– О да – к нам проездом пожаловала одна из святых стариц Лоссы, причем уроженка нашего городка. Все знали об этом загодя. Мэр с ног сбился, стремясь не ударить лицом в грязь. Столы ломились от еды! В сточных канавах было не отыскать и ложки помоев.

– Вот и ответ… любая из старших сестер, а уж тем более из святых стариц, сразу почуяла бы темный запашок кхтунов!

– Кхтуны? – повторил я.

– Кхтуны, – подтвердила сильга.

Я ненадолго замолчал, освежая в памяти все, что когда-то слышал о кхтунах. Зыбкие безголосые тени, что обитали на болотах, в темных сырых чащах и стоячих гниловатых водах. Дай им шанс – и они совьют гнездо у тебя в сердце. А затем станут тебе нашептывать всякое разное, одновременно оскверняя твою чистую душу и тем самым закрывая ей путь в светлое посмертье. Но это ведь всего лишь сказка…

– Зачем тебе тело казненного торговца, сильга Анутта?

– Кхтун всегда оставляет след, – ответила девушка. – Или еще хуже.

– Еще хуже?

– Кхтуны любят влажную гнилость, – тихо пояснила Анутта. – Очень любят. А еще они любят поспать.

Я сразу понял ее намек.

– Кхтун все еще может оставаться внутри искалеченного мертвого тела?

– Может. Если уже не нашел себе нового раба… Так ты знаешь, где мертвое тело?

– Его казнили в Буллерейле, – ответил я. – Мы будем там завтра к вечеру, если погода опять не испортится, а в дороге не встретится помех. К северу от этого городка находятся Скотные Ямы. Там со всех окрестностей захоранивают павший скот, домашних любимцев и тела особо мерзких преступников.

– Вместе со скотом?!

– Нет… – я качнул головой. – Насколько я слышал, там на склоне есть небольшая отдельная пещерка, которую отвели под общий могильный склеп для казненных. Безымянные ниши, заложенные кусками скрепленного известью природного камня.

– Безымянные?

– Нам надо будет поговорить с Нимродом, – вздохнул я. – Он подскажет, кто где лежит, если захочет с нами поговорить.

– А кто он?

– Еще один одиночка – мрачный и нелюдимый. Он приглядывает за Скотными Ямами Буллерейла.

– А почему он может не захотеть с нами поговорить?

– Потому как затаил на меня давнюю обиду, – испустив еще один вздох, я почесал лоб и опять уронил руку на луку седла. – Будем надеяться, что обида уже не столь глубока…

К вечеру нам повезло остановиться у достаточно радушного селянина, что позволил нам разместиться в пустующем сарае. Приземистое крепкое строение с выложенной зеленым дерном крышей удивительно сильно напоминало возведшего его хозяина – невысокого, плечистого, с крупными мозолистыми руками нестарого еще мужчину, чьи предки некогда пришли в эти края с плодородной, но каменистой земли, могущей похвастаться не только богатыми урожаями, но и страшными снежными бурями.

Сменились поколения, появились и разрослись деревенские кладбища, а работы не убавилось – здешняя землица каждую весну выталкивает на поверхность все новые и новые камни, а порой и немалых размеров глыбы, которые приходится окапывать, раскалывать и вывозить кусками. Одно хорошо – хватало материала для искусно сложенных каменных стен, что тянулись вдоль дорог, отгораживая пастбища и поля. Здешний люд ценит каждую пядь с таким трудом возделываемой земли и бдительно следит как за исправностью стен, так и затем, чтобы по их полям не шлялся абы кто. Стоило нам задержаться у жердяных ворот, и хозяин крепким основательным грибом вдруг вырос по другую их сторону. Молча выслушал, коротко кивнул, ткнул рукой в сарай и ушел, пробурчав почти невнятно о том, что лошадей можно без боязни пустить пастись – в нынешнем году это огороженное поле отдыхает незасеянным.

Вскоре немного испуганный паренек, что был чуть менее бородатой и крупной копией своего отца, принес нам большой кувшин с молоком и стопку завернутых в чистое полотенце сладковатых тонких ржаных лепешек. Он же показал, как пробраться к бегущему меж двух межевых стен ручью с небольшой запрудой, после чего ушел, то и дело оглядываясь. И должен признаться, я не был удивлен, видя, что пугливый любопытный взгляд паренька был направлен только на сильгу, которая как раз стащила куртку и выхлопывала ее об угол сарая. Юношу можно понять – судя по отчаянно полыхающим ушам и щекам, по стыдливо метнувшимся к штанам ладоням и ускорившейся походке, он впервые в жизни увидел девку в мужской и местами облегающей одежде. А тут еще девушка молода, красива и качает гибким станом из стороны в сторону, колотя пыльной курткой по торцам бревен… как тут не смутиться… Усмехнувшись, я занялся тем же самым – выколачиванием мелкой дорожной пыли. Я не торопился, по опыту зная, что еще долго буду возиться с лошадьми и пожитками, в то время как над разведенным костерком начнет тихонько булькать вечерняя каша, первая ложкой которой отправится в рот, когда над головой развернется волшебное звездное покрывало…

* * *

Скотные Ямы лежали в туманных низинах к востоку от Буллерейла. Отходя от восточного тракта, к Ямам вела одноколейная каменистая тропа, что вполне подходила для повозок с высокими крепкими колесами, чьи обода были окованы железом. Дощатые борта скрывали содержимое, но не могли скрыть запаха разложения, поэтому перевозящие павший скот и отходы повозки отправлялись из города только с приходом ночной темноты, оставляя за собой незримый длинный шлейф вони. Покидая Буллерейл, держась обочины, освещаемые шестами с масляными фонарями, они добирались до идущей вниз пологой тропы и тут же тонули во влажном густом тумане, что, казалось, был здесь всегда.

Я был в Ямах лишь однажды – около трех лет назад. Дело было ясным днем, но стоило мне углубиться в больное редколесье, где невольно чудилось, что из-за каждого дерева с черной отслаивающейся лохмами корой за тобой кто-то наблюдает, меня окутал густой холодный туман. Я хорошо запомнил то место и посему сделал все, чтобы ускорить свой обычно размеренный палаческий путь, а кое-где даже срезал его по узким лесным тропам. Благодаря этому мы оказались на каменистой тропе задолго до заката, но даже это не спасло нас от потянувшихся навстречу языков удивительно холодного лесного тумана, что пугливо стелился над высокой травой. А я надеялся, что в эти еще теплые сухие деньки тумана здесь не будет…

Поежившаяся сильга Анутта невольно придержала лошадь и, приподнявшись в седле, попыталась что-то разглядеть в серо-черном мареве. Белесый туман облизывал лошадиные копыта, словно пробуя их на вкус, и заодно пытался дотянуться до стремян. И дернувшаяся нога Анутты на миг поджалась, пугливо уходя от тянущихся к ней дымных языков. Девушка сердито зашипела, упрямо выпрямилась и, бросив на меня быстрый взгляд, отвернулась, преувеличенно внимательно разглядывая удивительно ровные ряды умерших деревьев.

– Деревья были посажены? – ее голос едва заметно дрогнул.

– Еще есть время передумать, – спокойно произнес я, проигнорировав ее вопрос. – Так мы избежим несущего болезнь тумана и вони разложения.

– Почему я вдруг должна передумать?

На этот раз ей удалось сохранить голос ровным, но я не обманулся.

– Это место мало кому придется по душе, – ответил я, милосердно отворачиваясь и опуская взгляд на выпирающие из земли толстые змеящиеся корни. – Здесь скользко, мрачно и туманно…

– Туман пугает меня, – призналась Анутта и, испустив долгий выдох, уже куда спокойней спросила: – А чего боишься ты, палач Рург? Ты ведь тоже не хочешь спускаться туда… в туман.

– Уж точно не тумана, – улыбнулся я. – И я не боюсь. Просто… не хочу встречаться с Нимродом Вороном. Совсем не хочу.

– Почему?

– У него большая обида на меня. Справедливая обида, – вздохнул я и, по лицу сильги поняв, что она все равно не отступит от своего решения, принялся затягивать потуже горловую пряжку плаща. – Я пытался искупить свою вину, но у меня не получилось. Последний раз я был здесь три года назад и ушел ни с чем, стряхивая с одежды куски брошенных в меня чьих-то гнилых кишок. Год назад я намеревался попробовать еще раз. Но… проехал мимо, так и не решившись последовать этой тропой. И, честно говоря, узнав, что ты хочешь спуститься сюда, в Скотные Ямы Нимрода, понял, что от судьбы не убежать…

– Ты веришь в судьбу?

– Иногда, – усмехнулся я. – Выбирай же, сильга Анутта. Мы спускаемся к Ямам? Или же возвращаемся к тракту?

– Выбирать? Порой ты слушаешь невнимательно, палач Рург. Ведь я уже говорила – сильги лишены такой роскоши, как право выбора. Если есть даже зыбкое подозрение, что тот торговец-убийца был одержим кхтуном… то мой путь лежит в Скотные Ямы.

– Но подозрений пока нет, – возразил я, втягивая носом воздух и убеждаясь, что даже спустя годы здешние ароматы остались прежними. Влажный воздух напитан запахом прелых трав, мокрой коры и едва заметной вонью гниющей плоти. – Ты знаешь эти историю с моих слов.

– Не думаю, что ты солгал хотя бы в слове.

– Я не лгал. Но, в свою очередь, я услышал эту историю от других. А те от третьих… Истина искажена. И поверь, я как палач могу тебя уверить – мне часто приходится обрывать жизни обычных мирных людей, что выпили лишнего и сотворили страшное… кто знает – быть может, торговца обуяла похоть, а может он решил, что его обокрали… Знаю я и того, кто убил товарища, решив, что тот специально привязал его лошадь под яблоней.

– Ох… она объелась паданцами?

– Подмела все подчистую вместе с гнилью, – кивнул я. – И умерла в мучениях. А владелец взялся за нож…

– Понимаю твои доводы, палач Рург. Но тебе не удалось скрыть свое любопытство. Признайся – ведь тебе интересно?

Помедлив, я кивнул и широко улыбнулся:

– Кхтуны? Одержимость? Я был бы лжецом, сказав, что меня не гложет любопытство. Мне любопытно настолько, что я готов выдержать еще одну встречу с Нимродом. Но…

– Еще одно «но», палач Рург?

– Нимрод ненавидит меня, – вздохнул я. – И ему действительно есть в чем меня обвинить. Если ты явишься одна и попросишь – он не откажет в помощи. Но если ты придешь в компании со мной, его обидчиком…

– Обидчиком?

– Давняя история, что случилась чуть больше трех лет назад. Боюсь, что Нимрод Стальной Клюв не станет помогать той, кто путешествует с палачом.

– Так он не любит тебя или всех палачей?

– Кто любит палачей?

– Это не ответ.

– Нимрод Клюв не любит всех палачей. А меня он ненавидит.

– Сколько прозвищ – и ни одно не могу назвать лестным. За что его так?

– Внешность, – коротко ответил я и с очередным вздохом добавил: – У него много обидных прозвищ. Люди любят клеймить даже невиновных ни в чем кроме своей горестной участи.

– Какие глубокие слова для убийцы… хм…

Чуть подумав, сильга решительно кивнула, убрала волосы под капюшон и ткнула лошадь пятками:

– Я все же рискну.

– Что ж, – усмехнулся я. – Я предупреждал…

Осторожно продвигаясь, мы углубились в мрачное редколесье и начали спускаться по узкой каменистой тропе, что то и дело сворачивала, обегая вздымающиеся из земли поросшие травой валуны, от которых вверх тянулись почти заросшие уже глубокие борозды. Видя, что сильга то и дело вздрагивает, когда к ее ногам словно живые тянутся плети тумана, я медленно и спокойно заговорил так, как палаческая жизнь научила меня разговаривать с теми из приговоренных, кто хотел достойно встретить свою участь и взойти на эшафот своими ногами и лично положить голову на плаху. Разум хочет… а перепуганное тело подчиняться не желает. Ноги подгибаются, с губ срывается позорный визг, пальцы сами собой цепляются за решетку или ноги пришедшего за твоей жизнью палача…

С такими, видя их старания, я не спешу. Бывает, усаживаюсь, без нужды неспешно осматриваю или точу топор, давая жертве привыкнуть к виду инструмента, что отсечет остаток отпущенных ему дней. Но главное – я разговариваю. Мерно роняю слова, спрашиваю о рецептах его родины, как скоро там приходит осень и охотно ли отступает зима. Хотя чаще всего я просто рассказываю какую-нибудь историю или вспоминаю о прошлом того или иного городка. Сейчас вот для сильгиного успокоения я вспоминал все мне известное о Скотных Ямах Буллерейла.