Довольно скоро дверь открылась с тихим шелестом и санитар вкатил в больничную столовую тележку-столик на резиновых колёсиках, с кастрюлей каши и тарелкой, полной меленьких, вкрутую сваренных яиц, а также стопочкой – тюремных с виду – алюминиевых мисочек. Увидев место за столом, ещё свободное, он посмотрел на остальных:

– Не возражаете?

Ему никто не возражал: что удивительно, настолько двинутых в дурдоме ещё не было.

Для дурки завтрак оказался, к удивлению, вполне приличным и достаточно питательным, наевшись каши от души под хлебец с маслицем и свежесваренных яиц, больные нехотя, неспешным ходом расходились: вскоре близился дежурный, утренний обход – по расписанию, и телевизор отключили до двенадцати.

Он застелил свою каталку аккуратненько, прикрыв глаза улёгся набок и задумался. Сказать по совести, вчера Сергей Геннадьевич своих намерений добился: он и сам уже теперь хотел поковыряться в своей памяти, пока есть время поразмыслить основательно об отношениях с любимой своей женщиной, понять хоть как-то, как дошли они до этого и как теперь из этой ямы выбираться им…

Однако с мыслями собраться, к сожалению, он этим утром не успел, как ни хотелось бы. Довольно скоро дверь открылась с тихим шорохом, и под присмотром санитара-идиотины вошло какое-то неведомое чудище: халат кристальной белизны, с тупой улыбочкой, такой же бодрый нарочито, как Геннадьевич, очки тяжёлыми, казалось и не линзами – аквалангическими, круглыми моноклями, и тоже с пегой бородой, как у Геннадича, произраставшей, – он подумал в изумлении, – в буквальном смысле из ушей. «А это кто ещё? Ну Лев Толстой какой-то, в белом одеянии, – он изумился про себя, – а где Геннадьевич? Куда он делся-то сегодня? Что за новости?..»

Толстой в халате медицинского работника, слегка жонглируя загадочными фразами, прошёлся скоренько по кругу между койками, всем уделил минуты по две, и не более, и завершил обход у Вениной каталочки.

– Ну как здоровье? – пробасил он низким голосом куда-то вглубь своих могучих, пегих зарослей. – Как самочувствие, как наше настроение?

– Уже получше, – он ответил ему радостно, – уже в порядке, – но однако же задумался: «Может не стоит так бодриться с этим умником? Ещё решит, что нарываюсь раньше времени. Что там у этого придурка на уме ещё…», – и, ухмыльнувшись, тем не менее не выдержал: – куда уж лучше, здоровее просто некуда!

– Да я уж вижу! – тот поправил свою оптику и с видом дауна уставился на Веничку. – Сергей Геннадьевич с утра уже докладывал. У вас, голубчик мой, сказал бы я, действительно, вполне приличная, успешная динамика. Такими темпами, глядишь, ещё полечимся, а через месяц и выписке подумаем…

«И кто у нас тут идиот? – подумал Веничка, – вот это номер! Это что ещё за фокусы?! Опять динамика у них. Они чего уже? У них чего тут, день сурка? И этот с месяцем… Что вообще это за чёрт? Откуда взялся-то?»

– Да вы постойте, как же так? – уже растерянно, не понимая ничего, промямлил тихо он. – Сергей Геннадьевич вчера пообещал же ведь. Ну говорил же, что динамика хорошая, так может даже и сегодня, мы подумаем…

Закончить Веня не успел…

– Сергей Геннадича, – на полуслове оборвав его мычание, ответил тот ему с ухмылкой параноида, – сегодня, милый мой, не будет, к сожалению… Так что извольте-ка пока, я вам советую, любить и жаловать меня! Не возражаете? А уж как он на отделении появится, пусть и решает. Он у вас завотделением, главврач опять же, это вотчина, голубчик мой, Сергей Геннадьевича, знаете наверное, а я всего лишь замещаю, только временно. Договорились, я надеюсь? – с подозрением, будто выискивая искру помешательства, он просверлил ему глаза своими линзами, однако, судя по досадливому выдоху, так ничего и не нашёл.

«Ну что поделаешь…» – подумал Веня и вздохнул ему растерянно:

– Договорились, хорошо…

– Ну вот и ладненько, вот и чудесно, – тот обрадовался сразу же, – тогда, наверное, знакомьтесь, обживайтесь тут, каких-то новых процедур вам не назначено, вот только душ пока примите, я советую. И отдыхайте… – улыбнувшись на прощание, он посмотрел на озадаченного Веничку.

«Дурдом какой-то, в самом деле, – тяжко выдохнув, подумал Веня. – Отдыхайте, я советую… Приехал, дядя, ты, похоже…» – Столь загадочным, таким внезапным поворотом он, действительно, был озадачен и встревожен. Без Геннадича… его внезапные надежды просто таяли, свобода снова ускользала неожиданно.

Часть вторая

Глава восьмая

В свою квартиру, опустевшую безвременно, охолостевшую внезапно без хозяина, она вернулась из больницы только затемно, глубоким вечером. До клуба, разумеется, она доехать не смогла: какие танцы-то, не до работы, – говорила себе Светочка, – после рюмахи вискаря и джина с тоником, на нервяке на этом, стрессе этом бешеном. Своей работой занимаясь много лет уже, она действительно любила её искренне и относилась к ней серьёзно, тем не менее, работать в этом, безнадёжном состоянии, сегодня просто не могла.

Трудилась Светочка в спортивном клубе, небольшом, на Юго-Западе, вела балет – хореографию для девочек, а также танцы: всё от вальса с рок-н-роллами, до сальсы с танго, и в то время ещё модную, едва не вечную ламбаду, из известной всем, так называемой, бразильской «мыльной оперы». На танцы Светочка «подсела» ещё в юности, и танцевала если даже не с рождения, то всю сознательную жизнь, казалось ей теперь: на вечеринках после школы, на рождественском и выпускном её балу, повсюду Светика сопровождали откровенно восхищённые, мужские чаще, но случалось, что и женские, уже завистливые взгляды. Тем не менее, каким-то чудом и совсем по-настоящему она попала в этот спорт уже не девочкой, в девятом классе, а до этого события (хотя всё это вспоминать ей и не нравилось) сумела также отличиться и в гимнастике, но не в художественной – с обручем и лентами, в спортивной, сложной и лихой по-настоящему.

Совсем малышкой, поначалу первоклашечкой, сначала с бабушкой, а позже и сама уже, она ходила вечерами на Аптекарский, в спортивный комплекс, полюбившийся ей сразу же зал олимпийского резерва по гимнастике, о чём (со скрытой может быть, однако гордостью, порой рассказывалось тихим полушёпотом гостям и родственникам Светкиных родителей, на дни семейных посиделок и по праздникам.

Весь мир в те годы с неподдельным восхищением следил за ярким и негласным состязанием великолепной и загадочной Турищевой, и Ольги Корбут – гимнастической любимицы, сразившей враз и наповал – и телезрителей, и всю планету – виртуозным исполнением своей «петли» и откровенно восхитительной, улыбкой милой и простой, советской девочки. По вечерам, включая кнопку телевизора, наш телезритель находил, не долго думая: хоккей с канадцами, фигурное катание, родной спартаковский футбол, искал гимнастику… и, не найдя, переключал разочарованно – либо на Штирлица – в «Семнадцати мгновениях», либо на вечно моложавого Сенкевича, в привычном образе единственного в общем-то, на всю огромную державу, покорителя ещё неведомых саванн горячей Африки и диких джунглей неизвестной Амазонии.

В итоге выбора какого-то, серьёзного, у мамы с папой невысокой этой девочки тогда и не было. К тому же на Аптекарском открылся новый, современный зал гимнастики, и вот однажды, на семейном совещании, они решили: «Всё, идём!», и как-то вечером мама взяла под белы ручки свою доченьку, и вскоре Светочка нашла себя зачисленной в спортивной секции «Зенита», по гимнастике…

Эти занятия ей как-то неожиданно, безоговорочно и сразу же понравились, она как будто рождена была гимнасточкой: такая стройная, с хорошенькими ножками, изящной спиночкой и, может быть и тонкими, однако крепкими руками. В этой секции, среди таких же малолеток, первоклашечек, она освоилась легко и в скором времени себя здесь чувствовала даже поуверенней, чем на уроках, где по первости, как водится, совсем немного потерялась после садика.

Почти мальчишка, её тренер, в этих девочках, казалось ей, души не чаял, да и девочки, понятно сразу, отвечали ему этим же. Ни его облика, ни имени, ни отчества она не помнила уже, остались только лишь… неясный образ, и всё дальше уходящая фигура даже без лица, казалось ей теперь, в костюме с надписью «Зенит» и впечатляющим, большим квадратом «мастер спорта», так загадочно, непостижимо привлекающим внимание. Теперь она, и то с трудом, припоминала лишь… негромкий голос этот, мягкий и уверенный, слегка насмешливые, добрые глаза его и эти руки, что держали так уверенно – её за плечи и под тоненькую спиночку, – когда она тренировала свои первые… хотя и смутно, это Светка ещё помнила: перевороты бесконечные и стоечки, а также сальто с огроменной автокамеры – в большую яму за прыжковыми дорожками^[9].

Уже привычные для Светика занятия не шли, летели, без забот, без напряжения, всё ей давалось прямо слёту, прямо сразу же, без подготовки, без ненужных и предательских, малейших страхов и сомнений. В скором времени, прошло каких-то пару месяцев, не более, она садилась на шпагаты под линеечку, в наклоне плотно обнимала свои стройные, слегка изогнутые ножки под коленками, и научилась понемногу, но уверенно, из шаткой стойки на руках вставать на мостики. Ей жутко нравилось короткими шажочками, с носка вышагивать по страшному пока ещё, совсем не детскому бревну, не глядя по́д ноги, а развороты на носке, в коварной ласточке, пока на низеньком, любимом её брёвнышке, стали для Светика коронным упражнением.

Как показалось бы, сначала бесконечные, такие сложные подъёмы эти, стоечки – на женских брусьях, для неё же неожиданно, но очень скоро, как-то сами по себе уже, переросли и в небольшую комбинацию.

– Отмах и в стойку, Светик, в стоечку, поехали! Носочки вытянем, животик не вываливать! – слегка придерживая Светика за плечики, ей приговаривал наставник на занятиях, теперь всё чаще добавляя: – наша умничка! Отлично, Светик, так и держимся, работаем!

И эти стойки и отмахи, эти умнички, и это громкое «Отлично», с каждым вечером обоим нравилось всё больше; это всё она, спустя уже так много лет, прекрасно помнила…

Так, незаметно для неё, летели месяцы, к весне их группа с этой кучи малолеточек, сама собой, мало-помалу как-то съёжилась – до семерых лишь, самых дерзких и отчаянных, упорных самых и настойчивых оторвочек, среди которых наша маленькая Светочка была уж если и не первой из отчаянных (что тоже очень вероятно, как мне кажется), то самой стойкой и упорной, это точно уж. А ближе к маю, накануне майских праздников, вслед за молоденькими, клейкими листочками – на древних липах и раскидистых акациях, пришло и первое большое достижение. И для себя самой нежданно и негаданно малышка эта оказалась победителем таких же точно как она, ещё неопытных, совсем зелёных, малолетних шпингалеточек, и, кстати, выполнила Первый, прямо сразу же, хотя и юношеский, пусть, но тем не менее, уже и первый свой разряд, в весеннем первенстве уже родного ей Зенита, среди девочек! По окончании двух дней соревнования, ей под овацию родителей и публики вручили грамоту и маленький будильничек, в цветной коробке с вензельком и пожеланием: «Больших побед и достижений победителю!» Для семилетнего, растерянного Светика, уже и это было явным достижением…

А за весной, уж как природой и положено, настало лето, и в законные владения вступил июнь; отшелестел сусальным золотом – конфет и сладостей, под хиханьки и хаханьки, прощальный вечер уже бывших первоклашечек в её «А» классе, и теперь, до сентября уже, всех разобрали по домам. Одних родители везли на дачу, под заботливое крылышко и под присмотр своих дедушек и бабушек, других сдавали в лагеря (вы не подумайте, не исправительные, только пионерские). Свой первый класс она прошла почти с отличием, и аккуратненьких пятёрок, чем-то Светику напоминающих задумчивых лебёдушек, в её оценках оказалось и поболее, чем аскетических четвёрок, троек не было. Уроки в школе, как и вся её гимнастика, давались Светке без большого напряжения.

На дачу к бабушке и в лагерь с пионерами её родители тем летом не отправили. Через неделю с небольшим она с девчонками впервые встала по звонку в спортивном лагере, в большом посёлке Толмачёво, где-то в области, на речке Каменка под Лугой.