Рееви ведет меня в путаницу коридоров рядом с госпиталем, к комнате, что спрятана в конце одного из них. Я неохотно стучу и вхожу, не ожидая ответа. Внутри комната тесная и темная, единственный источник света в ней – маленькое, высоко расположенное окно. Два кресла стоят лицом друг к другу. Одно из них занято одной из самых моих нелюбимых особ в мире. Список, вообще-то, длинный, но она в самом начале.

У Джин тонкое лицо и тонкие губы, и на первый взгляд она совсем не похожа на аптекаря. Она сидит выпрямившись, хотя кресло располагает к расслабленности.

– Снова заблудилась? – спрашивает Джин. – Я думала, твой Иммрал должен приводить тебя туда, куда нужно.

– Не-а. Я все еще обычный человек.

– Ладно, садись.

Мы с Джин смотрим друг на друга с едва скрытой ненавистью, когда я падаю в кресло и поджимаю под себя ноги, прямо в ботинках, просто чтобы позлить ее. Эти сеансы проходят еженедельно, или почти еженедельно, и я прилагаю все свои силы, чтобы избежать их. Но это обязательная терапия для рыцарей и харкеров, сражавшихся с трейтре. Вот только в часах, проведенных с Джин, нет ничего терапевтического.

– Итак, тебя все еще мучают головные боли? – спрашивает Джин.

Я пожимаю плечами, это мой обычный ответ на любой из ее вопросов.

– Хорошо. – Она, вскинув брови, смотрит в свои записи. – А как насчет последних новостей в Итхре? Хочешь чем-нибудь поделиться?

– Я не смотрю новости, – говорю я.

– В самом деле? Ты не следишь за деятельностью Мидраута?

– Не-а.

– И тебе не кажется, что это немного небрежно? Слегка неуважительно по отношению к твоей силе?

Я смотрю ей в глаза.

– Нет, это тебе так кажется.

Джин поджимает губы. Потом наклоняется – нет, качается – вперед.

– Я не смогу тебе помочь, Ферн, если ты не откроешься.

– Я в порядке, – отвечаю я. – Мне не нужно, чтобы кто-то вроде тебя копался в моей голове.

Джин превращается в воплощение презрения и насмешки.

– Ох, конечно, только иммралам позволено такое!

Я встаю.

– Это все?

На этот раз плечами пожимает Джин, и я принимаю это за подтверждение. Я уже проскакиваю половину коридора, когда дверь за моей спиной громко хлопает. Вырвавшись на свежий воздух Аннуна, я иду к платформе, с которой лежит мой путь обратно в мою спальню в Итхре. Другим нравится дразнить меня из-за моей вражды с Джин, но, честно говоря, она сама все начала.

Я была немножко взволнована перед первым сеансом с ней. Наташа говорила мне, что ей Джин принесла немалую пользу. А мне так многое нужно было выпустить наружу. Но, войдя в одну из тех комнат, я мгновенно наткнулась на сильнейшую неприязнь с ее стороны. То, как она смотрела на меня, то, как задавала вопросы о том, чувствую ли я, что сделала все возможное, чтобы спасти от смерти моих друзей… Сначала я растерялась, мне было больно, но вскоре я нашла способ вернуться в свою зону комфорта – туда, где я могла огрызаться на людей, защищаясь знанием того, что им ничего не должна.

Иногда я скучала по той прежней особе. Это ведь так утомительно – понимать других и заботиться о том, что они думают. Утомительно постоянно испытывать чувство, что я вроде как подвожу людей, которые стали мне нравиться, которых я даже полюбила. И в этом смысле, полагаю, Джин действительно помогает мне. Куда больше, чем сама осознает.

3

Просыпаясь в Итхре, я чувствую себя такой усталой, словно вовсе не спала. Когда меня только приняли в рыцари, я просыпалась бодрой, пусть даже ночь была тяжелой. Такая летаргия становится делом обычным, и не только для меня. У моего папы темные круги под глазами. Наверное, это само собой разумеется, потому что мы с Олли теперь обрели привычку то и дело отправляться в госпиталь с кровотечением из глаз и ушей, но не думаю, что причина только в этом. Наверное, это еще и потому, что Аннун теперь не то место, которое помогает сновидцам справиться со всем тем, за что они цепляются в Итхре. Мидраут превращает его в нечто серо-стальное, как его собственная душа. А серость никого не вдохновляет.

Я тащусь на завтрак прямо в пижаме. Это тоже новое явление. Обычно я оставалась в спальне до последнего момента, но теперь мы с Олли жуем свои хлопья в дружеском молчании. Болтовня осталась позади – по крайней мере, в Итхре, где многое из того, что нам хочется обсудить, касается Аннуна. И все же кое-что я могу сказать брату, пусть даже в слегка скрытой форме.

– Я вечером собираюсь на Боу, – говорю я, наливая молоко в хлопья «Уитабикс».

Олли бросает взгляд на папу, который жует тост с ореховым маслом, слушая утренние новости.

– Сегодня не могу, – отвечает он. – Я иду на «Ди-Эс».

Я делаю большие глаза.

– Ну, тогда дома увидимся.

«Ди-Эс» – такая же глупость, как и название. «Друзья спящих». Множество таких групп возникло после всех смертей несколько месяцев назад. Психологические сеансы для друзей и родных тех, кого нашли мертвыми в постели, умерших, судя по всему, во сне. Конечно, мы с Олли знаем, что настоящей причиной были трейтре Мидраута, убившие тех людей, но это не та информация, которой мы могли бы поделиться.

Я, вообще-то, ходила с Олли на первое собрание, на которое он отправился, – в подвале паба, гудевшем от игравшей наверху музыки. Группа тогда была невелика. Каждый знал кого-то из умерших, но пока они говорили о том, как они любили ушедших, я могла думать только о том, что слишком лицемерно быть свидетелем их горя, когда я точно знала, что произошло на самом деле.

Поэтому этим вечером, пока Олли говорит о своих чувствах с незнакомыми людьми, я надумала поделиться своими с другом. А пока я должна добраться до школы целой и невредимой. Вы могли бы подумать, что это просто, но при моей внешности в том мире, который создает Мидраут… Никаких шансов.

– Хватит смотреть телик, папа, он тебе мозги испортит! – говорю я нашему отцу, вешая на плечо сумку и наматывая на шею шарф.

Я не была честной с Джин, сказав, что никогда не слушаю новости. Отчасти я их смотрю и слышу, потому что папа теперь почти постоянно за ними следит. А это непрерывный поток политиков, знаменитостей, журналистов, и, на мой нетренированный взгляд, они вроде бы говорят одно и то же, только с разной громкостью. И эффект от этого такой же, как в Аннуне: поглощение еще некоторого количества красок из нашего мира.

Это нечто вроде какого-то паразита. Он везде, и он размножается.

– Чудачка, – шипят люди, когда я прохожу мимо.

– Дьявол! – слышу я бормотание в метро.

Какой-то мужчина злобно косится на меня, когда я выхожу из вагона, и поднимается следом за мной наверх. Но я уже привыкла к подобному, и быстро подхожу к одной из служащих метро и спрашиваю о каком-то направлении. Ее присутствия достаточно, чтобы отогнать мужчину. Но я знаю, что если не сумею вскоре остановить Мидраута, то это уже не спасет меня.

Лондон всегда был городом, где ты мог бы расхаживать полуголым, и никто не обратил бы на тебя внимания, разве что-то кто-нибудь смущенно отвел бы взгляд. Но теперь видны резкие различия между теми, кто подчинился Мидрауту, и теми, кто пока еще держится. Вокруг преобладает некое неуловимое сходство в одежде, преобладает с такой силой, о какой модный дом Кенсингтона мог бы лишь мечтать.

Везде, куда я ни смотрю, люди одеты в нечто однотонное. На деловых людях серые костюмы в тонкую полоску, на женщинах скромные платья с юбками до колен. Несколько раз я заметила людей, которые по пути на работу отчаянно пытались замазать гримом татуировки, стыдясь того, что некогда любили настолько, что запечатлели имена на своей коже.

Те же, кто не «приведен в соответствие», выделяются. Олли много раз уговаривал меня носить контактные линзы, чтобы замаскировать мои глаза. Будь я разумнее, я бы так и поступила. Мои шрамы до сих пор выделяют меня из толпы, но они все же более приемлемы, чем красные радужки.

– Это как раз то, чего хочет Мидраут, – говорю я брату, но на самом деле все куда сложнее.

Я бы чувствовала себя лицемеркой, действуя против Мидраута в Аннуне, но притворяясь его сторонницей в Итхре. У меня возникло бы ощущение, что я бросила тех, кто достаточно силен, чтобы противостоять ему.

– Ты чертова моралистка! – заявляет Олли, когда я начинаю рассуждать об этом.

– А что, мораль… – пожимаю плечами я.

– Ну да, выше внешности, знаю, знаю!

Когда-то это прозвучало бы как оскорбление. Но теперь скорее походит на боль.

Но не только в одежде произошли изменения. Изогнутые стены станций метро всегда были оклеены множеством ярких рекламных листков. Прекрасные книжные обложки, веселые объявления для скучающих, пестрые предложения курсов гимнастики и диет. Это я заметила не так быстро, как одежду. Олли показал мне на стены, но сразу после этого я не могла не смотреть на них постоянно. Объявления стали тусклыми, и не только по цвету. Сегодня, поднимаясь на эскалаторе, я заметила, что все они отпечатаны одним и тем же шрифтом. Слоганы исчезли, остались лишь простые перечисления того, что нам предлагали купить.

Я и не думала прежде, что буду скучать по примитивному юмору и напыщенности таких рекламок, но теперь скучала.

Шагая по улице к школе, я гадала, какую еще чертовщину приготовил сегодняшний день. Колледж Боско недолго был истинным раем. Может, я и не завела друзей, но хотя бы обрела покой и защиту учителей. А теперь даже эти профессиональные узы трещали. И вряд ли стоило этому удивляться, полагала я, учитывая, что Себастьян Мидраут регулярно посещал нашу школу, потому что в ней училась его дочь.

Лотти Мидраут стала для меня еще одним источником страданий. Несколько месяцев назад я буквально пытала ее в Аннуне, надеясь добыть сведения о планах ее отца. В Итхре она могла и не помнить о том, что я сделала, но могу сказать, где-то в глубине души она знала, что я опасна. В Боско разлетались слухи обо мне. В женском туалете на стенах красовались надписи: «Ферн Кинг должна умереть!»

Сегодня я села за свой стол и нашла на нем записку. Красной авторучкой было неряшливо нацарапано: «Мерзкая, мерзкая, мерзкая!» Когда я нахожу подобные записки, что-то во взгляде Лотти подсказывает мне, что она причастна по крайней мере к одной из них. В записках нет настоящих оскорблений, что вполне в духе Лотти. И они вряд ли худшее, что со мной происходит. Лотти должна была как-то быть связана и со шрамом от ожога, случившегося по вине Дженни. Ну, как бы то ни было, я заслужила все то, что Лотти мне адресует, пусть даже она сама не до конца это осознает. Мне приходится куда больше беспокоиться из-за других.

К счастью, никто в Боско пока что не дошел до настоящей жестокости, но они уже приближаются к ней. Это мелочи, которые можно не замечать: толчок локтем в ребра в шумном коридоре, или кто-то наступит мне на ногу, или дернет за волосы… Когда я достаю из сумки ноутбук и карандаш, кто-то сзади резко дергает мой стул, так что я ударяюсь лбом о стол. Я оглядываюсь, но все уже мирно сидят на местах. И никто не смотрит на меня.

Все это может показаться мелочами по сравнению с тем, через что приходится проходить моим друзьям-«чудакам», но я знаю, как легко все это может перерасти в настоящую жестокость. Трут уже наготове. Нужна только спичка.

4

Обычно перемены и обеденный перерыв я тратила на свою рыцарскую книгу – маленький блокнот, заполненный сведениями об Аннуне. Но больше не могу. Ночи патрулирования в Аннуне так напряженны, так наполнены печалью, что у меня не остается сил ни на что, когда я бодрствую.

И вместо того чтобы погрузиться в свои записи, я делаю то, что делала всегда, когда нуждалась в убежище: рисую.

Класс рисования находится в старом крыле Боско. В нем стоят старые столы, которым предназначено заканчивать свой век перемазанными красками. Землистый запах глины успокаивает меня. Раньше, когда я приходила сюда, здесь обычно находились несколько человек – в основном одиночки вроде меня, и они тихо работали. Но теперь я одна.

– Тебе следует поспешить, чтобы занять место, – шутит учитель рисования, когда я вхожу.