Обняв сына, она прижала Брайана к себе, чем вызвала его совершеннейшее ликование. Они шли, не говоря ни слова. Ее юбки шелестели при каждом шаге. Как море, подумал Брайан. Море в Вентноре, то время в прошлом году, когда он не мог спать по ночам из-за волн, бьющихся о берег. Лежа там в темноте, слушая дыхание моря в отдалении, он чувствовал страх и вместе с ним печаль, ужасную печаль. Но связанные с матерью воспоминания о том страхе, бездонной и беспричинной скорби стали прекрасными; в то же время, тусклые и расплывчатые, они, казалось, придавали матери новую красоту, из-за чего она становилась еще более очаровательной в его глазах. Расхаживая по солнечной лужайке, она заключала в себе какую-то мистическую значимость, поглотившую ветер, тьму и зловещий шум прибоя.

– Бедняга Энтони! – сказала миссис Фокс, нарушив затянувшееся молчание. – Тяжело, невыносимо тяжело.

Тяжело было и бедной Мейзи, подумала Рейчел Фокс. Это милейшее создание и ее вечная апатия, ее молчание, ее мечтания и внезапные приступы лихорадочного веселья – что общего могло быть у нее со смертью? Или с рождением? Мейзи, воспитывающая ребенка, – это едва ли не большая бессмыслица, чем мертвая Мейзи..

– Д-должно быть, это уж… – Но «ужасно» ему было не выговорить. – Ж-жутко, – выдавил Брайан, он давно научился обходить препятствие, когда мысль наталкивалась на непроизносимое для него слово, – не иметь матери.

Миссис Фокс мягко усмехнулась и, склонившись, прижалась щекой к его волосам.

– Ужасно также не иметь сына, – сказала она, осознав, что ее слова несли в себе больше правды, чем она предполагала, что они были истинны и на другом, более широком витке спирали, на более совершенном духовном уровне, чем тот, на котором она сейчас находилась. Она жила настоящим, но если было ужасно не иметь любимого сына теперь, как несравнимо более ужасно было бы не иметь его тогда, когда с ее отцом случился инсульт, и во время болезни ее мужа. В то время, когда властвовали боль и полное духовное опустошение, единственное, что у нее оставалось, была любовь к Брайану. Да, как ужасно все-таки не иметь сына!

Глава 10

16 июня 1912 г.

Книги. Стол в комнате Энтони был завален ими. Пять фолиантов Бейля1 в английском издании 1738 года. Перевод Рикэби «Суммы против язычников»2. «Проблемы стиля» де Гурмона3. «Путь к совершенству», «Записки из подполья» Достоевского. Три тома писем Байрона. Произведения Хуаны Инес де ла Крус4 на испанском. Пьесы Уичерли5. «История монашеского безбрачия» Ли.

Если бы только, думал Энтони, возвращаясь с прогулки, если бы у него было две пары глаз! Двуликий Янус мог бы читать «Кандида» и «Подражание»6 одновременно. Жизнь слишком коротка, а книг невероятно много. Он сладострастно склонился над столом, открывая наугад то один том, то другой. «Сначала он не хотел ложиться, – прочел Энтони, – потом выяснилось, что у него слишком толстая шея для узкой прорези, и священнику приходилось почти выкрикивать свои увещевания, чтобы заглушить яростные вопли осужденного. Голова была отсечена от тела в мгновение ока; однако в последний момент он попытался втянуть ее в плечи, несмотря на то, что голову тянули за волосы, голова оказалась отсечена на уровне ушей; остальные две головы были отрублены более чисто. После первой казни я почувствовал жар и сильную жажду; меня трясло так, что я едва не выронил бинокль…» «Счастье есть особенное благо разумной натуры и должно подходить ей теми своими качествами, какие ей свойственны. Желание, однако, не является составляющей исключительно разумной натуры, но, напротив, обнаруживается во всех, хотя и совершенно разных существах. Воля, как и желание, не является принадлежностью исключительно разумной натуры, если только она в данном отношении находится в зависимости от разума, но разум сам по себе присущ лишь разумной натуре. Поэтому счастье состоит в титанической работе мысли гораздо в большей степени, чем в работе воли…» «Даже в самом глубоком тайнике души я не мог мыслить о любви иначе, как о борьбе, которая начинается с ненависти, а заканчивается нравственным подчинением…» «Я не стану рогоносцем, говорю я, слишком уж это опасно: сделать меня рогоносцем». «Оправился ли ты от последнего удара?»… – «La primera noche o purgación amarga y terrible para el sentido, como ahora diremos. La segunda non tiene comparación, porque es horrenda y espantable para el espiritu»^[8]. «Кажется, я читал где-то, что любовь к краткости зашла так далеко, что дамы не говорят больше: «J’ai mange des confitures», a «des fitures»^[9]… При таком резвом темпе скоро придется исключить из словаря Французской академии добрую половину слов…»

В конце концов Энтони сел за «Путь очищения» святой Терезы. Когда спустя час вошел Брайан, он добрался до Молитвы Успокоения.

– Занят? – спросил Брайан.

Энтони отрицательно покачал головой.

Брайан сел рядом.

– Я п-пришел, ч-чтобы па-аосоветоваться, не надо ли что-нибудь еще приготовить на завтра. – На следующий день в Оксфорд собирались приехать миссис Фокс и Джоан Терсли, и мистер и миссис Бивис. Брайан и Энтони решили занимать их совместно.

Рейнвейн или сотернское? Омаровый майонез или холодный лосось? И что лучше всего делать во второй половине дня, если пойдет дождь?

– Ты идешь сегодня к фабианцам7? – спросил Брайан, когда друзья обсудили планы на следующий день.

– Конечно, – ответил Энтони. В тот вечер должны были состояться выборы президента на следующий семестр. – Будет открытый бой между тобой и Марком Стейтсом. Вам понадобятся все голоса, которые вы…

Брайан перебил его:

– Я уступаю.

– Уступаешь? Почему?

– По разным причинам.

Энтони взглянул на него и покачал головой.

– Не могу сказать, чтобы когда-нибудь мечтал об избрании на руководящую должность, – сказал он. – Не могу вообразить ничего более утомительного, чем председательствовать в какой-нибудь организации.

Даже в принадлежности к какой-либо организации нет ровным счетом ничего хорошего. Почему кого-то нужно заставлять делать выбор, если он этого не хочет, зачем связывать себя принципами, если суть человека заключается в его свободе, зачем вступать в тесную общность с другими людьми, когда почти всякий предпочтет действовать в одиночку; зачем связывать себя обещаниями быть в определенное время в определенном месте? Брайан с огромным трудом убедил его вступить в «Фабианское общество»; до всех остальных Энтони вообще не было дела.

– Это невыносимо скучно, – настаивал он на своем, – но если уж ввязался в это дело, то зачем уступать?

– Из Марка п-получится л-лучший президент, чем из меня.

– Более грубый, если я правильно понял, что ты имеешь в виду.

– К-кроме т-того, ему очень х-хочется быть избранным, – начал было Брайан, но осекся, почувствовал угрызения совести. Энтони может подумать, что он осуждает Марка Стейтса, присваивает себе право покровительствовать ему. – Д-дело в том, ч-что он з-знает, что сп-правится с р-работой в‑великолепно, – быстро заговорил Фокс. – А в‑вот я… В общем, я н-не вижу п-почему…

– В действительности ты просто хочешь ублажить его.

– Н-нет-и-нет! – в полном замешательстве воскликнул Брайан. – Только не это.

– Петух на навозной куче, – продолжал Энтони, не обращая внимания на протест Брайана. – Петухом ему и быть – даже если это наимельчайшая фабианская навозная куча. – Он расхохотался: – Бедняга Марк! В какое отчаяние он придет, если не сможет занять свою навозную кучу! К счастью, я предпочитаю книги. – Он с чувством хлопнул ладонью по святой Терезе. – И все же я не хочу, чтобы ты сдавался. Я бы умер со смеха, если б увидел, как Марк притворяется, что ему не придет в голову протестовать, если ты его побьешь. Кстати, – продолжал он, – ты читаешь газеты после голосования?

Почувствовав облегчение от перемены темы, Брайан кивнул.

– О син…

– О чем, о чем?

– О синд-дикализме8.

Оба рассмеялись.

– Испытываешь странное чувство, – сказал Энтони, отсмеявшись, – если начинаешь думать о том, что простой разговор с социалистами о грехе должен казаться… ну… опасным, что ли. Грех… социализм. – Он покачал головой. – Это все равно что пытаться случать утку с зеброй.

– О грехе м-можно говорить, если начать с-с другого конца.

– С какого конца?

– С общественного. Обустроить все общество т-так, ч-чтобы невозможно было г-грешить.

– Ты действительно честно думаешь, что можно построить такое общество?

– В-возможно, – с сомнением сказал Брайан, подумав, что социальные перемены вряд ли освободят даже его самого от порочных желаний. Эти перемены вряд ли способны и как-то ограничить эти желания, если не считать каких-то узких, строго оговоренных рамок. Он покачал головой. – Н-нет, н-не знаю.

– Не думаю, что тебя хватит на большее, чем просто переводить человеческие грехи из одной области в другую. Мы, кстати говоря, уже сделали это. Возьми, например, зависть и целеустремленность. Раньше они выражались посредством физической силы. Теперь мы реорганизовали общество так, что людям приходится выражать эти качества в рамках экономической конкуренции.

– К-которую м-мы с-собираемся уничтожить.

– И таким образом вновь ввести в моду физическое насилие, так?

– Т-ты на эт-то оч-чень надеешься? – спросил Брайан, смеясь. – Т-ты п-просто уж-жасен.

Наступило молчание. С отсутствующим видом Брайан взял в руки «Путь к совершенству» и, переворачивая страницы, прочитывал, выхватывая из текста, то строчки, то целые абзацы. Потом он со вздохом захлопнул книгу, положил ее на место и, покачав головой, сказал:

– Я н-не п-понимаю, п-почему ты ч-читаешь эту ч-чушь. Эт-то ж-же очевид-дно, что ты сам в н-нее н-не в‑веришь.

– Нет, я верю, – стоял на своем Энтони. – Не в ортодоксальном смысле, конечно. Это, безусловно, было бы полной бессмыслицей. Нет, я верю в факты и в фундаментальную метафизическую теорию мистицизма.

– Х-хочешь с-сказать, что, вступив в непосредственный союз с такой теорией, можно докопаться до истины?

Энтони кивнул головой.

– Самой ценной и значимой истины можно достичь только на таком пути.

Брайан несколько минут молча сидел, спрятав лицо в ладонях, уперев локти в колени и уставившись в пол. Потом он, не поднимая глаз, заговорил:

– М-мне к-кажется, что ты пытаешься с-служить и в‑вашим… и… н-н…

– И нашим, – подсказал Энтони.

Брайан кивнул.

– Т-ты используешь доводы скептицизма против религии, против идеализма в л-любом его проявлении, – добавил он, вспомнив о той язвительности, с которой Энтони воспринимал любое проявление восторга, которое считал избыточным. – А вот эт-то, – Брайан указал рукой на «Путь к совершенству», – ты используешь п-против научных аргументов, если это соответствует твоей к-к… – он не справился со словом «книга» и произнес: – к-казуистике.

Прежде чем ответить, Энтони раскурил погасшую трубку.

– Ну почему же не взять лучшее у обоих миров? – поинтересовался он, бросив спичку в камин. – У всех миров. Почему нет?

– Н-ну х-хорошо, а п-постоянство, ц-целеустремленность?..

– Я не ценю целеустремленность в людях. Мне больше нравятся сложные, но интегральные натуры. Я думаю, необходимо развивать все свои способности – все до единой, а не цепляться как осел за одну. Целеустремленность, – повторил он. – Устрицы целеустремленны. Муравьи в муравейнике целеустремленны.

– К-как и святые.

– Именно поэтому я и не желаю быть святым.

– Н-но к-как можно з-заниматься чем-либо, н-не имея определенной ц-цели? Это ж-же п-первая с-ступенька к успеху.

– Кто сказал тебе, что я собираюсь достичь успеха? – спросил Энтони. – Меня это совершенно не прельщает. Я хочу жить полнокровной жизнью. И я жажду познания. Если оно того требует, я весьма целеустремленно принимаю все условия его достижения. – Он указал чубуком трубки на гору книг на столе.

– Т-ты н-не примешь всех условий т-такого п-познания, – отозвался Брайан, вновь беря в руки «Путь к совершенству». – М-молитва, п-пост и т-тому подобное.

– Да, потому что это не знание, это некая разновидность опыта. Единственное существенное различие, которое имеет место в мире, – это различие между знанием и опытом. Между изучением алгебры и ночью с женщиной.

Брайан оставался серьезным. Не отрывая глаз от пола, он произнес:

– Н-не считаешь ли т-ты, что м-мистический опыт заставляет с-соприкоснуться с истиной?

– Как и ночные похождения.