– И Мария Константиновна стала ему замечательной женой, вела хозяйство, родила прекрасную дочь, а заодно и не давала уйти важной информации на вражескую сторону. Все верно. Так и должен поступать агент спецслужбы. Насколько я знаю, на этой работе не бывает уволенных или ушедших в отставку.

– Серый, ты меня убиваешь. Для меня Мария Константиновна – идеал жены, матери. Когда меня Лиза привела сюда, она таким теплом, такой лаской меня одарила. Я вообще не знала, что можно так… Только здесь и стала оттаивать после своих… ну, ты сам знаешь…

Вероника говорила сбивчиво, но Антонов хорошо понимал ее. Он пил горячий кофе, смотрел на эту яркую девушку и никак не мог представить на ее месте ту пугливую, забитую малышку, которую подкармливали и прятали от вечно пьяных родителей соседи.

Когда он уехал из села, думал, навсегда забудет эти глаза, большие и влажные, но нет, чем больше проходило времени, тем чаще он видел ее во сне, она будто просила его о защите, и он бежал в какие-то горы, переплывал реки, боролся с дикими животными, но все равно не успевал, она тонула или падала с обрыва, в последний раз посмотрев на него большими и влажными глазами…

И тогда он просыпался в холодном поту, и весь день ходил как потерянный, и ничего не клеилось, не сходились концы с концами, он пропускал улики, и напарник злился и грозился уйти к другому следователю.

Антонов помнил, как дрогнула рука, когда он увидел ее имя и фамилию в протоколе, протянутом полицейским, о нападении на Елизавету Вороновскую.

«Последняя, кто видел пострадавшую, была ее сокурсница и подруга Вероника Яровая».

Он не мог поверить такой удаче. Это могла быть тезка, однофамилица, мало ли совпадений на многомиллионный город, и он, выхватив бумаги, сказал, что едет немедленно, хотя, по сути, не было надобности в такой спешке.

Он слушал парализованную старушку в пол уха. Напряжение стучало в висках, захлебывалось в сердце, клокотало в горле. Антонов думал, что еще немного, и он не выдержит, сорвется на поиски этой девушки с именем и фамилией той, которую он искал уже несколько лет.

И тут в комнату вошла она. Посмотрела на Антонова и… не узнала. Или сделала вид? Он решил отпустить ситуацию, главное – он ее нашел!

И вот теперь Вероника сварила ему кофе, сидит напротив и смотрит выжидающе, будто он знает что-то важное и не хочет сказать ей.

– Документов, подтверждающих мою версию, нет, поэтому я могу быть и неправ, и твоя Мария Константиновна ни сном, ни духом…

– Да, мне так было бы легче думать, – сказала резко Вероника.

Она выросла в селе, где отношения были простыми и однозначными, друг всегда был другом, а от врага так и жди какой-нибудь каверзы. Потом, живя в городе, она не раз обжигалась из-за своей прямолинейности. Отношения столичных жителей строились на недомолвках и вторых планах. Слова и понятия здесь имели многовариантность, поэтому в мире цифр и формул Веронике было куда спокойнее. И еще она крепко держалась за тот маленький круг людей, которыми была очерчена ее жизнь. Это семья Вороновских и Ленчик с Аликом. Они стали ее душевным домом, выстроенным по тем моральным устоям, которые она сама для себя выбрала и теперь строго придерживалась.

Антонов давно ушел из ее памяти, и теперешнее появление только бередило душу. И все-таки она попыталась смягчить свою прежнюю реплику.

– Ты не сможешь понять, кем мне приходятся эти люди, поэтому тебе легко строить версии.

– Да, ты права, – согласился он. – Для меня это прежде всего расследование уголовного дела. Я хочу найти убийцу и того, кто напал на тебя и Елизавету.

– Но ты сказал, что уже знаешь, кто бросил камень в окно. Разве это не был отвлекающий маневр, чтобы я указала на блокнот? Это явно были сообщники – один за окном, второй в комнате. Я испугалась, кинулась за блокнотом, и в это время меня усыпили.

– Какой блокнот? Я первый раз слышу о блокноте, Вероника!

Она и сама уже поняла свою оплошность. «Боже, ну что я за дура болтливая!» – подумала она. Теперь никуда не деться, нужно рассказывать.

– Понимаешь, до того, как попасть под колеса этого отморозка, Алик работал над формулой… как бы тебе сказать попроще…

– Говори как есть, я постараюсь понять.

– Ладно, – кивнула Вероника и все-таки постаралась тщательно подбирать слова. – Эта формула – энергетический код земли, или если точнее – ее энергетическая наполняемость. Выявление всех неизвестных и приведение к общему знаменателю даст необъятные возможности в области молекулярной и ядерной физики.

– То есть еще одна бомба?

– Нет, бери круче. Это основание и питание всех жизненных систем Земли. Итогом такой работы может стать переворот во всех без исключения науках и, конечно, в человеческом сознании.

– Ну и…

– Алик погиб. Его расчеты хранились у меня. Я отнесла их в свой отдел в НИИ, там сначала схватились, но буквально накануне случая с Лизой, тему закрыли. Именно об этом мы с ней и говорили в нашу последнюю встречу.

– А блокнот тут какую роль играет?

– Ты не перебивай, ладно? – Вероника сделала глоток кофе и поморщилась. – Холодный совсем. Еще сварить?

– Нет. Хорошо бы что-то покрепче.

– Ага, у Марии Константиновны всегда в запасе были и вина, и коньяки. Тут же такие светила раньше собирались, гости со всего мира. Если Лиза сохранила эту традицию, то… – и она открыла нижнюю дверцу кухонного буфета. – Нашла! Ого! Здесь и виски, и коньяк, и ликер… Ты что будешь?

– Коньяк, грамм пятьдесят, – сказал Антонов.

– Я, пожалуй, тоже с тобой выпью, – Вероника достала фужеры и наполнила на четверть.

Тост не предполагался, поэтому они молча сделали по глотку и продолжили разговор.

– Теперь про блокнот. Я сама не все поняла, поэтому раз уж тебе рассказываю, может быть, ты поможешь разобраться… Лиза, когда я про эту формулу упомянула, как-то странно на меня посмотрела. Я подумала, что ей неприятно было услышать, что Алик у меня свои записи оставил. Тогда еще подумала, что главный разговор впереди, успею подготовиться, чтобы все объяснить. У нас ведь друг от друга не было секретов.

– А почему он именно тебе оставил свои записи, а не Лизе? Она все-таки дочь академика.

– Ну, здесь это никакой роли не играет. Алик мне доверял больше, вот и все.

– У тебя с ним был роман?

– Вот еще! – фыркнула Вероника. – Не до этого было. Нас же готовили для прорыва науки, какие романы!

Антонов продолжал смотреть на нее с недоверием. «Ей сейчас двадцать семь, Олега нет два года, значит, тогда ей было двадцать пять, минус год-два…, – прикидывал он, – и у него не было романа с такой красивой девушкой? Или кокетничает, или не хочет признаваться», решил Антонов.

– Ладно, оставим эту тему. Что дальше было?

– А дальше мы с Лизой расстались у подъезда, ну и все, как у тебя в протоколе написано. Но не в этом суть. Как раз перед тем, как бросили в окно камень, я нашла на полке у Лизы блокнот. Там разработка этой же формулы. Меня как током прошибло. Значит, она тоже работала над расчетами. Но тогда почему мне ничего не говорила? Я хранила тайну Алика, а она?! – Вероника выпила еще глоток коньяка, чтобы немного успокоиться.

– Давай сейчас не про Лизу. Важнее другое. Почему ты считаешь, что охотятся именно за этим блокнотом?

– Ты, кажется, так и не понял значение этой формулы… Антонов, она может перевернуть мир!

– Ну да, просто «Гиперболоид инженера Гарина» какой-то, – усмехнулся следователь.

– Ладно. Допустим, я нагнетаю. Но тогда зачем бросили камень, зачем меня пытались усыпить? Можешь дать толковое объяснение?

– Допустим, я знаю, зачем бросили камень, и это никак не связано с блокнотом.

– Тогда зачем?

– Чтобы ты испугалась, позвонила следователю и попросила срочно приехать.

– И кто же бросил этот булыжник?

– Я, – сказал Антонов и выпил залпом оставшийся коньяк.

Глава 11

Драмиург играл в шахматы с Хазогом-Ключником. Он выигрывал уже третью партию. Оставалось два хода до того, чтобы объявить мат, и он с удовольствием предвкушал момент, когда Хазя набычится и засопит от обиды.

В Пятнадцатом Ключника не любили. Если там вообще любили кого-нибудь. Но Ключник всем просто осточертел со своими выходками. Он мог запросто таскать за хвосты шивок, гоняться за эфирными дублями или заглатывать пачками мыслеформы, и ему все сходило с рук.

И все только потому, что они с Драмиургом корешовали в юности.

Это было как раз в период материализации Земли. Пока Архитектор работал с Буквами, эти два охальника выпускали в атмосферу пылевые облака и всячески мешали творческому процессу.

Конечно, Архитектор не гневался, смотрел на них снисходительно, с доверием, как и положено Высшему Разуму. Но собратья-ангелы в верхнем астрале сильно раздражались. И доносили. О гордыне, например.

Драмиург открыто высказывался среди своих, что он сделал бы лимурийцев более симпатичными, и уж точно не гермафродитами. А когда он увидел Адама, то долго не мог успокоиться от накатившего смеха. Ну, и его верный дружок Хазог подхихикивал рядом.

В общем, они так всех достали своим цинизмом, что когда Драмиургу отдали Землю вкупе с человечеством, а его дружку достались ключи от входа в Преисподнюю, все ангелы и высшие сущности засветились от радости.

– Шах и мат! – рявкнул Драмиург и довольно загоготал.

– Мухлевал небось, – сказал Хазог.

– А как же! На то я и демон первой ступени, – Драмиург почесал когтем затылок и зевнул. – Скучно у нас как-то. Слушай, Хазя, а давай сабантуй устроим. Девок из нижнего позовем.

– Да там одни лярвы, никакого разнообразия, – поморщился Ключник. – Вот ты в прошлый раз хорошую игру придумал в Греции, помнишь?

– Ну, помню. И что из этого вышло? Эти людишки юмора не понимают. Ну, поискрили мы с тобой в небе, на колеснице покатались – красиво же! А какие эффектные номера с водой – море расступилось, рыбки по небу полетели – лепота… Смотри, любуйся, радуйся! Так нет же, тут же себе богов наконопатили, Геракла сделали героем, навертели ему историй до хрена. Теперь, говорят, даже учебник вышел, «Мифы древней Греции» называется.

– Вот тупые! За что Архитектор их любит, не пойму, – вздохнул Ключник.

– А тебя в каком свете представили, видел? Умора просто!

– Э, нееет, Хаз не читатель, Хаз писатель, – переделал на свой лад старую хохму Ключник.

– Так это ты сам себе три псиных головы и хвост змеи приписал? Ну, ты, брат, даешь! – расхохотался Демиург.

Он знал эту слабость друга. Ключник с юности мечтал о Лаборатории Творения, но туда брали только с идеальной репутацией.

– А что? Мне всегда собаки нравились, а змея вообще самая умная тварь, как выяснилось после той венценосной яблони. С Гераклом они конечно того… переборщили.

– А ты что ж не помог? Подмалевал бы ему героическую историю мертвеца, и дело с концом, – не унимался Драмиург.

– Ну, хватит уже, сам знаешь, как с этими земными дело иметь. Чуть тронь, защитников набегает, мама не горюй! Вспомни, какой ты бой выдержал, когда предложил сделать всех с одним цветом кожи. Тебя же верхние братаны чуть не порвали!

– Не преувеличивай, – хмыкнул Драмиург.

– Ага, в итоге так и остались желтые, красные, черные, белые. Зачем? Какой в этом смысл?

– А ты расист оказывается, Хазя. Ты главного не понял. Не победили они меня в этом вопросе, а переубедили. Разницу улавливаешь? Вот у тебя там, в Преисподней, все на одно лицо, разве от этого веселее? Просто я понял задумку Архитектора, а ты нет. Но это твоя проблема, – и Драмиург отвернулся, дав понять, что тема исчерпана.

Он немного помолчал, потом снова повернулся к Хазогу.

– Ладно с человеками, слабые, сделаны из абы какой материи, что с них взять. Ну, а эти где – ундины, эльфы, саламандры, гномы на худой конец? Никакого почитания высших. Совсем оскотинилась мелюзга.

– Драмик, а давай, как прежде, помотаемся по планетам? Ну, пусть не по Галактике, по нашей Солнечной системе покружим, а? Тоже весело. Днем на Меркурии можно кипяточком разжиться, – предложил Хазог, потирая ладони от предвкушения.