Окровавленный герр в костюме с помощью жены и тёщи (или это всё-таки была его мамаша?) отмывался из канистры возле «бытовки», не переставая громко ругаться при этом. Ну то есть что значит «ругаться» (немцам до нас в плане мата всегда было ой как далеко) – сыпать направо и налево «дерьмом» и прочими вполне литературными словами, звучит не слишком весомо. Или испуг был не настоящий. Но самое интересное, что никаких вопросов о том, кто именно и зачем вскрыл замок на этой будке, ни у него, ни у его домочадцев, похоже, не возникло совсем. Похоже, намечался некий сдвиг в бундесдойчевской психологии, ведь, по идее, взять то, что плохо лежит, в военное время зазорным не считается ни у кого и нигде.

Подойдя к нашему вполне удачно стоящему за кучей земли низкому «мерсу», где нас не должны были не только услышать, но и увидеть, я вполголоса спросил у напарницы по-русски:

– Что такое?

– Сейчас я беру всё наше оружие, – ответила она громким, уверенным шёпотом на том же наречии. – А вы – чемоданы, поскольку нам без них никак, там запас документов, денег и прочего. И сейчас же уходим отсюда, подальше в лес!

Ну да, деньги – это первое, что необходимо во время атомной войны, например ими удобно жопу вытирать.

– Не понял, – уточнил я. – Прямо пешком?

– Да, именно пешком. Иначе рискуем влипнуть бог знает во что. Да вы прислушайтесь, по-моему линия фронта уже вокруг нас!

Я внял её совету и слегка прислушался, после чего действительно тихо офигел. Блин, со всех сторон слышалась уже не канонада, а прямо-таки отчётливая орудийная стрельба, причём где-то совсем близко. По-моему, я различал отдельные (как мне показалось – танковые) орудия и вроде бы даже пулемёты. Быстро же эта чёртова война догнала нас…

После этого мы с Кэтрин молча полезли в машину. Остальные нас не видели, мы их тоже, но, судя по голосам, они спокойно стояли на том же месте, продолжая вредный и ненужный разговор. Зря они это, ой зря…

Напарница спрятала в сумочку пистолет с глушителем и навьючила на себя обе немецкие винтовки, «Гаранд» и ремни с патронными подсумками, флягами и прочим. Я схватил чемоданы и, даже не закрывая багажника и дверей «мерса», оставив ключ в замке зажигания (прощай, машинка, ты такая красивая, но увы, сейчас совсем не до автомобилей вообще и до тебя в частности…), рванул в лес следом за напарницей, которая шла настолько быстро, насколько ей это позволяли на пересечённой местности каблуки и немаленький вес поклажи.

Уход по-английски (то есть не прощаясь) прошёл без проблем. Пятачок со стройплощадкой быстро скрылся от нас за деревьями. Миновав заросли каких-то колючек, мы вышли на неширокую то ли просеку, то ли просто прогалину, и тут в небе возник уже знакомый шелестящий металлический шум самолётов. Через какие-то секунды над нами проскочила пара массивных тупоносых машин с широкими стреловидными крыльями (это были F-100, они же «Супер Сейбры» с американскими опознавательными знаками и крупными буквами «USAF» на плоскостях), и почти сразу же, где-то в паре километров к востоку от нас, ударили, сотрясая землю, разрывы нескольких авиабомб.

– За мной! – крикнула напарница. – Только не останавливаться!

И, как могла, ускорилась. Я тоже наддал, понимая, что она кругом права и следующая дурацкая бомба либо неуправляемая ракета вполне может быть нашей.

Мы уже не могли видеть, что происходило у стройплощадки, но какие-то отдалённые крики, как мне показалось, в этот момент всё-таки были слышны. По-моему, от перспектив снова угодить под бомбёжку там явно запаниковали. Ну да, орать-то проще всего. Тем более что у местных бундесдойчей ещё явно не выработалось ценной привычки разбегаться, залегать и прятаться при малейшей опасности…

Турбинный шум в небе повторился. Над деревьями проскочили ещё две тени самолётов. И в этот раз машины были со стреловидными крыльями, но остроносые и явно поменьше и поизящнее, чем F-100. В светлой окраске и с теми же бело-синими американскими звёздами. Если я верно помнил силуэты техники, состоявшей в эти годы на вооружении в США, это были F9-F8, они же «Кугуары». Флотские машины, что было странно, учитывая, что до Ла-Манша отсюда километров семьсот пятьдесят, а до Адриатики – не меньше четырехсот. Если, конечно, они взлетели именно с палубы какого-то авианосца, а не с берегового аэродрома. В любом случае выходило, что авиация США в Европе уже начала работать смешанными группами, собранными из состава ВВС, авиачастей флота или Корпуса морской пехоты? Если так и обстояло, это говорило только об одном – их потери уже в этот первый день явно были очень серьёзными…

Между тем от крыльев одного из «Кугуаров» отделились две какие-то продолговатые фиговины, которые, кувыркнувшись пару раз (высота была небольшая), ссыпались вниз, по-моему, как раз где-то в районе вовремя покинутой нами стройплощадки.

А через несколько секунд за деревьями позади нас относительно бесшумно (с глухим «ды-дых!») вспухло красно-чёрное облако нефтяного огня. Ну да, в принципе всё понятно. Посланные для атаки наступающих танков противника (в лесистой местности подобные действия авиации отчётливо попахивали отчаянием, поскольку точность бомбометания в подобных условиях в те годы была откровенно никакая), пилоты явно разглядели сверху скопление машин (то, что они гражданские их, похоже, не волновало совсем) и на всякий случай скинули туда пару баков с напалмом. И хотя до места падения этих «зажигалок» было очень далеко, я, как мне снова померещилось, услышал что-то вроде приглушённых расстоянием истошных воплей сгорающих заживо, которые почти сразу же перекрыли громкие вторичные взрывы. Видимо, это рвались бензобаки легковушек…

Вроде бы сжигать напалмом баб и детей – чистой воды зверство. Но по большому счёту что с тех пилотов взять? Они небось получили от какого-нибудь мгногозвёздного генерала прямой и чёткий приказ – уничтожить любые наземные цели в таких-то квадратах, выполнить и доложить. А при таком раскладе даже какой-нибудь Нюрнбергский трибунал может засомневаться насчёт преступной сущности их действий…

Н-да, опоздай мы минут на пять-десять, тоже могли зажариться… Однако же и чуйка у моей напарницы… Хотя, с другой стороны, какая там, на хрен, чуйка, если она всё время получает информацию с каких-то охватывающих стокилометровый радиус хитрых наблюдательных приборов, которые явно засекают любые крупные передвижения как на земле, так и в воздухе? И по крайней мере полёт на малой высоте нескольких десятков самолётов или, скажем, ядерный взрыв, эти «гаджеты» точно должны обнаруживать…

С такими вот мыслями я, тяжело дыша и потея, бежал по лесу дальше, удивляясь, как это Кэтрин до сих пор не навернулась в своих модельных туфлях, или хотя бы не сломала каблук. То ли долгая тренировка, то ли «конструктивные особенности»…

– Зачем они это? – спросил я её в момент, когда мы зачем-то остановились. Точнее сказать, это она остановилась, начав прислушиваться и приглядываться.

– Похоже, авангарды русских механизированных соединений уже где-то вокруг нас, вот натовская авиация и бомбит их, пока есть чем и кому бомбить. Стоп, командир! Замрите!

В небе над нами опять противно заревело, мелькнула какая-то распластанная стреловидная тень. Потом был странный треск и громкий взрыв, тень исчезла, зато над нами промелькнул в восточном направлении другой силуэт, с делающими его похожим на балалайку треугольными крыльями. Блин, это наш «МиГ-21», что ли? Хотя радиус действия должен позволять – от Штутгарта до границы с ГДР по прямой всего-то километров двести пятьдесят, а до какой-нибудь ближайшей авиабазы ННА ГДР или ГСВГ – чуть больше. Здесь, в Европе, вообще всё более чем рядом…

Судя по тому, что после взрыва на деревья с вышины посыпались большие фрагменты чего-то тяжёлого и железного (иногда с неба падает не только птичий помёт!), а потом где-то, чуть в стороне, примерно в километре от нас, землю расплескал глухой и не сильный взрыв, мой неизвестный соотечественник или же его собрат по «ваффенбурудершафту» из ОВД кого-то сбил.

В воняющем горящим напалмом осеннем лесу (за нашими спинами медленно занимался неслабый пожар) стало совсем нечем дышать. И плюньте в рожу тому, кто при вас будет утверждать, что прямо-таки обожает запах напалма по утрам. Ну нет в этом аромате ничего выдающегося (горящий мазут смердит примерно так же), как не бывает в любой войне романтики, причём ни на грош, если это, конечно, не та война, про которую снимает свои поделки Голливуд…

– Ну что, может, пойдём посмотрим, что упало, что пропало, а что осталось на трубе? – предложил я Кэтрин.

– Посмотрим, – согласилась она, причём мой бородатый каламбур насчёт «А и Б сидели на трубе» был явно пропущен ею мимо ушей. – Тем более это по пути…

Странно, что при этом моя напарница не предприняла никаких мер предосторожности. Даже не подготовила к стрельбе ни один из стволов, а просто, чуть изменив направление, медленно пошла в том направлении, где только что был взрыв. Как следовало из её поведения, нам, похоже, не стоило ожидать, что сбитый натовский пилот, завидев двух идущих по лесу гражданских, первым делом начнёт сдуру палить в них (то есть в нас) из личного оружия. Что же, будем считать, что среди них действительно нет не желающих сдаваться живыми героев, и ей виднее…

Мы немного углубились в лес, и метров через сто нам начали попадаться первые следы хаотического падения того, что ещё недавно вполне себе летало по воздуху. На самолёт эти куски теперь мало походили – сплошная абстрактная скульптура в стиле «техно», гнутые рёбра и рваные края. А потом у сломанного дерева наконец обнаружился оторванный почти целиком, под корень, почти по линии технологического разъёма, серебристый киль изящных очертаний с нарисованным на нём красно-жёлто-чёрным флажком бундеслюфтваффе ФРГ. Стало быть, отлетался в этот раз какой-то фриц. По форме киля я определил, что сбитая машина была «Сейбром», F-86, причём в тогдашних ВВС ФРГ они были по преимуществу канадского производства.

Идти к тому, что горело за деревьями (а это явно был какой-то крупный, наиболее прочный кусок средней части фюзеляжа с движком и топливным баками), смысла не было, и мы направились в другую сторону, где на сосне с надломленной верхушкой обнаружилось нечто бело-оранжевое – несомненно, опавший купол парашюта, с которого свисала на стропах как-то уж слишком неестественно лежащее на земле нижней половиной туловища, фигура человека в белом гермошлеме и серо-зелёном комбезе, натянутом поверх противоперегрузочного костюма.

Подойдя ближе, мы увидели, что этот облачённый в американскую лётную «сбрую» «аденауровский сокол» явно мёртв. Судя по буквально вбитому в жухлую осеннюю траву, всего метрах в двадцати от свежего трупа, креслу, он катапультировался со слишком малой высоты, и, поскольку парашют явно не раскрылся полностью, он, видимо, убился при ударе о землю или деревья. Когда я чуть-чуть присмотрелся, стало видно, то при падении покойник успел ещё и наколоться на вершину какого-то подвернувшегося дерева – слева из его груди, прямо над лямкой подвесной системы парашюта, торчал довольно толстый, обломанный у основания сучок. Крепкие же у них, в Германии, деревья, раз оказалось проткнуто даже рассчитанное на сверхзвуковые перегрузки лётное спецобмундирование. Хотя, может быть, благодаря этому он, по крайней мере, сильно не мучился – как известно, оптимист и на кладбище видит вокруг одни сплошные плюсы. А вот в том, что кто-то похоронит этого пилотягу, у меня теперь были очень большие сомнения…

Н-да, для допроса он явно не годился…

– Обыщи, – сказал я напарнице. – Только его личные вещи и данные меня категорически не интересуют. Глянь, может, у него хотя бы карта есть…

Кэтрин бесшумно скинула на землю стволы и амуницию (этой её способности я в очередной раз прямо-таки обзавидовался), быстро и деловито обшмонав мертвяка. Да, действительно, карта при нём была. Обычная, бумажная. На привычном для не пользовавшихся в полёте всякими быстро превращающими нормальных людей в дефективных дурачков электронными и спутниковыми «подсказками и шпаргалками», вроде GPS, летунов тех времён месте – в пристёгнутом к правому бедру комбинезона мертвеца планшете.