– Ты еще никому об этом не рассказывала? – наконец выговорила Образцова.

– Пока нет, – ответила Тишкина. – Тебе первой.

– Ну что ж, – сказала Ленка, – я думаю, что бабе Матрене давно пора на покой.

Баба Матрена, старуха восьмидесяти лет, пасла коз именно в тот день, когда две из них утонули. По словам старухи, она заснула.

Алена Александровна взглянула на Ленку с удивлением… Она удивлялась ее глупости.

– При чем тут баба Матрена? – отмахнулась она. – Что ты думаешь о вредителе?

– А ты уверена, что был вредитель? – засомневалась Ленка. – Может, кто-то просто хотел украсть что-нибудь с огорода.

– Что украсть? Картофельную ботву? – язвительно спросила Тишкина. – За месяц в деревне недосчитались одиннадцати коз, и ты думаешь это случайно?

Подумав, Ленка согласилась, что это и впрямь подозрительно. И, соврав без зазрения совести, как это она уже делала не раз, Ленка сказала:

– Признаться, я подумывала об этом.

Тишкина уже начала жалеть, что выложила этой безмозглой Ленке всю историю, но внезапно почувствовала облегчение оттого, что с кем-то этим поделилась.

– А ты узнала этого человека? – с интересом спросила Ленка.

– Нет, – с сожалением ответила Тишкина.

– Но подозрения-то у тебя есть? – наклонилась Ленка вперед, почти касаясь головы собеседницы. В голосе ее звучало явное любопытство.

– Да, есть, – отозвалась Тишкина и тут же добавила: – Но тебе я не скажу.

– Почему? – воскликнула Ленка.

– Потому что я ни в чём не уверена, а ты тут же разнесешь это по всей деревне.

– Могила! Слово даю, могила! – вскричала Ленка, на секунду даже поверив в свои слова. Но Тишкина с сожалением помотала головой. Она слишком хорошо знала свою подругу.

– Алёнка, ну скажи, – приставала Ленка, – вот тебе крест, что буду молчать.

Сейчас она напоминала ребёнка, выпрашивающего конфету у строгой матери. Но строгая мать была непреклонна.

– Нет, – решительно ответила Тишкина, – сейчас я тебе ничего не скажу. Да к тому же, – взглянула она на часы, – тебе пора на автолавку.

– Да бог с ней, не велика беда, если и опоздаю, – отмахнулась Ленка, умоляюще сложив руки на груди, вопросила: – Ну хоть что-нибудь ты мне расскажешь? Хоть намекни.

Фигура и тон подруги выражали такое вопиющее страдание, что Тишкина сжалилась, опасаясь, что Ленка умрет от неудовлетворенного любопытства.

– Ну что ж, пожалуй, одно я могу сказать, но сомневаюсь, что ты поймёшь.

– Говори же, говори! – крикнула Ленка, лихорадочно дрожа от возбуждения. – И не сомневайся, я пойму.

– Думаю, что это был не тот человек, на которого я вначале подумала, – выдохнула Тишкина. Ленка уставилась на нее в остолбенении.

– Ничего не понимаю! – воскликнула она.

– Я же говорила, что ты не поймешь. Ну все, на сегодня хватит, – и давая понять, что беседа закончена, Алена встала с кресла и вдруг, глядя куда-то мимо Ленки, произнесла бесцветным тоном: – Ненависть. Я знаю, это ненависть.

Глава 4
Ссора

Выйдя от Тишкиной, Ленка столкнулась с Редькиным. Вид у него был довольный. И без того красный нос приобрел прямо-таки огненный оттенок. Они поняли друг друга без слов.

– Сколько? – спросила Ленка.

– Литр на троих, – живо откликнулся Редькин.

– Хватило? – поинтересовалась Ленка.

– Ну как сказать, – неопределенно протянул Амфитрион Ферапонтович. – Недурно было бы и еще.

– Сходи к Дудкину, у него всегда найдется.

– Что ты, Ленка, – в ужасе уставился на нее Амфитрион. – Он же налижется и средь бела дня играть начнет, а сегодня лавка.

– А тебе-то не все равно?

– Так ведь он же, пропойца, и меня с собой потащит, а там Зойка да теща, сама понимаешь, конфуз выйдет.

– Да, положеньице, – сочувственно вздохнула Ленка. – Слушай-ка, Амфитрион, а сегодня тебе дома выпить в самый раз. Бабы твои уйдут…

– А то и без тебя я бы не сообразил, – с горечью ответил Редькин. – Старая грымза сегодня все на ключ заперла.

– А ты и открыть не можешь? – усомнилась Ленка.

– Да она, стерва, пропади пропадом, позавчера замок поменяла. Все хозяйство к рукам прибрала, спасу от нее нет, – посетовал Редькин.

Проболтав так с минут пять, они разошлись по своим делам.

Артамон Матвеевич Бочкин жил в старом доме Тарасовой. Лет пятнадцать назад, перебравшись в новый дом, Тарасова продала старый Бочкину.

Бочкину было шестьдесят пять лет. Он работал ветеринарным врачом в колхозе, как и положено, до шестидесяти лет. Сейчас Артамон Матвеевич находился на заслуженном отдыхе. Он всегда любил отдыхать. «Работа не волк, в лес не убежит», – было любимой поговоркой Бочкина. Он отлынивал от работы при малейшей возможности. Умудрялся брать бюллетень будучи здоровым. Однако что самое удивительное, так это то, что он всегда имел в колхозе репутацию работяги. Его многочисленные прогулы всегда объяснялись очень уважительными причинами. Однажды после его недельного отсутствия на работе председатель колхоза спросил:

– Аргамон Матвеевич, где же вы пропадали целую неделю?

– Известно где – дома. Лекцию готовил. Ведь начальство приезжает, – важно ответствовал Бочкин. Председатель колхоза Сивков до смерти боялся начальства, и такие объяснения выглядели в его глазах более чем уважительными.

Артамон Матвеевич не пил, разве что в лечебных целях. Превыше всего он ставил собственный покой и репутацию, поэтому он старался не ввязываться ни в какие ссоры и скандалы. Единственным человеком, с который он позволял себе ссориться, был Дудкин, но с Дудкиным ссорились все, и потому почтенный ветеринар не считал, что это может хоть как-то подмочить его репутацию.

– Я его даже за человека-то не считаю, – как-то признался он Тарасовой.

В ответ на это Тарасова покачала головой и с укоризною сказала, что чего-чего, а этого она от Артамона Матвеевича никак не ожидала. Говорила она это серьезным тоном, не внушающим никаких подозрений в искренности ее слов, но в глазах играли скрытые, чуть заметные искорки. Бочкин тогда понял ее прекрасно, так как они хорошо знали друг друга.

Анна Дмитриевна Тарасова была очень скрытной женщиной. Никогда нельзя было сказать, что у нее на уме. Даже проницательная Таисия Игнатьевна Сапфирова не могла до конца разгадать эту замкнутую, холодную женщину.

– В ней есть какой-то внутренний огонь, – однажды сказала Сапфирова своей подруге Арсеньевой, – и этот огонь может сжечь. Одно скажу: эта женщина мне не нравится. Временами она меня даже пугает.

Поливая свою клумбу в жаркий июньский день, Тарасова внезапно услышала громкие голоса. Отложив в сторону лейку, Анна Дмитриевна прислушалась. Она узнала голоса Бочкина и Тишкиной.

«Да они никак ссорятся», – с удивлением подумала Тарасова, подойдя поближе. Через минуту она заняла такую позицию, чтобы можно было слышать, о чем они говорят. До нее донесся голос Тишкиной:

– Я знаю, что вы на пенсии, но вы все же могли бы из уважения ко всем нам посмотреть больных коз.

– Я уже сто раз повторял и повторяю в сто первый, – терпеливо нудил Бочкин, – что весь этот месяц я себя плохо чувствовал.

– Вы прекрасно себя чувствовали, чтобы загорать на своем шезлонге, а помочь людям у вас нет времени.

– Я был простужен, а солнечные ванны при простуде полезны, – невозмутимо ответил Бочкин и с отчаянием подумал: «Ну с чего это она ко мне прицепилась?» Вслух же сказал: – Послушайте, что вы от меня хотите? И вообще, кто вам разрешил шпионить за мной?

– Я еще буду у вас спрашивать разрешения, – фыркнула Тишкина. – Если бы у вас было воспаление легких, как вы утверждаете, вы бы еще носа из больницы не показывали. Помните, как в позапрошлом году. Да что там говорить, у вас просто воспаление лени, и вы пальцем не хотите шевельнуть…

Бочкин наконец вышел из себя:

– Послушайте, вы не смеете разговаривать со мной в таком тоне. В гробу я видал ваших проклятых коз! Я на пенсии и не обязан никого лечить. Я вообще здесь никому ничего не обязан. Ясно? И убирайтесь подобру-поздорову с моего участка. – Бочкин не на шутку распалился. – Отправляйтесь на свою автолавку, или куда вы там собирались.

Лицо Алены Александровны побелело от гнева.

– Хорошо, я уйду, – Тишкина цедила слова сквозь крепко стиснутые зубы, и было видно, что она едва сдерживается, – но знайте: у меня есть что рассказать о вас. Скоро вся деревня узнает, и тогда ваша репутация станет такой же грязной, как занавески в вашем доме. Сказав это, Тишкина повернулась и, гордо подняв голову, прошествовала к себе домой.

Бочкин задыхался от бешенства. Но его сейчас больше волновал другой вопрос. «Что эта старая ведьма узнала? – подумал он. – Неужели догадывается? Нет, не может быть, пугает. Да и откуда ей знать?» И, забыв об осторожности, поддавшись внезапно нахлынувшей злобе, довольно громко пробормотал:

– С каким удовольствием я бы свернул её мерзкую цыплячью шею.

Тарасова, слышавшая эти слова, неодобрительно покачала головой. «Что-то он слишком нервничает, – подумала она. – Ведь могут услышать люди. Все всё слышат. Надо будет серьезно поговорить с ним». Анна Дмитриевна повернулась и чуть не подпрыгнула на месте. В двух шагах от нее стояла Мария Николаевна Симагина, надев лучшую улыбку из своего многочисленного арсенала.

– А я к вам за семенами, – преувеличенно бодро сказала она. – Помните, вы мне обещали?

Тарасова взяла себя в руки.

– Да-да, пойдемте, конечно, я помню, – любезно процедила она. А про себя со злостью подумала: «Наверняка всё слышала. И еще эта её отвратительная улыбка. Теперь разнесёт по всей деревне. И все он, не умеет держать себя в руках, тряпка». Вслух же любезно спросила: – Кажется, скоро придет автолавка?

Глава 5
Сборный пункт Полянска

Перед Марией Николаевной Симагиной стояла очень сложная дилемма: рассказать мужу о подслушанной ссоре сразу же или повременить. Оба варианта имели свои преимущества. В первом случае она возложит всю ответственность на мужа, предоставив ему решать, как распорядиться этой пикантной информацией. Сама Мария Николаевна вовсе не желала уподобляться Ленке и прослыть за сплетницу. К тому же Михаилу Антоновичу не нравилось, когда его жена подслушивает. «Если же не сообщить мужу тотчас же, то можно упомянуть как-нибудь потом. Она скажет, что от кого-то услыхала, а от кого – уж и не помнит. Однако можно не рассказывать ему и вовсе, а пустить слушок». При мысли об этом Симагина довольно улыбнулась. Эту технику она знала великолепно. Задумавшись, она не заметила, куда идёт, и чуть не толкнула только что вышедшую из калитки Таисию Игнатьевну Сапфирову. Последняя любезно пожелала ей доброго дня и предположила, что если такая жара продлится всю неделю, то потребуется очень много воды, чтобы поливать огород и любимые цветы.

– Знаете, годы уже не те, – как бы извиняясь, сказала Таисия Игнатьевна. – Воду таскать тяжело.

Мария Николаевна пробормотала что-то подходящее случаю. Сапфирова взглянула на неё повнимательнее и улыбнулась.

– Ну, не буду больше вас задерживать. Вы, кажется, чем-то обеспокоены? – закинула она удочку.

– Да, то есть… нет. Простите меня, Таисия Игнатьевна, я очень тороплюсь.

– Ну, конечно, конечно. Я, знаете, сразу заметила, что у вас очень деловой вид.

Мария Николаевна Симагина и Таисия Игнатьевна Сапфирова недолюбливали друг друга. Сапфирова видела в Симагиной то, что другие не замечали: Симагина любила издеваться. Она делала это тонко, с безукоризненной вежливостью, всегда очень корректно. Вот и сейчас Сапфирова заметила на лице Марии Николаевны знакомую ей кривую полуулыбку.