Ее тон стал жестче, а подбородок слегка приподнялся, будто она собиралась послать меня к черту. И послала бы, не будь я полицейским. – На самом деле я актриса. А теперь, если не возражаете, я бы хотела, чтобы вы оставили меня в покое.

– Еще один вопрос – и оставлю. Вы не видели, прошлой ночью она разговаривала с кем-нибудь из мужчин? Хоть с кем-то.

– Честно? Нет. Свет здесь приглушенный, как вы могли заметить, а я была без очков, так что, даже если бы кого-то рядом с ней увидела, не узнала бы.

– Вы близоруки? – уточнил я.

– Да.

– Могу я взглянуть на ваши очки?

– Конечно.

Она открыла сумочку, достала футляр и протянула мне. Я вынул из него очки и, приподняв, осмотрел линзы.

– Удовлетворены?