Мозг заставил себя успокоиться – необходимо было заняться оценкой ситуации и принятием решения. Эмоции, эмоции… Эмоции – проклятие логики, думал он. Данные, информация – вот что составляло основу его бытия. Но нечто всегда оставалось в тени. Например, новые события видоизменяли старые факты. Мозг многое знал о человеческих существах. Почерпнул из наблюдений, какие проводили его слуги и подопечные; кое-что вывел индуктивно и дедуктивно, а кое-что выведал, поглощая сведения из библиотеки микрофильмов, которую люди оставили в Красной зоне перед своей эвакуацией. Но в этих данных было много лакун!

Мозгу так не хватало способности передвигаться самостоятельно, с помощью собственных сенсоров собирать ту информацию, которую пока он мог получить лишь с помощью курьеров. Это желание вызвало бурю сигналов от спящих и уже почти атрофировавшихся центров контроля над мускульной системой. Насекомые-няньки засуетились по поверхности мозга, питая те его участки, где наблюдалось излишнее возбуждение, а также воздействуя гормонами на зоны, где видна была негативная активность, ставящая под угрозу само его существование.

Атеизм, размышлял мозг, есть состояние химического покоя и уравновешенности. Эти человеческие существа говорили об атеизме и небесах (в религиозном смысле). Данные проблемы ставили мозг в тупик. Разговор же вырос из ссоры и каким-то образом был связан с человеческой моделью воспроизводства себе подобных, по меньшей мере, в той ее части, которая имела отношение к находящимся в аэрокаре людям.

Насекомые на потолке повторяли: «Ждем ваших инструкций».

Моих инструкций… Я… Мне… Мои… Моих…

И вновь засуетились насекомые-няньки.

Вскоре вернулось состояние покоя, и мозг удивился простому факту, что мысли – просто мысли – способны ввергнуть его в расстройство. Эта особенность, кстати, присуща и людям.

– Человеческие существа из машины должны быть захвачены живыми, – скомандовал мозг.

И понял – это был эгоистичный приказ. У него, мозга, накопилось слишком много вопросов к этой троице.

– Подключить все наличные боевые группы, – продолжил он. – Найти подходящее место ниже по течению реки, более удобное, чем в прошлый раз, и отправить туда половину боевых групп. Оставшимся приказываю немедленно атаковать. – И добавил: – Если попытка захватить людей живыми окажется неудачной, приказываю убить их, но сохранить головы, доставив их сюда в рабочем состоянии.

Курьеры были отпущены. Они получили инструкции и понесли их прочь из пещеры на залитый солнечным светом воздух над ревущим потоком реки.

На западе тучи закрыли солнце.

Мозг отметил этот факт. Кстати, шум воды в реке стал сильнее. Значит, в горах прошли дожди. И эта мысль вызвала в памяти картины – мокрые листья, ручейки на лесной подстилке, холодный влажный воздух, ноги, вязнущие в серой глине…

Ноги в этих воспоминаниях принадлежали ему, и это показалось мозгу странным. Но насекомые-няньки имели в своем распоряжении все необходимые химические вещества, чтобы вернуть мозгу безмятежность, и тот, вернувшись в свое нормальное состояние, принялся обдумывать те сведения о кардинале Ньюмане, которыми располагал. И сразу выяснилось, что он не может найти в себе хоть что-то, имеющее отношение к кардиналу Ньюману, которого, по мнению латентной королевы из аэрокара, должен был трахнуть китаец.

Заплатка состояла из листьев, перевитых растяжками для палатки и промазанных коагулятом из пенной бомбы, которую Жуан взорвал внутри поплавка. Аэрокар плавал, приподняв нос, недалеко от берега, и Жуан, стоя по пояс в воде, проверял свою работу.

Прямо над его головой свистели вырывающиеся из раструбов эжекторов ядовитые спреи, хлопали, как открывающиеся бутылки шампанского, пенные бомбы. Воздух был наполнен горьковатым запахом ядов, черная и оранжевая пена уплывала вниз по течению реки и лежала, колыхаясь, на границе воды и песка, рядом с останками лиан от испанского брашпиля. В клочках этой пены видны были мертвые и умирающие насекомые.

В промежутке между атаками Рин склонилась к Жуану и спросила:

– Сколько еще?

– Похоже, держит, – отозвался Жуан, оценив свою работу.

Он потер шею и руки. Не всех насекомых удалось обезвредить ядами и бомбами, и кожа его горела от укусов и впрыснутых ядов. Взглянув на Рин, он увидел порезы на ее лбу.

– Если держит, тогда убираемся отсюда! – прокричал Чен-Лу. Он появился рядом с Жуаном и Рин, не спуская глаз с неба.

Странная дурнота неожиданно овладела Жуаном, и он едва не упал. Тело болело от усталости. Изрядные усилия потребовались ему, чтобы поднять голову и посмотреть на небо. Такое далекое небо! Возможно, до заката у них есть еще час.

– Ради Бога, убираемся! – воскликнула Рин.

По тому, как заработали эжекторы, Жуан понял, что атака возобновилась. Оттолкнувшись от поплавка, он направился к берегу, отчего сам аэрокар поплыл в противоположную сторону, к фарватеру. Жуан обернулся к машине, которая развернулась к нему кормой, и уставился на залатанный нижний бак. Кто же его так мастерски отремонтировал? Неужели он сам? Но когда?

А, нет! Это Виеро!

Аэрокар продолжал движение к середине реки. Он отплыл уже метра на два, когда Жуан понял, что должен находиться на его борту. Он бросился к правому поплавку, ухватился за его конец и, напрягая последние силы, попытался взобраться на него.

Рука протянулась из люка и ухватила его за воротник. Жуан встал на колени и заполз в кабину. Только когда он очутился там, то сообразил, что это рука Рин.

Рин и Чен-Лу уже были внутри. Они задраили фонарь, и теперь китаец колошматил последних насекомых рулоном карт.

Жуан почувствовал укол в левой ноге и, опустив голову, увидел Рин, которая прилаживала там свежий энергетический пакет.

Зачем она это делает? И вспомнил – укусы, яды…

– Разве у нас нет иммунитета после прошлого отравления? – спросил он и удивился, что говорит шепотом.

– Может, и есть, – отозвалась Рин. – Если они не придумали что-то новенькое.

– По-моему, я прибил всех, – произнес Чен-Лу. – Вы задраили люк?

– Да, – кивнула Рин.

– Я вручную обработал место под креслами и приборной доской, – сказал китаец. После чего, подхватив Жуана под руку, добавил: – Ну, давайте-ка, на свое место. Вот так!

Жуан пробрался к креслу и сел. Голову он держал с трудом, словно у него разболтались шейные позвонки.

– Мы вышли на течение? – спросил он.

– Похоже на то, – отозвался Чен-Лу.

Жуан едва дышал. Ему казалось, будто энергетический пакет находится страшно далеко, и оттуда, как дружественная армия, он начинает медленно двигаться ему на помощь. Пот заливал его кожу, но рот был сухим и горячим. Ветровое стекло перед взором Жуана было испачкано оранжевым и черным спреем, а также остатками пены.

– Они нас сопровождают, – сообщил Чен-Лу. – Летят вдоль берега, и одна группа над нами.

Жуан принялся осматриваться. Рин вернулась в свое кресло. Она сидела, положив эжектор на колени и откинув голову на спинку кресла. Глаза ее были прикрыты. Чен-Лу разглядывал левый берег реки.

Стены и потолок кабины, как показалось Жуану, были покрыты серо-зелеными пятнами, хотя, как он помнил, в интерьере должны были преобладать другие цвета. Все было серо-зеленым, даже кожа Чен-Лу… и Рин.

– Что-то не так с цветом, – прошептал он.

– Цветовая аберрация, – пояснил китаец. – Один из симптомов отравления.

Выбрав чистое местечко на боковом окне, Жуан посмотрел на уныло-серые холмы и садившееся над ними зеленое солнце.

– Закрой глаза, откинь голову и расслабься! – посоветовала Рин.

Жуан подчинился, и Рин, отложив эжектор, склонилась над ним и принялась массировать его лоб.

– Горячий, – сказала она, обращаясь к Чен-Лу.

Жуан закрыл глаза. Руки Рин были прохладными и дарили покой. Черная усталость парила над его телом, а далеко, в правой ноге, словно бил маленький барабан – это работал энергетический пакет.

– Попробуй уснуть, – прошептала она.

– Рин, а как вы себя чувствуете? – спросил Чен-Лу.

– Во время первой передышки между атаками я подключила себе энергетический пакет. Там есть фракции АКТГ, и, думаю, именно они приносят мгновенное облегчение, если ты не слишком сильно пострадал.

– А Джонни получил от наших друзей гораздо больше, чем мы?

– Там, снаружи? Конечно!

Слова доносились до Жуана будто размытыми, но их значение доходило до него с отчетливой ясностью, а звук голосов очаровывал. Судя по голосу Чен-Лу, тот что-то скрывал; в голосе же Рин звучали искренняя озабоченность и страх за него, Жуана.

Рин нежно коснулась его лба в последний раз и опустилась в кресло. Откинув волосы назад, она посмотрела на запад. Да, там трепетали мириады белых крыльев. Рин взглянула наверх. Там, высоко над деревьями висели перистые облака. Закатное солнце пронзало их своими лучами, и облака превращались в волны крови.

Она посмотрела на реку.

Вода увлекала аэрокар вдоль серповидного изгиба, и теперь они двигались на север по широкому руслу разлившейся реки. У восточного берега серебро воды было тронуто лиловыми оттенками и отдавало сияющим металлом. Низкое воркование голубей доносилось с правого берега. А может, это были вовсе не голуби?

Солнце скользнуло за дальние пики гор, и тотчас же из своих укрытий вылетели стаи летучих мышей, они принялись парить над рекой, закладывая крутые виражи. Пение вечерних птиц стихло, уступив место звукам ночи – дальнему рыку ягуара, шорохам и потрескиванию ветвей, всплеску крупной рыбы.

И вновь над аэрокаром нависла напряженная тишина.

Там, на берегу, находится некто, кого в джунглях боятся все без исключения, подумала Рин.

На небосклон вышла янтарная луна. Аэрокар плыл по лунной дорожке, словно гигантская стрекоза. Бабочка-бражник подлетела, трепеща изящными крыльями с тонким рисунком, к ветровому стеклу и исчезла, растворившись в бледном свете луны.

– Они продолжают следить, – произнес Чен-Лу.

Жуан чувствовал, как тепло поднимается по телу – в него переливалось содержимое энергетического пакета. Но головокружение не проходило, и ему казалось, будто он несет в себе сразу нескольких индивидуумов. Жуан открыл глаза и посмотрел на размытые очертания залитых лунным светом холмов, ясно осознавая, что он действительно видит эту вечернюю картину. Одновременно какая-то часть его существа наблюдала этот вечерний пейзаж не за бортом аэрокара, а на потолке кабины. И луна на этом нарисованном пейзаже была чужой – такой, какую он прежде не видел. Ее круг был слишком велик, а полумесяц – ярок. Это была фальшивая луна, написанная на аляповатом фоне, и она заставляла Жуана чувствовать себя маленьким и ничтожным, медленно превращающимся в крохотную искру, затерянную в бесконечности вселенной.

Он закрыл глаза, приказывая себе: Я не должен так думать или сойду с ума. Господи! Что со мной?

Жуан почувствовал, как тишина переполняет кабину аэрокара. Он прислушался и уловил лишь дыхание Рин, да покашливание Чен-Лу.

Антитеза добра и зла – изобретение человечества. Единственное, что реально существует – это честь. Жуан будто слышал эти слова, эхом звучащие в его сознании, и узнавал их. Это были слова его отца… отца, который умер и превратился в симулякр, предназначенный для того, чтобы являться ему на берегах этой реки. В своей жизни люди цепляются за некую точку на шкале добра и зла – так они чувствуют себя более уверенно.

– Видите ли, Рин, – произнес Чен-Лу. – Эта река – марксистская по своей сути. Все в нашей вселенной течет, подобно этой реке. Все изменяется, обретая то одну форму, то другую. Это диалектика. Ничто и никто не остановит этих изменений. Да их и не следует останавливать. Ничто не пребывает в статике, и в одну реку нельзя войти дважды.

– Замолчите, – пробормотала Рин.

– Вы, женщины Запада, – продолжил китаец, не обращая внимания на ее протесты, – совершенно не понимаете диалектику природы.

– Расскажите это жукам, – усмехнулась она.

– Как же богата эта земля! Чрезвычайно богата. Вы имеете представление, скольких моих соотечественников могла бы прокормить эта земля? Нужно лишь сделать небольшие улучшения – расчистить участки леса, построить террасы. Мы в Китае научились изменять землю, чтобы она поддерживала жизнь миллионов.