Не обращать внимания? А имею ли я право, подумал Жуан. Или в этом ее цель – заставить меня не обращать на Чен-Лу никакого внимания?

Волосы Рин пахли мускусом, и этот запах лишал Жуана способности соображать. Он глубоко вздохнул и покачал головой. Что же это за женщина, это вечно меняющееся, словно ртуть, существо?

– У тебя было много девушек? – спросила Рин.

Ее слова пробудили обрывки воспоминаний, которые молнией пронеслись в сознании: лукавство в карих глазах… глаза, глаза, глаза… Такие разные и такие похожие. И роскошные фигуры в тесных одеждах или на белоснежных простынях, теплые под его ладонями.

– И была какая-нибудь одна, особенная? – не унималась Рин.

А Чен-Лу не вполне понимал, зачем Рин это делает. Ищет самооправдания, причины, чтобы поступить с бразильцем так, как велел он, Чен-Лу?

– Я был очень занят, – произнес Жуан.

– Кто же спорит?

– Что ты хочешь узнать?

– Там была девушка, в Зеленой зоне… спелая, как плод манго. Она тебе нравится?

Жуан пожал плечами, но Рин не шелохнулась. Лежа на его плече, она смотрела вверх, на линию его нижней челюсти, лишенной растительности. В нем течет индейская кровь. Никакой бороды – индейская кровь.

– Она красивая? – продолжила Рин.

– Есть много красивых женщин.

– Она из тех – смуглокожих, с полной грудью, верно? Ты с ней спал?

А Жуан подумал: что она имеет в виду? Что мы трахаемся со всеми без разбора?

– Ты джентльмен, – усмехнулась Рин. – Джентльмены на подобные вопросы не отвечают.

И, отодвинувшись от Жуана, она забилась в уголок своего кресла, злясь на весь мир и не понимая, зачем она это сделала. Просто решила поиздеваться над собой? Или она действительно хочет этого Жуана Мартино взять себе на веки вечные, пока смерть их не разлучит? Черт бы его побрал!

– Во многих семьях здесь установлены весьма строгие правила для женщин, – сказал Чен-Лу. – Вполне викторианские.

– Вы можете вести себя, как человек, Трэвис? – поморщилась Рин. – Хотя бы раз в десять лет?

– Замолчите! – рявкнул китаец, удивленный и раздосадованный. Вот стерва! Кто дал ей право так говорить с ним?

Вот оно что, подумал Жуан. Рин наступила ему на больную мозоль!

– Кто сделал вас таким, Трэвис? – произнесла она.

Но Чен-Лу уже успокоился.

– У вас острый язычок, Рин, – заметил он. – Жаль только, что ум ваш за ним не поспевает.

– Просто мой ум не соответствует вашим стандартам, – парировала она и улыбнулась Жуану.

Но Жуан в их словах уловил тщательно скрываемую грусть и вспомнил Виеро, Падре, который таким торжественным тоном говорил, проповедуя: «Человек скорбит о своей жизни, потому что рожден одиноким; он оторван от того, кто его создал. Однако, как бы вы ни ненавидели жизнь, вы ее же и любите. Жизнь – это котел; там кипит все, ради чего мы живем, и, припадая к этому котлу, мы пьем жизнь. Но как же болят после этого наши обожженные губы!»

Жуан притянул Рин к себе и поцеловал, крепко обняв за плечи. Ее губы ответили на поцелуй после коротких колебаний – горячие, трепещущие. И тут же, отодвинувшись от нее, Жуан сел, прижавшись спиной к креслу.

Восстановив дыхание, Рин удивленно спросила:

– Ну, и что это было?

– В каждом из нас живет небольшое животное, – ответил Жуан.

Чен-Лу размышлял: Он что, меня защищает? Я не нуждаюсь в его помощи.

Но Рин рассмеялась, развеяв злость китайца. После этого она протянула руку и, погладив Жуана по щеке, воскликнула:

– Как же ты прав!

А Чен-Лу подумал: Она просто выполняет свою работу. Причем на «отлично». Филигранное искусство. Жаль, если мне придется ее убить.

IX

Какие же они мастера нагружать себя всякими пустяками, думал мозг. Даже перед лицом смертельной опасности спорят, занимаются любовью и изрекают банальности.

Преодолевая дождь и жару, которые сменяли друг друга по ту сторону входа в пещеру, являлись с сообщениями курьеры. Теперь, когда сомнения исчезли, а главное решение принято, все команды отдавались четко и ясно, без колебаний:

– Поймать или убить человеческие существа, плывущие по реке. В случае их смерти сохранить головы, поддерживая в них жизнь.

Тем не менее сообщения продолжали поступать, поскольку мозг приказал передавать ему все, о чем говорили люди.

Они так много рассуждали о Боге! Но возможно ли существование этой сверхсущности?

И мозг принялся размышлять. Да, действительно, в свершениях людей есть некое величие, которое никак не вяжется с пустячностью их повседневных забот и поступков. А может, их повседневность есть некий код? Но это верно лишь в том случае, если в пустяках, какими они заняты, да и в самих разговорах о Боге содержания скрыто гораздо больше, чем заметно на поверхности.

Мозг начал свою карьеру в сфере логики как атеист-прагматик. Но теперь сомнения стали вторгаться в его калькуляции, а их он относил к эмоциям.

Однако этих людей нужно остановить, думал мозг. Какими бы ни были издержки. Дело слишком серьезное. Нельзя принимать во внимание и то, насколько интересна и даже симпатична ему эта троица. И, если они погибнут, мозг попытается почувствовать, что это такое – скорбь и печаль.

Рин казалось, будто их аэрокар плавает в самом центре большого медного таза, наполненного расплавленным солнцем. Кабина превратилась во влажный ад. Пот покрывал лицо и тело, а запах тел смешивался с всепроникающим запахом плесени. Духота убивала способность думать и воспринимать, хотя и воспринимать было нечего – с берегов не доносилось ни шороха, ни крика животного или птицы.

Лишь изредка их путь пересекало летящее насекомое, напоминая, что за ними неустанно следят.

О, если бы не было этих тварей! Чертовы насекомые! И эта жара – проклятая жара!

Почти в истерике Рин закричала:

– Разве нельзя что-нибудь сделать? – И принялась сотрясаться в пароксизме безумного смеха.

Жуан схватил ее за плечи и держал, пока смех не перешел в рыдания.

– Ну, пожалуйста, сделай что-нибудь, – умоляла Рин.

Жуан вложил в свой голос все сочувствие, на которое был способен, и сказал:

– Прошу тебя, Рин! Держи себя в руках.

– Чертовы насекомые! – не унималась она.

Раскатистый голос Чен-Лу донесся сзади:

– Не забывайте, доктор Келли, что вы все-таки энтомолог. Жуки, бабочки, тараканы – ваша специализация.

– От этой специализации у меня самой тараканы уже в голове, – отозвалась она.

Мысль показалась Рин забавной, и она рассмеялась. Жуан тряхнул ее за плечо, и она успокоилась. Протянула ладонь, взяла его за руку и произнесла:

– Все нормально. Это просто жара.

Жуан посмотрел ей в лицо:

– Точно?

– Да.

Отпустив руку Жуана, Рин забилась в уголок кресла и принялась смотреть в окно.

Проплывающие берега оказывали на мозг гипнотическое воздействие. Это напоминало движение времени, где прошлое, настоящее и будущее сплавлены воедино: то, что было вчера, еще не вполне забыто; тот момент, когда начнется завтра, определить невозможно; и все, что было, есть и будет, сливается в текучем, всепроникающем всегда.

Что заставило меня пойти по этой дорожке? И, словно отвечая на вопрос, в сознании Рин выстроилась полная последовательность событий, которые, как ей казалось, навеки похоронены в ее детстве.

Ей было шесть лет, и этот год ее отец провел на американском Западе, работая над книгой об Йоханне Келпиусе, немецком мистике и ботанике.

Они жили в старом саманном доме, где на стене было гнездо летучих муравьев. Отец нанял человека, чтобы тот вынес и сжег гнездо, и Рин решила подсмотреть, как это произойдет. Был запах керосина, яркая вспышка желтого огня, черный дым и облако насекомых с бледными крыльями, которые в одну секунду облепили ее с ног до головы. С громкими криками она бросилась в дом, где взрослые руки затолкали ее в туалет, а злые взрослые голоса закричали:

– Что за глупость! Притащить этих тварей домой! Немедленно убей всех до одного и спусти в унитаз! И чтобы ни одного не осталось!

Рин, как ей тогда казалось, целую вечность билась в закрытую снаружи дверь и кричала:

– Они не умирают! Они не умирают…

Рин покачала головой, пытаясь стряхнуть воспоминания.

– Они не умирают, – прошептала она.

– Что? – спросил Жуан.

– Ничего. Который час?

– Скоро стемнеет.

Не отрываясь, Рин смотрела на проплывающий берег. Древовидные папоротники и капустные пальмы стояли наполовину в поднимающейся воде. Но река здесь была широкой, а течение на фарватере быстрым, и аэрокар легко продвигался вперед. В ажурной тени прибрежной растительности Рин различала мелькание цветных пятен и точек. Это птицы, с надеждой думала она.

Но, кем бы они ни были, эти точки мчались вдоль берега так быстро, что она ощущала их присутствие уже после того, как они исчезали.

Тяжелые черные тучи заполняли восточную часть неба. В подбрюшье у них сверкали молнии, сопровождаемые раскатистым громом, напоминающим удары молота о наковальню.

Река, джунгли, небо, тучи – все ждало чего-то. Бурные потоки мутной воды, словно извивающиеся змеи, кружили вокруг аэрокара, толкая его взад и вперед, вправо и влево. Ожидание затягивалось.

Слезы заскользили по щекам Рин, и она принялась их утирать.

– Что-нибудь случилось, моя дорогая? – спросил Чен-Лу.

Рин хотела рассмеяться, но сообразила, что смех лишь спровоцирует новый взрыв истерики.

– Конечно, случилось, – ответила она. – И, если бы вы не были сукиным сыном, я бы объяснила, что именно.

– Ясно, – кивнул китаец, – вы все еще в боевом настроении.

Подсвеченная снизу черная туча навалилась на реку, сгладив все контрасты и острые углы. Жуан наблюдал, как полоса дождя, подгоняемая порывами ветра, приближается к аэрокару. Сверкнула молния, и тотчас же взревел гром, на который с левого берега истошно отозвались обезьяны-ревуны. Их крик эхом прокатился над водой.

Темнота овладевала рекой. На несколько мгновений тучи на западе расступились, и взору пассажиров аэрокара явился кусок чистого неба, бирюзовые тона которого плавно переходили в желтизну и винный пурпур, подобный цвету одеяний католического кардинала. В черной маслянистой воде блеснули последние лучи солнца, провожаемые огненным плюмажем молнии.

Дождь с неумолимой силой ударил в фонарь кабины, утопив береговую линию в сером тумане. Ночь накрыла аэрокар.

– Господи, – шептала Рин. – Мне страшно. Мне страшно…

Жуан вдруг понял, что у него нет слов, чтобы успокоить ее. Мир, в каком они оказались, который противостоял им, не умещался в доступном им словаре человеческого языка, и все, что они чувствовали и тщетно хотели выразить, превратилось в стихии, неотличимые от реки и ее дыхания.

В ночи раздались кваканье лягушек и шуршание струившейся сквозь камыши воду. Тьма была кромешной, и только по этим звукам Жуан определил, что аэрокар вынесло к берегу. Вскоре кваканье и шорох воды заглохни, и вновь вокруг них свистели упругие струи дождя, которые стегали реку, мелкой волной бившуюся о поплавки аэрокара.

– Как это странно – быть объектом охоты, – произнес Чен-Лу.

Слова долетели до Жуана так, будто исходили из некоего бестелесного источника. Он попытался вспомнить, как выглядит китаец, и был страшно удивлен, когда ему это не удалось. Поискав в своей памяти хоть что-нибудь, что можно было бы сказать по случаю, он проговорил:

– Мы пока живы.

Спасибо, Джонни, подумал Чен-Лу. Именно такая глупость мне и была нужна, чтобы выстроить все в должной перспективе. Он усмехнулся, размышляя. Страх – цена, которую мы платим за право пользоваться нашим главным сокровищем – умом. В страхе нет слабости; страх – в ее демонстрации. Добро, зло… Все зависит от точки зрения, и неважно, есть Бог на свете или нет.