Погруженная в эти мысли, она зашла дальше, чем собиралась. Чем займется сегодня? Упоительное чувство свободы первых нескольких недель ее новой жизни, когда больше не надо ни о ком заботиться, успело потускнеть, а роман – можно ли называть это так? – только усугублял осознание безделья, которым было заполнено нынешнее существование. Она пыталась создать у Ферди ощущение того, что не так уж и доступна, и иногда заставляла себя идти в ресторан в то самое время, когда он обычно звонил, чтобы не расслаблялся. Она не утратила инстинкты, которые когда-то делали ее одной из самых желанных девушек Балтимора. В те времена у нее был маленький блокнот, где она шифром отмечала, как далеко зашли ее отношения с тем или иным парнем. П (поцелуй), СП (страстный поцелуй) ЧО, ЧБ, ПБ («через одежду», «через бюстгальтер», «под бюстгальтером»). Только двое парней проникали ПЮ («под юбку»), и она вышла замуж за второго из них.

Уолли Вайс не удостоился упоминания в блокноте. Он получил только один поцелуй, и то сестринский: скорее, просто обещание, что когда-нибудь он найдет девушку, которая подарит ему П, СП.

Однако с Ферди она не разыгрывала недотрогу. Она почувствовала, что краснеет, вспомнив, как быстро развивался их роман. Когда он схватил ее и поцеловал в первый раз, решила, что это потому, что он знает. Она солгала насчет кольца, и такова цена, которую придется заплатить. Но с тех пор Мэдди поняла: Ферди невдомек, что она, по сути, преступница. Она нашла ломбард, где особо не заморачивались с оформлением бумаг (в ее нынешнем районе это оказалось нетрудно), и там ей заплатили половину того, что предлагал Вайнштейн – но это уже был чистый барыш. Мэдди потратила деньги на покупку вещей для квартиры – приобрела металлические стулья и стол с мраморной столешницей, бархатные декоративные подушки, красивый ковер.

Она зашла в «Улей» и купила крепкого кофе навынос. Лежа на кровати – такая растленность лежать на кровати днем, если не больна, – она попыталась сосредоточиться на взятом из библиотеки романе Сола Беллоу^[46] «Герцог». Стихи, которые она когда-то любила и которые, будучи подростком, пыталась писать сама, больше не трогали ее, но интереса не вызывали и романы, которые рекомендовали в библиотеке. Она выбрала «Герцога» только потому, что кто-то в «Хадассе»^[47] назвал эту книгу антисемитской, а по этому вопросу она предпочитала всегда составлять собственное мнение. Пока что Мэдди была не согласна с тем, что Беллоу – еврей, ненавидящий сам себя, но ей было неприятно, что вторую жену героя романа зовут Мадлен, то есть почти так же, как ее саму. Эта самая Мадлен была ужасным человеком, и Мэдди было трудно не принимать это на свой счет.

Интересно, станет ли когда-нибудь она сама чьей-то второй женой? Ей хотелось жить полной жизнью, жить взахлеб, но возможно ли это в длительном браке? В первые годы их с Милтоном очень сильно тянуло на секс. Ее так даже слишком. Она и сейчас смущенно краснела при воспоминании о том, как за неделю до свадьбы они сидели в машине рядом с парком Силберн Арборетум и едва не сделали это.

Он сказал «нет».

Он сказал «нет».

Она обхватила его рукой; ей доводилось делать это только с ним и с еще одним мужчиной, но об этом она никогда не писала в блокноте. В нем она, подобно какому-нибудь полководцу, писала только о той территории, которая была отвоевана у нее самой. Ей никогда не приходило в голову описывать собственные вылазки, а потом настало время, когда она вообще перестала что-либо писать, когда не могла даже помыслить о том, чтобы признаться в том, что она делает – и с кем.

Она развела ноги и попыталась направить Милтона внутрь себя; ей казалось, что это самый большой дар, который она может ему преподнести. Они были помолвлены, почти женаты. Так что не было ничего дурного.

– Не хочу лгать перед Богом, – сказал Милтон.

– Конечно, – ответила она, и никогда не подводящие инстинкты подсказали ей, как спасти свое достоинство, репутацию. – Просто ты сводишь меня с ума, Милти.

В свою первую брачную ночь она не забыла изобразить боль, которую испытала в настоящий первый раз. Если Милтон и подозревал, что молодая жена не девственница, он оказался слишком вежлив – или же слишком разочарован, – чтобы что-то сказать. Это стало важным уроком для их совместной жизни – бывает ложь, которую не стоит разоблачать.

В полдень Мэдди отложила книгу и открыла холодильник в поисках какой-нибудь еды. В последние годы она ела на обед только что-то легкое вроде тостов и творога. Однако Ферди хотел, чтобы она поправилась, и постоянно предлагал ей еду. «Кто-то же должен заботиться о тебе, детка», – говорил он, явно считая, что худоба есть результат заботы о других, а не целенаправленных усилий. Мэдди, которая всегда следила за модой, не могла не заметить, что в последнее время везде то и дело мелькает модель по имени Твигги^[48]. В моде были худые женщины. Но, разумеется, она была слишком стара для того, чтобы носить подобную одежду. Или нет? Как бы она ни худела, груди не становились меньше. Она подумала о том, сколько парней умоляло, буквально умоляло ее перейти от ЧО к ЧБ и затем к ПБ, как они обалдевали, обнаруживая ее груди: словно моряки, увидевшие сушу после долгого плавания по морю.

Парк Силберн Арборетум. Не так уж далеко, не более мили от места, где Тэсси видели в последний раз, островок дикой природы в сердце города. Если кому-то нужно избавиться от тела…

Она посмотрела на часы. Быть может, все-таки следует поучаствовать в поисках. Не делать чего-то только потому, что это идея матери – похоже на поведение брюзгливого подростка. Надо позвонить той девушке из ювелирного магазина и попросить отправиться в парк вместе. Мэдди не понимала, почему ей хочется пойти туда со спутницей, но решила, что, может быть, дело в том, что это более солидно.

Джудит явно обрадовалась звонку и сказала, что ради такого важного дела брат отпустит с работы. Они доехали на автобусах до парковки перед синагогой как раз к тому времени, когда волонтеры уже собирались отправиться на поиски.

– Допускаются только мужчины, – объявил глава синагоги, занимающийся организацией.

– Как нелепо, – ответила Мэдди.

– Это работа не для женщин. – Он окинул взглядом их одежду, явно желая к чему-нибудь придраться, но оказалось не к чему – на обеих были практичная обувь и пальто, вполне подходящие для того, чтобы прочесывать переулки и пустыри.

– Тогда мы займемся поисками сами, – сказала Мэдди. – Нам не требуется ваше разрешение, чтобы ходить по Балтимору.

Парк Силберн Арборетум находился дальше по Нортерн-Паркуэй, чем она думала, и оказался больше похожим на лес. День, начавшийся с намека на приход весны, сделался в конце концов холодным и промозглым. Они тщательно прочесывали тропу за тропой, помня, что в пять часов надо уйти, поскольку зимой парк закрывается именно в это время. Дорожки были длинными и доходили до самой Силберн-авеню. Когда до пяти осталось всего ничего, Мэдди сказала Джудит:

– Давайте пройдем по этой последней тропе до самой ограды.

Позднее, когда ее спрашивали: «Как вы додумались поискать именно там?», этот вопрос не поставил ее в тупик. Она не могла сказать: «Я вспомнила, как мы парковались там во время моих свиданий со всеми моими парнями». Не говоря уже о: «Дело в том, что именно там я пыталась заставить будущего мужа заняться со мной любовью, но он хотел подождать, потому что думал, будто я девственница».

Вместо этого она отвечала: «У меня просто сработала интуиция».

И они прошли до конца последней тропы, до ограды, отделяющей парк от Силберн-авеню. Там находился глубокий овраг, и, хотя ограда в этом месте была сломана, с улицы он был не виден; надо было находиться на пригорке над ним, чтобы увидеть то, что увидела Мэдди.

Она заметила что-то блестящее, слишком блестящее в серо-зеленом зимнем подлеске. Серебристая подковообразная подбойка ботинка. Ботинок находился на ноге; затем Мэдди увидела тело, голову, лицо. Лицо ребенка не может быть таким неподвижным.

В своем серо-зеленом пальто и коричневых колготках Тэсси Файн почти слилась с ландшафтом. Но рыжие кудри пламенели, словно вдруг расцветшие посреди зимы полевые цветы, и подбойки так и блестели, отражая последний свет дня.

Патрульный

Когда поступает вызов, первое, о чем я думаю: слава богу, не придется идти в «Бургер-Шеф». Каждый вечер мы с напарником Полом спорим по поводу того, где ужинать. Я предпочитаю другое заведение – «У Джино». Может, с моей стороны это проявление черствости – думать об ужине, когда поступает звонок с сообщением о трупе, и, возможно, того самого человека, которого сейчас ищут все, – но поймите, тогда я думал, что все это просто пшик. Дело в том, что я вбил себе в голову, будто о трупе сообщили подростки, парень и девушка, которые занимались чем не следует. Посмотрели на часы, вспомнили, что уже пора быть дома, на семейном ужине, и решили придумать оправдание.

В общем, едем по Нортерн-Паркуэй, направляясь на запад, и находимся ближе всех остальных патрулей к парку Силберн Арборетум, так что и принимаем вызов. Обычно в это время парк уже закрыт, но сегодня служители остались на месте и не закрыли ворота.

Первое, что я замечаю: речь идет не о парне и девушке, и это не подростки. Две женщины, одной двадцать с чем-то, другой за тридцать, явно не родственницы. И хотя та, которой за тридцать, будет старше меня, по меньшей мере, лет на десять, из этих двух красоткой является именно она. Нет, не поймите меня неправильно, которая помоложе тоже неплоха, у нее блестящие волосы и приятное лицо. Но у той, что постарше, темные волосы, светлые глаза и осиная талия – одета в туго подпоясанный тренчкот^[49], – и я не могу не думать: вот это да. Я женат и, в отличие от некоторых моих коллег, не бегаю за юбками, но ведь и не слепой.

Все равно не верю, что они нашли эту девочку, особенно когда они ведут нас по парку в сторону Силберн-авеню. Не очень оживленная улица, но на ней все-таки бывает достаточно машин, так что за эти дни кто-нибудь как-нибудь наверняка заметил бы тело. Оставляем патрульную машину на парковке и идем пешком, двое мужчин и две женщины, как будто у нас двойное свидание, пошедшее наперекосяк. Я иду рядом с темноволосой, которая шагает впереди.

Та плачет.

– У меня сын-подросток, – говорит она.

Я отвечаю, что сам женат еще недостаточно долго, чтобы иметь детей, что, в общем-то, можно назвать правдой. Три года, и за это время мы пережили два выкидыша. Но, по словам врача, в будущем вполне можем родить здоровых детей. Надеюсь, будут сыновья, которые последуют по моим стопам. Мой отец был полицейским, и я полицейский. Дед приехал из Польши в 1912 году, и его английский был не очень-то хорош, иначе он тоже мог бы служить в полиции. В наши дни вечно толкуют о предрассудках и всем таком, как будто это не коснулось и нас. Когда моя семья переехала в Америку, в Балтиморе всем заправляли ирландцы, и их интересовали только они сами. Затем заправляли итальянцы – та же песня. Следом, наконец, шанс выпал и нам, восточноевропейцам. Все течет, все изменяется, так всегда было и всегда будет. Нужно просто дождаться момента, когда придет и твой черед.

Я спрашиваю, чем занимается ее муж, и она вздрагивает, как будто вопрос удивил ее, но если у тебя есть ребенок, то должен быть и муж, разве не так? Она отвечает:

– Он адвокат, – затем быстро добавляет: – Нет, не по уголовным делам. По гражданским. В области недвижимости.

– Он у вас наверняка хорошо зарабатывает, – говорю я просто для того, чтобы что-то сказать.

Вокруг темно, стоит такая тишина. Правда, слышен шум движения на Нортерн-Паркуэй и на новой автостраде Джонс-Фоллз, которую в это время года можно разглядеть за стеной деревьев – но ощущение все равно такое, будто вокруг тихо, как бывает в церкви. По соображениям приличия мы все стараемся говорить негромко.