Работа в дурке, эти стрессы постоянные, его не очень тяготили, тут, со временем, у нас включаются защитные реакции, иммунитет, в противном случае не выдержишь и сам провалишься в психоз и деградацию. Его коллеги, несмотря на «необстрелянность» и юный возраст, относились к нему, в общем-то, вполне по-дружески и в целом с уважением, хотя, бывало, и подшучивали изредка, а пациенты – эти даже и с симпатией: каким-то лагерным, совковым надзирателем Серёга не был абсолютно. Как положено, по долгу службы у себя на отделении он проводил душеспасительные, нудные, не очень нужные беседы и дискуссии – при подготовке излечившихся на выписку (бывали даже и такие, пусть и изредка) и «ставил серу» – для особо выдающихся, упёртых умников, из тех же «заблуждавшихся», короче, просто исполнял свою рутинную, вполне обычную работу психиатра. На самом деле как и прочие, не более… А вечерами (по погоде, разумеется) любил пройтись по лесопарку, от Скворешника – до Пионерской, и частенько притормаживал у огороженной площадки, где тогда ещё располагался Конный клуб, любуясь стройными, жокейской выправки наездницами в шапочках и лошадьми под их хорошенькими ножками…

Эти прекрасные, родные нам животные, являлись главной его прихотью и слабостью. Его загадочной мечтой и страстью всей его, рутинной жизни, отчего-то были лошади, а так же всё, хоть как-то связанное с этими, невероятными и гордыми животными.

Глава вторая

– Да не волнуйтесь вы, Светлана! Успокойтесь вы! И прекратите вы рыдать! Ну всё! Немедленно! Возьмите в руки себя, Света! Сколько можно-то? Вы на водителя взгляните! Он же белый весь! Вы что, аварии хотите?! Да уймитесь вы! – Дежурный врач ночной бригады скорой помощи уже садился в экипаж. – Ну хватит, милая! Да сколько можно повторять?! Светлана! Светочка! Да отойдите вы от двери, вы не слышите?! Нам ехать надо! «Что ж такое, ну и женщины… – пробормотал он раздражённо, – доведут же ведь, и стонут сами, как коровы!»

– Вы не слышите? Да говорю же я: не пустят в отделение! А даже если и пустили бы, что толку-то? Его с колёс в реанимацию, поймите вы! Сказал же! Света! Отойдите вы, пожалуйста! Да отойдите же вы, женщина! Вы слышите? Нам ехать надо! Объяснил же, написал же ведь. Пока оформим по расписке! Завтра, в Купчино! Давайте, утром приезжайте, с документами!

Тут, начиная подвывать в который раз уже, она достала кошелёк, взглянув на доктора, отёрла мокрое лицо и зашептала вдруг:

– А может быть, вы извините, я подумала… возьмите, доктор, ради Бога, ну, пожалуйста… – похолодевшими, трясущимися пальцами взяла купюру наугад, похоже, крупную, и протянула, не раздумывая, в скорую.

– Да прекратите вы, Светлана! Не волнуйтесь вы! – и деньги скрылись в темноте. – Ну что вы, милая! Поберегите хоть себя! Доставим, Светочка! И не таких ещё возили! Всё, закончили! Как говорится, время – деньги! Не волнуйтесь вы, ложитесь спать и отдыхайте! Завтра, Светочка, в больницу утром приезжайте! Мы поехали…

И вслед за этими словами дверь захлопнулась, машина скорой развернулась за деревьями, и эти люди, ей чужие, незнакомые, его забрали, увезли. А Светка всё ещё так и ждала чего-то долго в этом сумраке; заледеневшими от холода ладошками достала пачку сигарет, вздохнула тягостно и закурила, глядя следом за мигалками, уже пропавшими в ночи. Дрожа от холода, она стояла в этом тихом и заснеженном, её за что-то невзлюбившим, показалось бы – уже родном дворе-колодце и, беспомощно, тоскливо глядя в темноту, устало плакала. Тихонько всхлипывая, мокрыми ладошками стирала слёзы на щеках и молча плакала. Из бесконечной глубины полночных сумерек, кружась пушинками в ночи, летел на каменный, огромный город, равнодушный к его жителям, такой искрящийся, пушистый и загадочный, такой прекрасный, белый снег…

Проснулся Веничка уже под вечер. За окном, в осенних сумерках, кружил всё тот же снегопад. Холодно-матовым, люменисцентным, полумертвенным сиянием, над головой светила лампа. Он приподнялся; в углу, левее, под негромкое ворчание и незлобивый матюжок, как понял сразу он, стучала мерно доминошными костяшками компашка странных мужиков. Он чуть прислушался. «Всё, психи! Рыба! Подбиваем и считаемся, – внезапно кто-то прогремел командным голосом. – Подъём, братва! На перекур, хорош тут париться…»

Он подтянулся на локтях, припо́днял голову и повернулся к игрокам:

– Здорово, дяденьки! И кто ведёт?

– Здорово, дядя, коль не шутите! Ну что, проснулся наконец? Добро пожаловать, самоубийца, – иронически ощерившись, сказал тот самый, объявивший рыбу только что. – Наше вам с кисточкой! Живой? Уже очухался?

Тут мужики, переглянувшись, разом поднялись и обступили с двух сторон его каталочку.

– Живой, как видите, проснулся… – сник он сразу же, – И всё-то, парни, вам известно… Тут чего у вас, своя разведка?

– Ну а то… Разводка, дяденька… Тебя как звать-то, не подскажешь? – вновь оскалившись – щербатым ртом, тот ухмыльнулся беззастенчиво.

– Вениамин, а можно Веня, – полушёпотом он тихо выдавил в ответ, – а в пацанах ещё, ну в первых классах, Витамином был, по-первости.

– А ты, похоже, Витамин, по нашим сведениям, чуть не зажмурился вчера. Вот так-то, дяденька. Разведка наша доложила… Так что, дяденька, как говорится, с днём рожденья! Со свиданьицем! С тебя полбанки, ты согласен? – и, осклабившись, на всякий случай уточнил: – поллитра каждому, чтобы не шастать за добавкой, как ошпаренный, – и протянул свою ладонь: – у нас тут, знаете, култур-мултур, как в Ереване выражаются. Будем знакомы: Константин. А можешь Костиком, или Костяном называть, да хоть Костянычем, у нас тут всё без церемоний.

Чуть расслабившись, Веня кивнул и подал руку собеседнику. Ладонь Костяна оказалась, к удивлению, большой и крепкой, и достаточно увесистой, для невеликого такого, показалось бы, не богатырского сложения товарища…

– Тогда и я без церемоний, просто Веничка, – он улыбнулся неуверенно пока ещё: – давай, Костян, готовь посуду ближе к вечеру! Сегодня что-нибудь придумаем, по-всякому… – настрой у Вени стал расти, и неожиданно, вдруг появилось боевое вдохновение…

Наутро Светка поднялась разбитой начисто. Седое небо за деревьями и крышами глядело хмуро из окна над подоконником, как будто тоже захотело с ней поплакать вдруг и точно также не смогло. «Ну на работу хоть, – она вздохнула тяжело, – не надо, слава те… моих до вечера не будет, Бог помиловал. Ещё Катюхе позвонить бы, не поймёшь теперь, когда доеду и доеду ли до вечера, и что там дальше… И Марусенку проветрить бы».

Она легонько потрепала по загривочку такую верную, испытанную временем, чем-то слегка напоминающую издали батон варёной колбасы, и ей неведомой, не поддающейся никоему анализу, смешной породы, с умилительно виляющим, хвостом, колечком, рыжевато-белым носиком и изумлёнными глазёнками воробушка, свою давнишнюю и верную любимицу:

– Ну что, Машуля? Прогуляемся маленечко?

В ответ Маруся, наклонив немного голову, приподняла хозяйке ухо: я, мол, слушаю.

– Сегодня я с тобой гуляю. Нет, Марусенька, сегодня Веньки, – сообщила она горестно своей подруге.

Та вздохнула озабоченно, и, встав хозяйке на колени, неуверенно, лизнула коротко в лицо: да понимаю я, сама всё вижу, ну чего тут непонятного?

Она включила небольшой, пузатый чайничек, умылась наскоро, присела на минуточку. Постель сегодня застилать ей было лень уже, не до постели было как-то, не до про́стыней, да и на самом деле, не для ко́го вроде бы. Чистюля жуткий, её Веничка безбашенный, с невероятной педантичностью, как в армии, стелил постель, взбивал подушки и подравнивал, даже такие незначительные мелочи, как эта мятая постель, её любимого невероятно раздражала. Он без устали мыл сковородки эти вечные, кастрюлечки; как вообще в нём уживались столь различные, несовместимые настолько его качества, как этот нудный педантизм и это вечное, его по жизни раздолбайство абсолютное, казалось ей неразрешимым уравнением. Её же мелочи подобные не трогали, казались ей по барабану. Так ли, эдак ли, её любимого сегодня дома не было, и улыбнуться за их утренние нежности тем утром Светке оказалось просто некому. «Ну хоть прибралась тут вчера, не поленилась хоть, – вздохнула Светка, – на сегодня не оставила…»

Бригада скорой прошлой ночью, прямо сразу же, буквально сходу всё заляпала ноябрьской, размокшей грязью. Бестолковыми вопросами её, по счастью, не терзали и не мучили, и без того всё было ясно. Что тут спрашивать? Бутылка джина на столе, пустая баночка… и это тело на диване. Вроде ясно всё…

– Где раздобыли-то такое, не в аптеке же? – дежурный врач бригады скорой, хмурый дяденька, взглянув на банку, недоверчиво насупился, – ну да чего уж там, сейчас нам не до этого, – проверил пульс, приподнял веки и спросил её: – и что, давно он так лежит? Очнитесь, девушка! Вы меня слышите, давно он так?

– Не знаю я, – тихонько всхлипнула она, – не помню точно я… – Я что-то в комнате смотрела, захожу сюда, а он лежит. Я в неотложку, прямо сразу же. Ну повезло хоть, дозвонилась…

– Так. Понятно всё, – он быстро глянул на часы, – тогда, наверное, не так давно. Ну хорошо, тогда работаем, – он обернулся ко второму: – нашатырь ему, адреналина, полкуба давай, наверное… и зонд готовь для промывания. Поехали… А мы давайте-ка пока, – взглянул на Светика, – заполним с вами документы. Вы, простите уж, сама-то, кем ему приходитесь? Не скажете?

– Женой, гражданской, – прошептала она тягостно, вздохнула горько и отчаянно добавила: – женой пока ещё, супругой, понимаете?

– Вы успокойтесь, дорогуша, соберитесь вы! – взглянул он строго на неё, – давайте, милочка, возьмите в руки-то себя! Придите в чувство вы! Слезами горю не поможешь, уверяю вас!

И этот голос, колокольными раскатами, проплыл у Светки в голове: «Давайте, милочка… слезами горю не поможешь…»

– Вот что, милая, вас как зовут?

– Светлана, – всхлипнула в ответ она.

– Поймите, Света, чем скорее мы управимся, тем будет лучше для него. Надеюсь, поняли?

Ей на минуту показалось, будто всё это совсем не с ними происходит, а в мучительном, каком-то жутком полубреде, полусне уже. Она заполнила какое-то «Согласие», теперь уже не понимала, что… о чём это… и принесла высокий таз, а после этого, они все вместе, сразу принялись за Веничку. Адреналин и нашатырь уже сработали: он приоткрыл свои глаза, натужно сморщился и что-то мыкнул, неразборчиво и тягостно.

– Ну что, неплохо! Понемногу просыпаемся! – отметил доктор с очевидным удовольствием; раздвинул зубы, надавив ему как следует, тугими пальцами на щёки между дёснами, просунул в горло тонкий шланг, и они сразу же – в него набулькали воды.

– Теперь послушайте, – сказал он ей, – сейчас мы вместе, аккуратненько, его поставим на диван, да не пугайтесь вы, на четвереньки, а затем, алё… вы слышите? Вы ещё здесь? Ау, очнитесь уже, Светочка! Затем вы вызовите рвоту. Понимаете?

«Да уже вызвала, похоже…», – всхлипнув горестно, вздохнула Светка.

– Ну и как же мне, по-вашему, всё это сделать? Он же спит… Вы не подскажете? – она взглянула озадаченно на доктора. – Самой тут разве что нагадить…

– Вот что, милая, нам не до шуток тут, надеюсь понимаете? – он ей нахмурился в ответ, – вы что, не слышите? Два пальца в рот, чуть-чуть поглубже. Ну, вы поняли? Подвиньте стол и таз поставьте свой, пожалуйста. Ещё минуточку… и руки покажите мне, – он посмотрел на её пальцы. – Вот что, милочка, обрежьте ногти-ка, пожалуй. Поспешите вы! Давайте, Светочка, скорее…

Полуспящего, что-то мычащего как пьяная бычарина, они поставили его каким-то образом на четвереньки, оперев на подлокотнике, она присела в ожидании на корточки.

– Пониже, Светочка, пониже, не стесняйтесь вы, – вздохнул ей доктор, так не выйдет! Да присядьте вы! Пониже, Света! Вы не слышите? Ну что же вы, не понимаете меня? Пониже, милая!

Она присела на колено, доктор заново раздвинул рот ему.

– Да встаньте вы пониже чуть! Вы что, не видите? Ну вы же так не справитесь!