Нико провернул на пальце перстень с черепом. Кости, лежащие вокруг них на крыше, задрожали, словно в попытке собраться в целый скелет. Когда Нико испытывал сильные эмоции, он всегда оказывал такой эффект на мертвых, и примерно так же работало проклятие Хейзел. Вдвоем они олицетворяли две сферы власти Плутона: смерть и богатство. Иногда Хейзел думала, что Нико выпала более удачная карта.

– Слушай, я понимаю, что тебе тяжело, – сказал он. – Но у тебя появился второй шанс. Ты можешь все исправить.

– Исправить ничего нельзя, – возразила Хейзел. – Если они узнают обо мне правду…

– Не узнают, – пообещал Нико. – Скоро они организуют поиск. Им придется. Я буду тобой гордиться. Поверь мне, Бья…

Он осекся, но Хейзел знала, что он едва не назвал ее Бьянкой. Так звали настоящую сестру Нико, с которой он вырос. Может, Нико и беспокоится о Хейзел – но ей никогда не стать Бьянкой. Просто он не смог вернуть ее из Царства Мертвых, и ему пришлось довольствоваться Хейзел – этаким утешительным призом.

– Прости, – сказал он.

Во рту Хейзел появился металлический привкус, словно у нее под языком материализовались золотые самородки:

– Так это правда насчет Смерти? За этим стоит Алкионей?

– Думаю, да, – подтвердил Нико. – В Царстве Мертвых дела идут все хуже. Отец с ума сходит, пытаясь удержать все под контролем. Как я понял из рассказа Перси о горгонах, тут, наверху, ситуация не лучше. Но слушай, благодаря этому ты здесь. Все, что произошло в твоем прошлом… ты можешь извлечь из этого что-то хорошее. Твое место в Лагере Юпитера.

Это прозвучало настолько смешно, что Хейзел едва не расхохоталась. Она была чужой в этом лагере. Как и в этом столетии.

Она отлично знала, как опасно фокусироваться на прошлом, но ее затопили воспоминания о том дне, когда от ее старой жизни не осталось камня на камне. Она отключилась так быстро, что и ойкнуть не успела. Ее утянуло назад во времени. Это не было сном или видением. Она погрузилась в собственное воспоминание – такое отчетливое, что казалось, будто она переживает все заново.

Ей только-только исполнилось тринадцать. Но это произошло в декабре не прошлого года, а семнадцатого декабря тысяча девятьсот сорок первого. Ее последний день в Новом Орлеане.

6. Хейзел

Домой из конюшни Хейзел шла одна. Несмотря на холодный вечер, ее переполняло тепло: Сэмми только что поцеловал ее в щеку.

День был богат на взлеты и падения. Дети в школе дразнили ее из-за мамы, обзывали ведьмой и другими обидными словами. Конечно, это началось далеко не сейчас, но в последнее время стало хуже. Слухи о проклятии Хейзел множились. Название школы – Академия Святой Агнес для цветных детей и индейцев – отлично отражало царящую в ее стенах жестокость, скрывающуюся под тонкой видимостью доброты.

Хейзел не понимала, как другие чернокожие дети могли быть такими бесчувственными. Разве им самим не приходится постоянно терпеть издевки? Но они продолжали на нее кричать и отнимать обеды и постоянно выпрашивали те самые драгоценные камни, о которых все только и говорили: «Где твои проклятые бриллианты, девчонка? Давай сюда, а не то худо будет!» Они толкали ее в фонтан для питья и кидались камнями, когда она пыталась подойти к ним на игровой площадке.

Но какие бы ужасы они ни вытворяли, Хейзел никогда не давала им бриллиантов или золота. Она никого не ненавидела так сильно. И потом у нее есть друг, Сэмми, и этого было достаточно.

Сэмми любил пошутить, что он эталонный ученик академии. Он был мексиканцем по происхождению, но считал себя цветным и индейцем.

– Им стоило бы дать мне двойную стипендию, – говорил он.

Он не был крупным или сильным, но у него была умопомрачительная улыбка и он умел рассмешить Хейзел.

В тот день он повел ее в конюшню, где работал конюхом. Разумеется, этот клуб верховой езды был «только для белых», но в будни он не работал, а из-за войны даже пошли разговоры, что его вообще закроют, пока не истребят всех японцев и солдаты не вернутся домой. Сэмми часто тайком брал с собой Хейзел, и она помогала ему заботиться о лошадях. Иногда они отправлялись покататься.

Хейзел обожала лошадей. Похоже, это были единственные живые существа, которые ее не боялись. Люди ее ненавидели. Кошки на нее шипели. Собаки рычали. Даже глупый хомяк в классе – мисс Финли – пищал в ужасе, когда она давала ему морковку. Но только не лошади. Садясь в седло, она пускалась вскачь, и драгоценные камни просто не успевали вылезти из земли. Она чувствовала себя почти свободной от проклятия.

В тот день она села на песочно-серого жеребца с роскошной черной гривой и пустила его в такой стремительный галоп по полям, что Сэмми остался далеко позади. Когда он ее нагнал, и он и его лошадь были в мыле.

– От чего бежишь? – засмеялся он. – Я же не настолько страшный?

Было холодно для пикника, но они все равно привязали лошадей к деревянной ограде и сели под магнолией. Сэмми достал кекс со свечкой, мятый от скачки, но Хейзел в жизни не видела ничего чудеснее. Они разломили кекс пополам и съели.

Сэмми говорил о войне. Он жалел, что из-за возраста не может записаться. Спросил, стала бы Хейзел писать ему письма, если бы он был солдатом на заграничном фронте.

– Конечно, глупый, – заверила она.

Он широко улыбнулся. Затем, словно поддавшись внезапному порыву, быстро наклонился и поцеловал ее в щеку:

– С днем рождения, Хейзел!

Ничего особенного. Всего лишь один поцелуй, даже не в губы. Но Хейзел едва не воспарила. Она смутно помнила, как они вернулись в конюшню и она попрощалась с Сэмми. Он как обычно сказал: «До завтра». Но больше она никогда его не увидит.

К тому моменту как она добралась до Французского квартала, уже начало темнеть. По мере приближения к дому приятное тепло постепенно оставило ее, сменившись страхом.

Хейзел с мамой – та предпочитала, чтобы ее называли Королевой Мари, – жили в старой квартире над джаз-клубом. Несмотря на уже начавшуюся войну, атмосфера вокруг царила праздничная. Новые рекруты бродили по улицам, смеялись и болтали, как будут воевать с японцами. Они делали татуировки в салонах или предлагали возлюбленным руку и сердце прямо на обочине. Кто-то поднимался к маме Хейзел, чтобы послушать предсказание судьбы или купить талисманы Мари Левеск – знаменитой королевы гри-гри^[12].

– Ты слышал? – делились они впечатлениями. – Она просит две монетки за такой талисман на удачу. Я отнес его к знакомому, так он сказал, что это настоящий серебряный самородок и стоит двадцатку! Эта колдунья вуду сумасшедшая!

Благодаря подобным разговорам какое-то время бизнес Королевы Мари шел в гору. Проклятие Хейзел развивалось постепенно и поначалу казалось благословением. Драгоценные камни и золото появлялись изредка – и никогда в больших количествах. Королева Мари платила по счетам. Раз в неделю они ели на ужин стейки. Хейзел даже обзавелась новым платьем. Но затем пошли пересуды. Местные заметили, что с теми, кто купил талисманы Королевы Мари или взял с нее плату в виде драгоценностей, позже случались ужасные вещи. Чарли Гесу оторвало комбайном руку, на которой он носил золотой браслет. Мистер Хенри из универмага умер от сердечного приступа после того, как Королева Мари расплатилась с ним рубином.

Вскоре зашептались и о Хейзел – как она, просто идя по улице, находила проклятые драгоценные камни. В последнее время к маме Хейзел наведывались только приезжие, да и они были редкостью. Мама стала раздражительной, и ее глаза, когда она смотрела на дочь, неизменно пылали гневом.

Хейзел старалась подниматься по ступенькам как можно тише – на случай, если у мамы покупатель. Музыканты в клубе внизу настраивали инструменты. На лестнице пахло растопленным маслом из пекарни по соседству, где начали готовить бенье^[13] на утро.

На площадке наверху Хейзел почудилось, что из квартиры доносятся два голоса. Но когда она заглянула в салон, мама сидела одна за спиритическим столом, и глаза ее были закрыты, закрыты словно в трансе.

Хейзел множество раз видела, как она при клиентах притворялась подобным образом, что разговаривает с духами, но ни разу – наедине с собой. Королева Мари всегда говорила Хейзел, что ее гри-гри – это «чушь и обман». На самом деле она не верила в талисманы, предсказания судьбы и привидений. Все это было лишь представлением ради денег, спектаклем с ней в главной роли.

Но Хейзел знала, что в отдельные виды магии мама все-таки верила. Проклятие Хейзел не было обманом. Королева Мари просто не желала думать, что это ее вина – что это она каким-то образом сделала Хейзел такой.

– Это все твой отец, будь он проклят, – начинала ворчать Королева Мари, пребывая в особенно паршивом настроении. – Явился сюда в своем щегольском серебряно-черном костюме. Один раз мне удалось вызвать духа – и что я получила? Он исполнил мои желания и разрушил всю мою жизнь. Я должна была стать настоящей королевой. Это из-за него ты стала такой. – Она никогда не вдавалась в подробности, и Хейзел быстро усвоила, что спрашивать об отце не стоит. Мама лишь больше злилась.

На глазах Хейзел Королева Мари что-то пробормотала себе под нос. Выражение ее лица было спокойным и расслабленным. Она перестала хмуриться, ее лоб разгладился, и Хейзел с изумлением отметила красоту своей матери. У нее была густая копна золотисто-каштановых волос, как у Хейзел, такая же темная, как жареные кофейные зерна, кожа. Никаких причудливых шафрановых мантий и золотых браслетов, которые она надевала, чтобы впечатлить клиентов, – лишь простое белое платье. Но, сидя в своем позолоченном кресле, с прямой спиной, преисполненная достоинства, она выглядела величественно, как настоящая королева.

– Там ты будешь в безопасности, – промурлыкала она. – Вдали от богов.

Хейзел едва сдержала крик. Голос раздавался из маминого рта, но говорила не она. Какая-то старуха. Тон был мягким и успокаивающим, но в то же время повелительным – как у гипнотизеров.

Королева Мари напряглась. Не выходя из транса, она нахмурилась и произнесла уже своим голосом:

– Это слишком далеко. Слишком холодно. Слишком опасно. Он сказал, что туда нельзя.

Другой голос ответил:

– Можно подумать, он хоть раз сделал для тебя что-то хорошее! Дал тебе порченое дитя! Но ее талант может принести нам пользу. Мы можем отомстить богам. Ты будешь под моей протекцией на севере, вдали от территории богов. Я сделаю своего сына твоим защитником. Наконец-то ты заживешь как королева.

Королева Мари поморщилась:

– Но как же Хейзел… – И ее губы растянулись в зловещей усмешке.

– Порченое дитя, – произнесли оба голоса в унисон, словно сошлись во мнении.

Хейзел с колотящимся сердцем метнулась по ступенькам вниз.

В конце лестницы она врезалась в мужчину в темном костюме. Он схватил ее за плечи сильными холодными пальцами.

– Спокойно, девочка, – сказал он.

Хейзел сначала заметила серебряный перстень с черепом у него на пальце, затем обратила внимание на странную ткань его костюма. В полумраке черное шерстяное полотно, казалось, изгибалось и вздымалось, порождая образы искаженных в агонии лиц, как если бы падшие души пытались прорваться на волю сквозь складки.

Галстук у него был черный с платиновыми полосками. Рубашка – серая, как могильная плита. А лицо… У Хейзел едва сердце не выпрыгнуло из горла. Его кожа была такой белой, что казалась голубоватой, как холодное молоко. Черные волосы напомажены и аккуратно зачесаны. Улыбался он достаточно тепло, но в глазах горело неистовое пламя безумия. Хейзел помнила этот взгляд по документальным фильмам, которые показывали в кинотеатре. Этот мужчина был очень похож на того ужасного Адольфа Гитлера. Только усов не хватало, а так он легко мог сойти за его близнеца… или отца.

Хейзел попыталась отстраниться, но даже когда мужчина ее отпустил, она не смогла пошевелиться. Его взгляд пригвоздил ее к месту.