Теперь врачам стало ясно, что только опасная полная операция могла спасти пациента, но Фридрих Вильгельм от нее отказался: «… уже через несколько минут к нам пришел письменный ответ от Его Императорского Высочества, в котором он выражал несогласие на полную операцию и просил произвести только надрез трахеи»^[16]. Надрез трахеи, трахеотомия, был неизбежен, потому что опухоль выросла до такой степени, что пациенту стало трудно дышать. Это вмешательство произошло 9 февраля 1888 года, после того как «…дыхание стало настолько шумным, что на противоположных концах стола можно было услышать чуть ли не каждый вздох кронпринца»^[17].

Таким образом, наследный принц избежал смерти от удушья, но больше никогда не смог подать голос; отныне Фридрих Вильгельм мог общаться со своим окружением только с помощью записок. Операция прошла у врачей довольно легко и могла стать показателем переворота, произошедшего в медицине за последние десятилетия XIX века. Незадолго до того были достигнуты грандиозные успехи: применение общей анестезии с 1846 года – возможно, величайший момент человечества – и, наконец, местной анестезии; обнаружение Робертом Кохом и Луи Пастером под микроскопом возбудителей. Несмотря на упорное сопротивление, в больницах ужесточили правила соблюдения гигиены и применения антисептиков, чего удалось добиться в первую очередь благодаря шотландскому хирургу Джозефу Листеру. Люди в Германии и Европе с беспокойством читали в газетах сообщения о здоровье следующего немецкого кайзера и, следовательно, потенциально одного из самых могущественных людей в Европе. Над их повседневной жизнью, несмотря на прогресс, висел дамоклов меч в виде серьезной и внезапной угрозы неизлечимых заболеваний. И эта угроза сформировала сознание людей в XIX веке, в котором технический прогресс сыграл столь же важную роль, как чума, оспа и сифилис в более ранние эпохи.

Опухоль в гортани Фридриха Вильгельма разрослась настолько, что ему было трудно дышать.

В 1888 году, который вошел в историю Германии как год трех императоров, в Любеке жил 13-летний мальчик по имени Томас Манн. Ему было суждено увековечить две крупнейшие болезни XIX века в великолепных литературных памятниках: туберкулез в «Волшебной горе» и холеру в «Смерти в Венеции». С обеими инфекциями мы еще встретимся в ходе нашего изучения влияния болезней на историю – тех болезней, от которых пострадала большая часть населения, и тех, которые отбирали бразды правления у сильных мира сего.

Затем в Сан-Ремо пришли новости, которых Фридрих Вильгельм ждал долго, слишком долго, а теперь они пришли слишком поздно: 9 марта 1888 года его престарелого отца наконец не стало. Больной взошел на трон под именем Фридриха III. Слегка подавленное эмоциональное состояние немого кайзера уловил Франц Герре: «Отмеченный смертью, он знал, что его дни сочтены. Но он был благодарен за то, что на его долю выпало хоть немного власти и славы»^[18].

Его поезд особого назначения прокладывал свой путь в Берлин сквозь снежную бурю. Канцлер Бисмарк принял Фридриха Вильгельма вежливо и без явного сочувствия; мысли государственного деятеля о власти и политике, должно быть, переполняли противоречивые сценарии. Что было лучше – или менее катастрофично – для него, для его политики и для Германии: вероятно, короткое правление Фридриха III или гораздо более долгое – эксцентричного нового кронпринца Вильгельма, которому было всего 29 лет и на которого в придворных кругах быстро начали смотреть как на восходящее солнце? Фридрих III и императрица Виктория – таков был теперь ее титул – переехали во дворец Шарлоттенбург. Когда позволяла погода и состояние кайзера, они каждый день совершали короткие поездки в экипаже, на что жители Берлина смотрели со смесью сочувствия, любопытства и, прежде всего, жалости.

Борода монарха скрывала серебряную канюлю трахеотомии от посторонних глаз. Однако лечащие врачи видели страшные проявления болезни и очищали канюлю от дурно пахнущих выделений. В отчаянии от того, что чуть меньше года назад он сделал мрачный прогноз, но потерпел неудачу из-за стены отрицания реальности, которую Маккензи и его покровительница Виктория воздвигли вокруг пациента, Эрнст фон Бергманн незадолго до восхождения своего пациента на престол воскликнул: «Теперь каждый сможет увидеть, что изо рта кронпринца течет раковый гной!»

Фридрих III умер 15 июня 1888 года. Вскрытие, проведенное под руководством Вирхова, слишком явно показало то, чего заслуженный ученый не видел или не желал увидеть под своим микроскопом. Рак полностью разрушил гортань, части трахеи и легких; как было написано в отчете о вскрытии, они были воспалены, в них началось образование абсцесса. Маккензи, получивший за свою врачебную деятельность астрономическую сумму – почти четверть миллиона золотых марок, в том же году опубликовал книгу о болезни титулованного пациента, которого он называл Фридрихом Благородным. Он пережил кайзера всего на четыре года и умер от сердечного приступа в 1892 году в возрасте 54 лет.

Правление Фридриха III длилось ровно 99 дней.

Фридрих III унес с собой в могилу и видение совершенно другой Германии. Можно только догадываться, оправдал бы покойный надежды либералов или оказался бы в ловушке властных структур лишь ограниченно демократического, ориентированного на власть государства. Изучив дневники наследного принца, историк Фолькер Ульрих, прекрасный знаток эпохи (и автор выдающейся биографии Гитлера), усомнился, что Фридрих III имел бы возможность – и желание – осуществить действительно радикальные изменения: «Симпатии кронпринца к либеральным идеям его жены не заходили настолько далеко, чтобы подтолкнуть его, например к системным реформам в направлении парламентаризма. Хотя он поддерживал контакт с либеральными политиками, Фридрих III оставался тесно связан с милитаристской средой прусского королевского двора»^[19].

И все же мы не знаем, как могла бы выглядеть эта гипотетическая Германия. Немецкая нация жила бы под властью Фридриха III, который правил бы – при условии нормального здоровья и с учетом генов его отца, которые предрасполагают к долголетию – с 1888-го до, быть может, 1910-х годов и, если бы дожил до возраста своего отца, даже до 1920 года. Учитывая влияние его жены, дальнейшее канцлерство Бисмарка в этом сценарии маловероятно. Однако мы знаем, как выглядела реальная Германия с 1888 по 1918 год при правлении его сына Вильгельма II. Лидирующая в промышленности и науке, но возглавляемая непостоянным, часто иррационально действующим кайзером и чередой слабых и некомпетентных канцлеров, она стала очагом напряженности в концерте европейских держав^[20]. С вильгельмовской Германией мы ассоциируем милитаристскую помпезность и бряцание саблями, противостояние с Англией, переросшее в гонку морских вооружений, и, как следствие, переход Франции и России в лагерь по сути враждебных Германии сил. Вильгельм II олицетворял хвастливость и шовинизм и в конечном счете сыграл решающую роль – ведущего, а также ведомого – на пути к великой катастрофе XX века: неописуемой массовой гибели людей в Первой мировой войне. Принимая во внимание это распределение сил, можно быть почти уверенным: при Фридрихе III при любом раскладе все сложилось бы иначе. И лучше.

Англия и Испания объединились – почти… ложная беременность Марии Тюдор

Королева не была образцом жизнерадостности и хорошего настроения, но наблюдатели при дворе не могли не заметить некоторого смягчения ее суровости. Вскоре новость облетела Сент-Джеймсский дворец, а затем и Лондон: Her Majesty is with child! ^[21]Из столицы Англии дипломаты немедленно передали своим правительствам известие о беременности 38-летней королевы. Такое послание получил и император Карл V, правивший Священной Римской империей германской нации и Испанией, а также испанскими владениями в недавно открытом за западным горизонтом Новом Свете: «Королева явно беременна, потому что чувствует ребенка. Есть и другие типичные признаки, в том числе состояние ее груди»^[22]. Адресат должен был радоваться этой новости, поскольку английская королева уже несколько месяцев, с июля 1554 года, была замужем за его сыном, принцем Филиппом.

И свадьба тем летом, и теперь известие о беременности королевы, которая была уже в возрасте, быстро разлетевшееся по всем дворам Европы, вызвали радость либо беспокойство, в зависимости от политического, точнее, религиозно-политического настроя. Во втором случае это нередко было буквально беспокойство за собственную жизнь. Потому что королева Мария I поставила перед собой цель вернуть Англию в лоно Католической церкви, не гнушаясь при этом жестоких мер. Ее правление запомнилось как время пылавших костров. Таким ужасным способом она казнила еретиков, а для нее еретиками были фактически все протестанты. История впоследствии (если не при ее жизни) дала этой королеве прозвище Кровавая Мэри – суровый вердикт, который не смягчает даже существование одноименного коктейля.

Правление Тюдоров началось с кровопролития.

Давайте прервемся на мгновение и представим себе последствия, которые вырисовывались в прошлом и которые влияли бы на наш мир и по сей день, если бы история пошла так, как представляли жившие на рубеже 1554–1555 годов. Человек, который вскоре стал править самой могущественной империей в мире (император Карл V отрекся от престола в 1555 году, и таким образом муж Марии стал королем Испании Филиппом II^[23]), своим браком заключил союз с формирующейся морской державой Англией. Филипп и Мария были убежденными католиками и, учитывая религиозное рвение той эпохи, откровенно фанатичными. Отец Марии Генрих VIII освободил верующих Англии от гнета Рима и основал Англиканскую церковь во главе с самим собой (и своими преемниками). Мария хотела обратить этот процесс вспять и сделать Англию бастионом католицизма.

Как бы сложились дела у протестантизма, только что появившегося в континентальной Европе, с учетом этого расклада сил? Мартин Лютер умер чуть менее десяти лет назад, и новая вера с трудом смогла укрепиться даже там, где она в итоге пустила корни: в немецкоязычном центре континента, в находившихся под властью Испании Нидерландах (которые почти 80 лет вели войну за независимость против Филиппа и его преемников) и в Скандинавии. Единственным серьезным соперником союза Испании и Англии по династическим, нерелигиозным причинам была французская монархия дома Валуа, также католическая. Принимая во внимание этот факт и распределение сил, нетрудно представить, что это привело бы к откату – к несомненно кровавой рекатолизации мечом испанских армий, огнем (костром) и пытками инквизиции. Европа национальных государств, которая сформировалась бы в этих условиях в XVI и XVII веках, кардинально отличалась бы от существовавшей на самом деле, лежащей в основе нашей реальной истории и современного мироустройства. Свободные идейные течения и, прежде всего, Просвещение, так называемая заря нашего настоящего в XVIII веке, вряд ли смогли бы процветать либо возникли бы с большой задержкой. Можно поспорить, но современная жизнь в Европе была бы менее либеральной и менее космополитичной. А какая сверхдержава сформировалась бы в этих условиях. Ресурсы и потенциал Нового Света, далекой Америки, который для Марии, Филиппа и их современников был действительно новым, вероятно, сыграли бы ведущую роль в этом гипотетическом изменении хода истории. Возможно, Estados Unidos^[24] даже наблюдали бы за Европой, как своего рода страж Грааля, и замедляли или предотвращали реформы того порядка, который когда-то был установлен? Это совершенно другой мир, но его появление было возможно.

Нарушение функционирования человеческого тела, одного человеческого тела, патология вместо физиологии в то время заставили чаши весов судьбы качнуться в другую сторону.

Биография и, прежде всего, патобиография Марии Тюдор – один из самых ярких примеров, иллюстрирующих тему этой книги: как на исторические процессы влияют болезни. Это и коснулось широких слоев населения, и сбило королеву – человека, принимающего важнейшие решения, – с намеченного, казалось бы, курса. И изменило судьбу целых народов.